Грусть белых ночей - Иван Науменко

Он ей накосил травы, привязал к сосне, подоил. Дважды успел подоить — вчера вечером и сегодня утром. Два ведра молока на весь взвод.

Присматривать за коровой в сосняк ходят по очереди все. Она темно-белая, крупная, породистая, пережевывает жвачку и смотрит на солдат большими грустными глазами.

На деревьях поселка, на ветвистом дубе, на двух или трех соснах виднеются гнезда аистов. В полном согласии с аистами живут воробьи. Свили свои гнезда меж хвороста аистиных шапок.

В том гнезде, которое на дубе, даже аистята появились. Веселый начинается концерт, когда аисты, принеся своим птенцам поживу — лягушку в клюве или длинного, как путлище, ужа, начинают клекотать.

Иногда несколько аистов поднимают клекот одновременно, и слышать это неприятно: кажется, издалека доносится эхо пулеметных очередей.

Сергей в этот день для себя словно открытие сделал. Война войной, но ведь есть еще и широкий, многогранный мир, которому нет до войны никакого дела. Человек попросту не замечает, что живет в мудром согласии с другими существами: коровами, овцами, собаками, кошками, разными пичугами. Если это исчезает хоть на время, человек тоскует.

С нежностью вспоминает Сергей заросший муравой двор, частокол из отесанных ольховых колышков. На колышках висят мамины кувшинчики, крынки. Иногда здесь же Сергей развешивал сушить лапти, портянки, если возвращался из лесу, куда ходил по грибы.

Входит в свой зенит северное лето. На полянах — трава по колени. Самое время косить. Бойцы сбросили шинели. Ходят в одних гимнастерках.

Полк на отдыхе. Его собираются пополнить людьми, техникой. Сухомятка кончилась, теперь регулярно, три раза в день горячая еда. Меню испробованное: суп из сушеной картошки, каша из перловой сечки. Супом и кашей бойцы не очень охотно объедаются. Первую вражескую линию обороны прорвали, и кое-что из вражеских припасов попадает в вещевые мешки.

Но недолог отдых. Через сутки — команда на марш. Из глубины Карельского перешейка, из-под Кивенапы, Выборгского шоссе, на шоссе Приморское, куда перенесен главный удар, перебрасываются танки, артиллерийские, минометные полки, дивизионы самоходных установок, гвардейских минометов.

По проселочным дорогам громыхают танки, натуженно ревут моторами «студебеккеры», тянутся конные обозы. На дорогах пробки, заторы. Тяжелые танки сворачивают в лес, подминают сосны, березы, образовывая просеки, по которым движется все то, что застопорилось на дороге.

День и ночь, без передышки, пешим порядком передислоцируются с севера на юг поредевшие роты, батальоны пехотного полка. Взвод нашей разведки в голове колонны. Полк, как и дивизия в целом, во втором эшелоне, уже на ходу пополняется людьми, амуницией, техникой. Разведчики, в отличие от стрелковых рот, как и во время боя, ведут наблюдение, поиск. Территория освобождена, но где гарантия, что враг не оставил в лесах боевые группы, «кукушек»?

В небе — немецкие эскадрильи. В «Красной звезде» промелькнула заметка: в Хельсинки прибыл Риббентроп, от имени фюрера обещает Финляндии всяческую помощь. Авиацией, следовательно, помогает Гитлер северному союзнику.

Самолеты с темно-белыми разводами крестов носятся над колоннами. Изредка бомбят. Между немецкими и нашими самолетами то и дело завязываются воздушные бои. То в одном, то в другом месте взрывы снарядов: колонны пытается обстреливать вражеская дальнобойная артиллерия.

Лето берет свое. Солнце греет землю, как огромная огненная печь.

Удачно началось лето сорок четвертого года. Нe хуже, чем прошлогоднее, когда на Курской дуге остановили немецкое наступление и погнали фашистов на запад.

III

Пилипович находит Рагомеда во время краткого привала. Подмигивает хитрым глазом, они отходят с обочины дороги подальше в кусты, ложатся на землю.

— Думал, приличное что-нибудь найду, — точно оправдывается Пилипович. — Есть карточка в военторг на разные покупки. Только где с нашей ловкостью! Все хорошее расхватали. Вот только это и купил, — он вытаскивает из кармана бриджей флакончик с розовой этикеткой. — Надо же нашу встречу замочить.

Пилипович достает из полевой сумки фляжку с водой, алюминиевую кружку, кусок хлеба, небольшой шматок шпика. Режет хлеб, делит шпик на небольшие дольки складным ножичком.

— Пей ты первый, — говорит Рагомед.

Пилипович выпивает из кружки половину, неприятно морщится.

— Отрава, браточка. Но выпей. Поговорить хочется. Может, хоть немного закружится в голове.

Рагомед опрокидывает в рот, даже не распробовав, остатки питья, закусывает. Голова, однако, не кружится. Только начинает болеть.

— Правда, что немцы жгут наши села?

— Жгут.

— За что?

— Ни за что.

— Тут ходили слухи — белофинские карательные отряды действовали против партизан. Неужели правда?

— Правда, — подтверждает Рагомед. — Домачевский район белофинны начали жечь еще в первую зиму. Свирепствовали жутко.

— То мне повезло, браточка, — неожиданно сообщаетПилипович. — Чуть в плен к ним не попал. К финнам. В ту первую зиму. Вьюга была, мы с товарищем сбились с пути. В их размещение забрели. Я говорю: «Направо надо идти», он налево показывает. Спорили, спорили, и каждый в свою сторону пошел. Я вот здесь с тобой, а его и теперь нет. Повезло...

«Тебе везет, — с неприязнью думает Рагомед. — В ту войну во взводе управления был, теперь пакеты носишь. Не то что пехота. Хорошая одежда у тебя, при начальстве служишь. Так можно хоть десять лет воевать...»

Но вот уже мысли Рагомеда идут в другом направлении. Пилипович хороший товарищ. Не очень нос дерет. В блокаде был. Наголодался за три года, горя хлебнул. И пока нет команды, они с Пилиповичем еще едва не полчаса говорят о том, что пережили, повидали за свою долгую военную службу...

Пока полки, дивизии из глубины Карельского перешейка перебрасываются к Приморскому шоссе, удается пробить вторую полосу укреплений. Впереди третья, главная, которую в прошлую, четырехмесячную войну называли «линией Маннергейма».

Пополненный живой силой, техникой, полк снова в наступлении. Пушки бьют из-за деревьев, кустов, небольших пригорков. А вот артиллеристы даже втащили пушку на каменный утес, который возвышается над всей местностью, и стреляют оттуда.

Грохочут орудия, по вражеским укреплениям бьют корабли с моря. Даже в непрерывном громыхании можно отличить тяжелые, как вздохи, взрывы дальнобойных снарядов. На земле господствует советская техника наступающих полков, дивизий. А в воздухе гудят немецкие самолеты.

Эскадрильи со звездами на крыльях поднимаются в воздух, истребители летают вокруг «мессершмиттов», юрких «фокке-вульфов». То и дело завязываются воздушные бои. Видно, много асов бросил Гитлер на Карельский перешеек. Чтобы оттянуть поражение северного союзника.

Вот опять идет воздушный бой. Даже артиллеристы перестали суетиться у пушек — следят за воздушной схваткой. В небе два «мессершмитта». Три стремительных истребителя то в хвост им зайдут, то набросятся сбоку.

Артиллеристы бросаются к пушкам. Зенитчики стреляют. Вокруг немецких самолетов белые дымки разрывов. Даже пехотинцы-обозники, сидя на подводах, палят по самолетам из винтовок.

IV

Поиск почти каждую ночь. Сергей натягивает маскировочный халат, завязывая многочисленные шнурки: на ногах, на животе, на спине, на шее. Маскхалат — как вторая шкура. Поверх халата надо туго зажать широкий ремень — на нем висят две «лимонки», плоский нож.

Автомат на плече, дулом вниз. Так носят оружие разведчики. На шее, на коротеньком ремешке, бинокль. Бинокли теперь почти у всех. За плечами вещевой мешок. В нем завернутые во фланелевые портянки, чтоб не звякали при соприкосновении, автоматные диски.

Документы — солдатские книжки, комсомольские билеты, письма из дому, фотографии — разведчики, отправляясь в поиск, не берут. Ныряют в сумерки почти безымянными.

Горячий соленый ком подступает к горлу Сергея, когда он кому-нибудь из товарищей отдает документы.

Звяк, звяк, звяк — это диски, даже обвернутые портянками, тихонько постукивают один о другой. Цепочкой, бесшумным шагом выбирается на поиск группа. Десять — двенадцать человек. Больше и не нужно.

В полумраке короткой ночи вспыхивают ракеты. Их мертвенный свет превращает все вокруг — стволы и макушки сосен, замшелые валуны — в нереальные, призрачные предметы.

При вспышке ракеты цепочка разведчиков, как по команде, бросается на землю. Сергея охватывает досада: кажется, его видят все, кто затаился в чужом, вражеском лесу.

Слишком светло ночью. Даже без ракет. Потому разведчики больше лежат, чем ходят. Уже вторую ночь ползают вблизи узкоколейки.

Железная дорога проложена прямо через лес. Ведет, наверное, к доту или складу. Припадая к земле, то и дело оглядываясь, бесшумно продвигается группа вдоль насыпи. Возглавляют цепочку Мамедов, Кисляков, Смирнов. За ними Филимонов, Мерзляков, Грибин. Надо послушать и узнать, кто же охраняет узкоколейку.