Том 6. У нас это невозможно. Статьи - Синклер Льюис

Нет, я чрезвычайно благодарен рыболовствующему академику за то, что он подверг меня некоторому поношению. Являясь важной персоной в Американской академии искусств и литературы, он тем самым развязал мне руки и дал право говорить об академии с той же откровенностью, с какой он говорил обо мне. А любое честное исследование интеллектуальной жизни современной Америки должно уделить внимание этому странному учреждению.

Однако, прежде чем обратиться к академии, позвольте — мне предложить вашему вниманию фантазию, которая возникла в моем уме за несколько дней вынужденного безделья во время путешествия по бурным волнам Атлантического океана. Вы, конечно, уже знаете, что присуждение мне Нобелевской премии было встречено в Америке без всякого энтузиазма. Подобная ситуация, несомненно, вам знакома. Полагаю, что даже когда вы присудили премию Томасу Манну, чья «Волшебная гора» кажется мне квинтэссенцией духовной жизни всей Европы, даже когда вы присудили ее Киплингу, сыгравшему столь важную роль в обществе, что его называют создателем Британской империи, даже когда вы присудили премию Бернарду Шоу, — среди соотечественников этих писателей нашлись люди, недовольные вашим выбором.

Я попытался представить, что стали бы говорить, упади ваш выбор вместо меня на другого американского писателя. Скажем, на Теодора Драйзера. Следующий своим одиноким путем, Драйзер, которого, как правило, не понимают и зачастую ненавидят, больше всех сделал для меня и многих других американских писателей, освободив американскую литературу от викторианской и хоуэллсианской робости[69] и претенциозности и направив ее по пути честного, смелого и страстного изображения жизни.

Сомневаюсь, чтобы без первооткрывателя Драйзера кто-нибудь из нас осмелился писать жизнь такой, какова она есть, всю ее красоту и весь ужас, разве что кому захотелось бы очутиться за решеткой.

Мой великий коллега Шервуд Андерсон провозгласил Драйзера нашим ведущим писателем. Я с радостью к нему присоединяюсь. «Сестра Керри», замечательный первый роман Драйзера, который он осмелился опубликовать еще тридцать лет назад и который я прочел двадцать пять лет тому назад, ворвался в затхлую атмосферу мещанской Америки, как вольный западный ветер, и впервые со времен Марка Твена и Уитмена внес струю свежего воздуха в наш уютный домашний мирок.

Однако, если бы вы присудили премию мистеру Драйзеру, в Америке раздались бы стоны; вы бы услышали, что его стиль — я не знаю точно, что это за таинственная категория «стиль», но о нем так часто говорится в сочинениях второразрядных критиков, что, по всей вероятности, он существует, — так вот, стиль Драйзера тяжеловесен, что он не обладает чувством слова и его романы невероятно растянуты. И, уж конечно, почтенные ученые мужи негодующе заявили бы, что изображаемые мистером Драйзером мужчины и женщины — часто несчастные, отчаявшиеся грешники, а совсем не жизнерадостные, веселые и добродетельные праведники, каковыми подобает быть настоящим американцам.

А если бы ваш выбор пал на мистера Юджина О'Нила, заслуги которого перед американским театром выражаются всего лишь в том, что он за какие — нибудь десять — двенадцать лет совершенно преобразил нашу драму, представлявшую собой аккуратную, лживую комедию и открывшую нам благодаря ему великолепный, страшный и грандиозный мир, — вам бы напомнили, что он повинен кое в чем похуже, нежели простое издевательство, что жизнь ему представляется не разложенной по полочкам в кабинете ученого, а как нечто грандиозное, а часто даже ужасное, наподобие урагана, землетрясения или всепожирающего пожара.

А если бы вы присудили премию мистеру Джеймсу Брэнчу Кэбеллу,[70] вам бы сказали, что он прямо-таки фантастически злонамерен. Вам бы сказали также, что мисс Уилла Кэсер, несмотря на все патриархальные достоинства ее произведений о жизни крестьян Небраски, в своем романе «Погибшая женщина» настолько изменила патентованным американским добродетелям, что изобразила падшую женщину, которая непостижимым образом даже добродетельным лицам кажется очаровательной, а посему история эта лишена всякой морали; вам скажут, что мистер Генри Менкен слишком язвителен, что мистер Шервуд Андерсон[71] самым злостным образом заблуждается, считая половую жизнь столь же важным фактором, как и ужение рыбы; что мистер Эптон Синклер, являясь социалистом, греховно отрицает совершенство американской капиталистической системы; что мистер Джозеф Хергесгеймер не настоящий американец, так как думает, что хорошие манеры и внешний лоск помогают выносить нам тяготы будничного существования; и что мистер Эрнест Хемингуэй не только слишком молод, но, что еще хуже, употребляет выражения, которые джентльмен и знать не должен, что он полагает, будто пьянство — путь к достижению счастья, и утверждает, что любовь для солдата важнее, чем добрая резня на поле боя.[72]

Да, мои коллеги — очень нехорошие люди. И, дав премию кому-нибудь из них, вы поступили бы почти так же скверно, как присудив ее мне. Я же, как американский патриот, — только, прошу заметить, патриот образца 1930-го, а не 1880 года — счастлив, что они мои соотечественники и я могу с гордостью называть их имена даже в Европе Томаса Манна, Герберта Уэллса, Голсуорси, Кнута Гамсуна, Арнольда Беннета, Фейхтвангера, Сельмы Лагерлёф,[73] Сигрид Унсет,[74] Вернера фон Хайденстама,[75] Д'Аннунцио[76] и Ромена Роллана.

Такова уж моя участь — постоянно переходить в этой статье от оптимизма к пессимизму и обратно, но то же самое выпадает на долю каждого, кто пишет или говорит об Америке — самой противоречивой, самой невозможной и самой волнующей стране современного мира.

Итак, с нескрываемой гордостью перечислив имена тех, кого я считаю замечательными деятелями современной американской литературы, и опустив дюжину других имен, которыми я похвалился бы, будь у меня время, я опять должен вернуться к своему первоначальному утверждению, что в современной американской литературе, да и во всех остальных видах искусства, за исключением архитектуры и кино, мы, да-да, мы, создавшие столь плодотворные устои в коммерческой и научной областях, не имеем устоев, здоровых связей, героев, которым хотелось бы подражать, злодеев, которых следует проклинать. Не имеем путей, которыми нужно следовать, и опасных троп, которых нужно избегать.

Американский писатель, поэт, драматург, скульптор или художник обречен работать в одиночестве, не имея критериев, руководствуясь только собственной честностью.

Конечно, такова всегда была судьба художника. У бродяги и преступника Франсуа Вийона[77] не было теплого, уютного гнездышка, где нарядные дамы могли бы его приласкать и насытить изголодавшуюся душу — и еще более изголодавшийся желудок поэта. Этому истинно великому человеку, память о котором пережила всех герцогов и могущественных кардиналов, чьих одежд он, по общему мнению, был недостоин касаться, судьба уготовила канаву и черствую корку хлеба.

Американский художник не знаком с подобной бедностью. Нам хорошо платят, даже слишком хорошо, — среди писателей неудачником считается тот, у которого нет дворецкого, автомобиля и виллы на Палм-Бич, где он может, почти как ровня, общаться с банковскими магнатами. Но он несет бремя потяжелее бедности: сознание ненужности своих произведений, сознание, что читатели хотят видеть в нем только утешителя или шута или что его благодушно считают безобидным брюзгой, который, по всей вероятности, никому не хочет зла и который, во всяком случае, ничего не значит в стране, где строятся восьмидесятиэтажные здания, производятся миллионы автомобилей и миллиарды бушелей зерна. Нет такого учреждения или группы людей, к которым он мог бы обратиться за поддержкой, с критикой которых он бы считался, а похвалой дорожил.

Какие есть у нас учреждения?

В Американской академии искусств и литературы наряду с некоторыми замечательными художниками, архитекторами и государственными деятелями состоит такой действительно выдающийся университетский президент, как Николас Мюррей Батлер, а также великолепный смелый ученый Уилбер Кросс[78] и несколько первоклассных писателей: поэты Эдвин Арлингтон Робинсон и Роберт Фрост, свободомыслящий публицист Джеймс Трэслоу Адамс[79] и романисты Эдит Уортон, Хемлин Гарленд,[80] Оуэн Уистер,[81] Бранд Уитлок[82] и Бут Таркингтон.[83]

Но среди членов академии нет Теодора Драйзера, нет нашего самого блестящего критика Генри Менкена, нет Джорджа Джина Натана,[84] который, несмотря на молодость, безусловно, является главой наших театральных критиков, нет нашего лучшего драматурга Юджина О'Нила, нет таких истинно оригинальных поэтов, как Эдна Сент-Винсент Миллей,[85] Карл Сэндберг, Робинсон Джефферс, Вэчел Линдсей[86] и Эдгар Ли Мастерс, автор «Антологии Спун Ривер», которая так разительно отличается от прочей американской поэзии, так свежа, решительна и отмечена такой уверенностью и смелостью, что явилась настоящим откровением и положила начало новой американской поэтической школе. Среди академиков вы не найдете таких писателей, как Уилла Кэсер, Джозеф Хергесгеймер, Шервуд Андерсон, Ринг Ларднер,[87] Эрнест Хемингуэй, Луис Бромфилд,[88] Уилбер Дэниэл Стил,[89] Фанни Херст,[90] Мэри Остин,[91] Джеймс Брэнч Кэбелл, Эдна Фербер,[92] и, конечно, там нет Эптона Синклера, который — как бы вы ни относились к его воинствующим социалистическим взглядам, — несомненно, лучше всех известен миру из числа американских писателей, поэтов, живописцев, скульпторов, музыкантов, архитекторов.