Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Выбравшись из палатки утром, я долго не мог оторвать взгляда от освещенных низким солнцем горных вершин, от наполненных рассветным полумраком глубоких шрамов ущелий, прозрачного голубого неба, отражающегося в бирюзовых куполах наших палаток, от уютно свернувшихся клубочками, еще дремлющих собак, от всей этой так редко случающейся и такой прекрасной тишины. Минус 28 градусов совершенно не ощущались.

Вышли без лыж, однако уже через час поверхность улучшилась, и я встал на лыжи. В северо-восточном и северо-западном направлении от нунатака Фишер тянулись два огромных снежных ветровых шлейфа. Едва мы, спустившись по пологому длинному спуску, подошли к подножию снежного шлейфа, как сразу почувствовали, как нещадно палит солнце. Мы находились в огромной белой воронке, и прямая и рассеянная солнечная радиация буквально жгла нас со всех сторон, так что укрыться от нее было невозможно. Я скинул штормовку, снял шапку и рукавицы, многие из ребят сделали то же самое. Начался крутой подъем. Я вышел вперед, Джеф помогал Дахо подталкивать нарты. Поднимались зигзагами: в лоб такую крутизну собакам было не одолеть.

Поднявшись, мы подошли очень близко к нунатаку, но не вплотную — мешала глубокая, метров сто, окружающая нунатак полукольцом ветровая воронка с очень крутыми, уходящими вниз краями. До отвесно уходящей вверх бурой бугристой стены нунатака было метров пятьдесят. Джеф остановил меня: «Не подходи близко к краю, здесь очень коварные снежные козырьки». Подъехали остальные ребята, и мы все месте стали высматривать находящийся где-то рядом, но пока невидимый склад. Место, где мы стояли, было высшей точкой окружающего нунатак снежного конуса. Поверхность ледника, лежащего перед нами, круто уходила вниз и блестела на солнце так, что больно было смотреть. Метрах в трехстах впереди она выполаживалась и переходила в обширное ровное белое плато, упиравшееся с восточной стороны в отвесную стену хребта Сентинел. Было чрезвычайно тихо. Солнце было уже высоко, и поэтому короткая тень нунатака упиралась в блестевшую на солнце белым глянцем крутую стену ветрового конуса и никак не могла выбраться наружу. Несколько минут прошли в напряженном высматривании на снежной поверхности чего-нибудь, что хоть как-то нарушало бы ее белое однообразие.

Тут почти одновременно (Джеф, разумеется, несколькими мгновениями раньше) мы оба вскинули вверх руки.

Метрах в ста пятидесяти внизу на самом краю снежного конуса стоял маленький, казавшийся черным флажок. Это был наш девятый по счету склад! Мы подъехали поближе и, остановившись недалеко от края воронки, стали распаковывать нарты. Флажок с обтрепанными краями оказался не черного, а обычного синего цвета. Трехметровый алюминиевый шест, к которому он был привязан, торчал над поверхностью снега всего на метр. Я сразу вспомнил наши раскопки на Сайпле и приготовился к бою. На этот раз мы вынуждены были ограничиться только лопатами, потому что кирку, естественно, как честные люди, оставили на станции. К счастью, снег здесь оказался намного мягче, чем на Сайпле, и работа пошла довольно споро. Поскольку у нас были только три лопаты, то Дахо, Джеф и я стали копать, а остальные занялись в это время очень важным делом — вытащили на просушку все спальники, одежду, постромки. Развешенная на воткнутых в снег лыжах разноцветная одежда, яркие, синие и зеленые бревна спальных мешков, невесомо лежащие на снегу, и пушистые белые, серые, коричневые и черные коврики нежащихся на солнце собак придавали нашему временному лагерю сходство с раскинувшейся среди белого поля пестрой ярмаркой. Несмотря на то что температура была около минус 30 градусов, солнце припекало так, что нам пришлось раздеться, и весьма основательно. Очень скоро мы углубились в снег на два метра и еще через несколько минут моя лопата глухо ударилась о что-то твердое. «Есть!» — подумал я. Это была крышка большого фанерного ящика с продовольствием. Ящики с кормом для собак были уложены штабелем рядом, и мы решили начать с них.

Склад у нунатака Фишер был крупнейшим на всем нашем маршруте, потому что по первоначальному плану экспедиций мы должны были идти отсюда прямо в горы Тил, находящиеся примерно в пятистах милях южнее. Такой продолжительный переход требовал солидного пополнения запасов: надо было бы по меньшей мере взять по семь-восемь ящиков корма на каждые нарты из расчета на двадцать один — двадцать четыре дня пути. Но было ясно, что судя по состоянию собак и их численности после перехода через Антарктический полуостров мы не смогли бы совершить столь длительный автономный переход. Было решено использовать еще одну подбазу на холмах Патриот, находящихся примерно в двухстах милях отсюда. Кроме пополнения запасов продовольствия, мы рассчитывали заменить часть личного собачьего состава из резервистов, отдыхающих сейчас в окрестностях весеннего Пунта-Аренаса. Это отклонение от маршрута стоило нам и нашим собакам примерно 40 лишних миль, но представлялось нам оправданным во всех отношениях, за исключением, может быть, того, что на тех же холмах Патриот нам предстояла встреча с прессой и все мысли о полноценном отдыхе там следовало отбросить уже сейчас как абсолютно абсурдные.

Из двадцати восьми ящиков с кормом мы погрузили на нарты всего двенадцать, остальные оставили на поверхности снега рядом с бывшим складом. Для себя мы взяли только три из шести ящиков с продовольствием — этого должно было хватить на десять дней, а с учетом еще имевшихся на каждых нартах остатков этого было вполне достаточно, чтобы дойти до холмов Патриот. После завершения раскопок и сортировки провианта мы устроили великолепный пикник. Это был первый за более чем трехмесячный период с начала путешествия по-настоящему погожий день. Мы сели за общий, накрытый снежной скатертью стол, подставив солнцу истосковавшиеся по теплу животы и спины, не прячась и не сгибаясь в три погибели от ветра, потому что его просто-напросто не было, а мы с Джефом вообще разделись по пояс. Среди продуктов мы очень кстати обнаружили бутылочку ликера, который послужил основой для великолепного коктейля, приготовленного профессором при участии Кейзо. Они немного разбавили ликер горячей водой из термосов, добавили туда молока и какао и пустили чашу с этим ароматным, дымящимся крепким напитком по кругу. Постепенно круг сузился до меня и Уилла.

Тепло солнца и коктейля разморили участников экспедиции и привели их в то блаженное полудремотное состояние, когда не хочется ни о чем думать, кроме того, чтобы хоть как-то продлить это состояние. Всех вернул к действительности голос Этьенна: «Пэтриот Хил, Пэтриот Хил, Трансантарктика, овер!» Было три часа пополудни — время связи, о котором мы условились с Брайтоном и о котором я, признаться, благополучно забыл, хотя вчера в палатке и обещал Этьенну напомнить о сроке связи. Вот что делает солнце…