Ричард I Львиное Сердце - Ульрика Кесслер

Столь же неубедителен, как и предполагаемый внутренний запрет Ричарда, и другой аргумент, приводимый в подтверждение его невиновности. Как нельзя из-за прибытия гонца от Лоншана сделать вывод об особенном замешательстве Ричарда в связи со смещением канцлера и вывести на этом основании его стремление ускорить свой отъезд — что, дескать, и привело к признанию Конрада королем — так нельзя утверждать о невиновности Ричарда на основании последовавшей реакции брата Конрада, Бонифация, или его вдовы, Изабеллы, не проявивших видимой подозрительности. Согласно Амбруазу и Itinerarium, умирающий маркграф якобы приказал Изабелле передать город только Ричарду или новому королю, то есть он не испытывал ни малейших подозрений в отношении английского короля, причем незадолго до этого он к тому же разорвал союз с французами. Как бы там ни было — последовавшее в соответствии с этим источником обострение отношений между Изабеллой и французами из-за передачи власти над Тиром, должно быть, и в самом деле имело место. Французам город не достался, и это, по крайней мере, свидетельствует о том, что Изабелла и ее семья не видели необходимости искать спасения от Ричарда у французов. Хотя, возможно, они ошибались, полагая, что опасаться Ричарда нечего. Амбруаз и Itinerarium утверждают, что Ричард якобы отсоветовал своему племяннику жениться на Изабелле, заявив, что сам бы этого никогда не сделал, сославшись на ее скандальную свадьбу с Конрадом. Учитывая историю с Алисой, нельзя сказать, что это так уж маловероятно, да и нетрудно понять, почему об Изабелле он отзывался без восторга, ведь, в конце концов, именно ей он был обязан возникновению проблем с Конрадом. Хотя, возможно, он желал этим лишь подчеркнуть свое право на наделение властью, право на завоевание, равно как и, согласно Амбруазу и Itinerarium, свое право главы анжуйской династии на регулирование наследственных вопросов. Он ни в коем случае не настаивал на том, чтобы Генрих действовал по его указке, и Эракль-«Эрнуль», которые, правда, в этом пункте весьма неточны, видят в нем инициатора этого брака. Сикард утверждает, что Изабелла вынужденно вышла замуж за Генриха, тогда как Амбруаз представляет это событие исключительно в романтическом свете.

Итак, остается много открытых вопросов, но наше положение выгодно отличается от позиции отдельных хронистов, предлагающих свои скудно обоснованные мнения, так как у нас в руках гораздо большего фактического материала по этому столь отдаленному от нас по времени криминальному делу. В истории с кораблем, вытащенной на свет ради оправдания Ричарда, и в истории, приводимой арабскими источниками, обвиняющими Салах ад-Дина, имеются противоречия, но ведь иначе и быть не могло. Наконец, если спросить себя, имеются ли какие-нибудь веские аргументы против предположения о соучастии Ричарда в смертоубийстве, надо признать, что таковые отсутствуют, более того, некоторые даже утверждают, что оно напрашивается само собой. И эти общие посылки не так просто нейтрализовать обстоятельствами, бросающими тень подозрения на Салах ад-Дина. Но главная причина, не позволяющая полностью исключить причастность Ричарда к убийству Конрада, заключается в факте признания его королем. Этот взгляд на события, в котором скрывалась возможность с соблюдением приличий отодвинуть в сторону Гвидо и расчистить путь к власти Генриху в условиях, когда в противном случае после смерти Конрада уже коронованный Лузиньян, разумеется, стоял бы все же вне конкуренции, странным образом никогда не причинял неудобств биографам Ричарда. И хотя ему приписывали явно выраженную импульсивность, никто не удивился, видя, как он делает резкий поворот, который, если он предполагался всерьез, должен был свидетельствовать о хладнокровном политическом рационализме. Смена фронта была абсолютно необходима, и только таким образом можно было избежать междоусобицы в христианском лагере и общей катастрофы, все же данный выход из положения был не только трудноосуществим в психологическом плане, но и совершенно противоречил тем чертам Ричарда, которые он обычно проявлял по отношению к своим врагам. Хоровые дифирамбы его великодушию, как представляется, не совсем отражают реальность. Это всего лишь дань представлению о рыцарской добродетели, которой его наделяют при первой представившейся возможности, тогда как можно привести массу примеров, когда его поведение по отношению к Филиппу и всем, кто принадлежал к его приверженцам, — а Конрад Монферратский, несомненно, был одним из интимных его друзей, — отличалось страстной ненавистью. Всю свою жизнь он заключал тактические союзы, которые считал необходимыми: пусть с самим Филиппом или даже Генрихом VI, но он мог делать это в надежде, что придет час реванша, и судьба в этом смысле была к нему благосклонна. В Святой Земле подобной перспективы, видимо, не намечалось. Как только он покинул бы Палестину, у него не осталось бы больше эффективных средств политического воздействия, поскольку само расстояние исключало бы политическое вмешательство. Признать Конрада королем практически означало бы не только предать забвению и простить этому человеку все то, что он уже учинил и собирался учинить, но еще своими руками вознести французскую политику к вершинам славы на долгие времена, а под собственной жизнью вывести отрицательное сальдо. А ведь то, что он ставил себе в качестве задачи, — крестовый поход, его крестовый поход, — и была та цель, стремление к которой отнимало у него большую часть сил в последние годы жизни. И он, должно быть, знал, что о нем всегда будут судить по тому, насколько он справился с этой задачей. Огромные расходы и усилия — неужели все это было потрачено лишь для того, чтобы подсадить в седло какого-то там Конрада Монферратского, человека, который только и делал, что мешал ему осуществлять цель жизни и не сделал ни малейшего движения ему навстречу? В свое время он решился начать борьбу до победного конца с отцом, так как тот отказался признать его наследником престола, что можно было бы еще стерпеть, если бы Ричард оставался дома, но с чем нельзя было смириться, поскольку он хотел идти в крестовый поход. Так, по крайней мере, в глазах современников, он превратился в «отцеубийцу», чтобы сделать этот поход для себя реальностью, и теперь его результатом должно было стать вручение короны его злейшему врагу? Одно дело — политическая необходимость, совсем другое — эмоциональная возможность действовать в соответствии с ней. Ведь он еще не попал в хладнокровно расставленные Конрадом силки, у него еще были деньги и власть, и необратимый шаг был неизбежен. Против него были лишь моральные сомнения, от которых легко можно было бы избавиться с помощью аргументов о самозащите и казуистического толкования понятия вины.