Алая королева - Филиппа Грегори

Пишу тебе в спешке, поскольку король Франции оказал нам помощь и мы отплываем сразу при попутном ветре. Если сможешь, постарайся холить и лелеять эту Йоркскую принцессу, поскольку Йорки поддержат нас только в том случае, если она будет в наших руках; ну а Ланкастеры и вовсе не торопятся что-либо нам обещать. Молись за нас. Мы выйдем в море, как только переменится ветер.

Пробежав глазами эти строки, я сразу бросила бумагу в огонь. От волнения у меня даже дыхание перехватило. И тут раздался громкий топот конских копыт. Судя по всему, всадников скакало не меньше пятидесяти. Я посмотрела в окно в большом зале и увидела штандарт своего мужа Стэнли, людей с его гербом на одежде и его самого верхом на огромном жеребце. Рядом с ним на крупном гнедом коне-тяжеловозе, вычищенном до блеска, ехал капитан королевской стражи, а позади него на седельной подушке сидела боком молодая женщина в амазонке из алого бархата и улыбалась так, словно ей принадлежала половина Англии.

При виде этого алого наряда я зашипела, как разъяренная кошка, и поспешно отступила от окна, опасаясь, что принцесса заметит за стеклом мое бледное от гнева лицо; к тому же она с таким видом изучала мой дом — то задирая голову, то низко опуская ее, — словно прикидывала, не купить ли его. Но более всего меня потрясло именно ее ярко-красное платье. Я даже лица ее толком не разглядела, лишь светлые локоны, засунутые под такую же алую бархатную шапочку. Этот цвет затмил для меня все; содрогаясь от раздражения, я не сразу заметила, с какой улыбкой смотрит на эту девушку мой муж, помогая ей спешиться, — такой улыбки я никогда прежде у него не видела.

И вдруг я кое-что вспомнила. Когда меня, еще девочку, впервые привезли ко двору, Маргарита Анжуйская, супруга короля Генриха VI, как раз решила продемонстрировать мужу и придворным свое новое платье весьма необычного цвета — такого же ярко-алого, как бархатная амазонка принцессы. Королева Маргарита, свысока поглядывавшая на тех, кто собрался в парадном зале королевского дворца, попросту игнорировала меня, наверное считая кем-то совершенно не стоящим ее внимания. Передо мной словно вновь предстал ее головной убор, высокий, как башня, и ее наряд удивительного алого цвета. И вдруг я поняла, что испытывала тогда такие же чувства, как сейчас: искреннее возмущение человека, который достоин всеобщего почитания, однако им попросту никто не интересуется. Эта «леди Элизабет» еще и порога моего не перешагнула, но уже было ясно, что она собирается привлечь к себе взгляды всех присутствующих, иначе она никогда бы не надела такое яркое платье. Она еще не вошла в мой дом, а я уже знала: теперь все будут вращаться вокруг нее, я же окажусь на втором плане. Но я была твердо настроена заставить ее уважать меня и относиться ко мне так, как я того заслуживаю. И я готова была поклясться: она поймет, что так лучше для нее самой. На моей стороне был Господь; всю жизнь я провела в молитвах и учении. А она только и делала, что предавалась фривольным забавам и лелеяла честолюбивые планы, тогда как ее мать была всего лишь удачливой ведьмой! Богом клянусь, думала я, эта девица станет почитать меня! Уж я научу ее вести себя как подобает.

Лорд Стэнли поспешил распахнуть перед ней двери нашего дома и почтительно отступил в сторону, пропуская ее вперед. Как только она появилась в большом зале, я неслышно выплыла ей навстречу из темного угла; она моментально отпрянула, словно перед ней возник призрак.

— О! Миледи Маргарита! Как вы напугали меня! Я и не заметила вас!

Шурша юбками, Елизавета склонилась в изысканном — и строго рассчитанном! — реверансе: не слишком низком, поскольку так склоняются только перед королевой, но все же вполне уместном, ведь я была женой знатного лорда и женщиной, которая могла стать ее свекровью. И все же реверанс был недостаточно низок, она явно намекала мне, что я теперь в немилости у ее дяди-короля и по его приказу нахожусь под домашним арестом, тогда как она — королевская фаворитка.

Я едва кивнула на ее приветствие, затем подошла к мужу, и мы с ним обменялись обычным приветственным поцелуем, который был холоден как лед.

— Добро пожаловать домой, дорогой супруг, — с притворной вежливостью произнесла я.

— Жена, я привез тебе источник радости! — воскликнул он и в кои-то веки улыбнулся по-настоящему весело; судя по всему, он и впрямь был донельзя доволен, что доставил этот прекрасный цветок в холодное захолустье, считавшееся моим домом. — Я привез тебе замечательную подругу, которая развлечет тебя и скрасит твое одиночество.

— Я вполне счастлива и наедине с собой, мне достаточно молитв и занятий науками, — тут же заявила я.

Стэнли удивленно поднял бровь и так посмотрел на меня, что мне все же пришлось повернуться к принцессе и добавить:

— Но мне, разумеется, приятно, что вы здесь.

— О, не стану злоупотреблять вашим гостеприимством и слишком долго надоедать вам, — ответила Елизавета, слегка покраснев от столь грубого и холодного приема. — Мне очень жаль, но я вынуждена жить здесь какое-то время, это приказ короля.

— Да и мы тоже не просили об этом, однако, по-моему, все сложилось просто чудесно, не правда ли? — ловко сгладил ситуацию мой муж. — Не пройти ли нам в гостиную? И может, выпить вина по случаю встречи?

Я кивнула дворецкому, который прекрасно разбирался в винах и знал, где хранятся самые лучшие бутылки; мой муж, став здесь хозяином и ознакомившись с содержимым моего погреба, всегда требовал к столу отборные вина. Я шла впереди, слыша у себя за спиной легкие шаги Елизаветы; высокие каблучки ее сапожек весело стучали по каменным плитам пола, словно отбивая исполненную тщеславия мелодию. В гостиной я жестом указала ей на мягкую скамеечку у камина, а сама опустилась в свое любимое резное кресло и наконец-то спокойно ее рассмотрела.

Она действительно была очень красива, уж этого-то я отрицать не могла. Чуть сужавшееся книзу лицо идеальной формы, кремовая, бледная кожа, прямые темные брови и большие серые глаза, волосы светлые, особенно спереди, и вьющиеся, судя по выскользнувшему из-под дорожной бархатной шапочки локону, упавшему ей на плечо. Она показалась мне такой же высокой, изящной и стройной, как ее мать когда-то, но была в ней еще некая миловидность, очарование, чего я никогда не замечала в ее матери. Если Елизавета Вудвилл в любой толпе заставляла людей с восхищением оборачиваться себе вслед, то эта девушка каждому могла согреть сердце. Я понимала теперь, почему мой муж в таком от нее восторге: она была невероятно обаятельна. Вот и сейчас, когда она, сняв перчатки, протянула руки к огню, желая согреть их и словно не замечая моего взгляда — а я и впрямь изучала ее с головы до ног, точно лошадь, которую намереваюсь купить, — она казалась на редкость уязвимой, беззащитной и потому удивительно притягательной. Она напоминала молодое животное — сироту-олененка или длинноногого жеребенка, — которое хотелось непременно приласкать.