Захватывающий XVIII век. Революционеры, авантюристы, развратники и пуритане. Эпоха, навсегда изменившая мир - Фрэнсис Вейнс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером во вторник, 4 августа 1789 года, когда Собрание обсуждало сложную ситуацию, в которой оказалась Франция, трудно было предугадать, что речь всего одного человека ознаменует новый курс страны. Богатый виконт Луи Мари Антуан де Ноай, один из 47 дворян, перешедших в Национальное собрание, а значит, совсем не чужой человек, чуть позже восьми взошел на трибуну в зале Menus-Plaisirs. И тем, кто думал, будто во время своей речи виконт будет путаться в бесконечных технических отступлениях, стоило присесть.
Потому что виконт де Ноай в своем выступлении попал в яблочко. Ему было ясно как божий день, что французский народ жаждет налоговой реформы. Народ, утверждал виконт, устал от феодальных обязательств. Без радикальных перемен Францию не только ждало поражение, но и «полное разрушение общества было неминуемо». Поэтому Ноай требовал «установить правительство, которым будет восхищаться и за которым будет следовать вся Европа». Во время речи Ноая было так тихо, что упади булавка – ее было бы слышно. Никто не ожидал такого развития событий. Чего он добивался? Публике не пришлось долго ждать, прежде чем виконт озвучил ряд предложений, которые потрясли французское общество.
Согласно проекту Ноая, каждый гражданин отныне и без исключения должен был платить пропорциональный налог в зависимости от своего дохода. Второе предложение заключалось в том, что расходы на работы на общественных дорогах должны были нести все, опять же без каких-либо исключений. Аналогично предполагалось поступить и с corvées[399], обязующим крестьян бесплатно содержать дороги в имениях помещиков. Но члены Собрания раскрыли рты, когда виконт де Ноай попросил сделать феодальные права «доступными», чтобы те, кто хочет и у кого есть на это деньги, могли откупиться от своего феодала, от выполнения феодальных повинностей и стать полностью «свободными людьми». Одной этой речью Ноай смахнул с лица земли основы старого режима: долой феодальное общество! Когда он возвращался на скамью, сначала послышались осторожные одинокие хлопки, но все они очень быстро переросли в гром аплодисментов. Своей речью виконт воплотил в жизнь самые смелые мечты третьего сословия. Он нарисовал новое будущее для Франции.
Когда следующим докладчиком на трибуну поднялся Арман-Дезире де Виньеро дю Плесси, рты делегатов раскрылись еще шире. Невероятно богатый дю Плесси, герцог д’Эгийон, человек с годовым доходом около 100 тысяч фунтов стерлингов, в вопросах владений и частных угодий мог сравниться только с королем. Теперь тот же герцог заявлял с трибуны, что «замки грабят не только простые воры, но и весь народ, обедневший и отчаявшийся, уставший от бесчинств знати». Герцог резко выступал против «феодального варварства»: он тоже требует немедленной отмены феодальных прав.
Представители третьего сословия с недоверием наблюдали, как герцог д’Эгийон роет могилу французскому дворянству. Революционная атмосфера достигла апогея. После вдохновенной речи герцога д’Эгийона наступила очередь герцога дю Шатле, и он с трибуны громогласно отрекся от своих феодальных прав. Тот факт, что герцог дю Шатле при этом на глазах у всех лишился практически всего наследия, для него, видимо, не имел такого уж большого значения.
И все же это был еще не конец. На помосте в Menus-Plaisirs быстрой чередой зазвучали речи представителей духовенства и дворянства, перешедших в Собрание. По мнению одного из ораторов, налоги для дворянства и духовенства должны были иметь обратную силу, другой предлагал сделать правосудие бесплатным, третий хотел отменить исключительные права дворян на охоту, одновременно выступая за «достойное гражданство» для представителей знати.
Но откуда вдруг взялась такая резкая смена курса? Действительно ли дворяне и духовенство поверили в равенство людей? Конечно, нет. На самом деле они были в ужасе от la Grande Peur, превратившегося в народное восстание. Представители дворянства и духовенства, заседающие в Собрании, были вынуждены искать решения, чтобы остановить поджоги и грабежи, и они сочли, что готовы пойти на большие уступки. Больше того, они были готовы начать платить налоги в тот же славный вечер 4 августа 1789 года и в один голос призывали к отмене крайностей феодальной системы, при этом упорно держась за оставшиеся у них привилегии. Сошлись на том, что феодальные права на землю отныне фактически подлежат выкупу, но до тех пор, пока не выплачена вся сумма, земля будет принадлежать первоначальному владельцу. В ночь на 4 августа либеральные представители дворянства решились пожертвовать частью своих привилегий, питая при этом тихую надежду на то, что им позволят участвовать в управлении страной. Другими словами, речь шла о бартере.
Но в тот момент, когда слово взяли представители высшего среднего класса, заседающие в Собрании, привилегии осталось попросту закопать. Вскоре после полуночи делегаты от Дофине, графства на юго-востоке Франции, объявили, что они сами отказываются от привилегий своей провинции. Бретонцы, представители Прованса, Нормандии, Пуату, Оверни, Артуа и Камбре объявили о том же, а за ними и делегаты от всех остальных провинций.
В два часа ночи старый феодальный французский режим, ancien régime, навсегда ушел в прошлое. Собрание сделало Францию единой и неделимой. Отныне это больше не была сложная совокупность провинций с собственными привилегиями, наследственными должностями, юрисдикциями, валютами, налогами и границами. 5 августа Франция превратилась в неделимую нацию и страну, в которой всем подданным предоставлялись одинаковые права и обязанности и каждый платил налоги в соответствии со своими доходами. Политическая роль короля была ограничена навсегда. Центр тяжести политической власти сместился к третьему сословию, буржуазии, которая отныне определяла все. В ночь на 4 августа 1789 года революция произвела политический переворот, восторг от которого невозможно было унять. Адриен Дюкенуа, адвокат, избранный от третьего сословия, в состоянии полной эйфории писал: «Какая фантастическая и незабываемая ночь! Мы плакали, мы обнимались. Что за нация! Какая слава, какая честь быть французом!» Маркиз де Феррьер не уступал своему коллеге, сравнивая эту бурную ночь с «моментом патриотического опьянения». Однако он добавлял, что у дворянства не было другого выбора, кроме как уступить:
Заседание, состоявшееся вечером во вторник, 4 августа, – самое памятное из всех,
