Карл Смелый - Вальтер Скотт

— Увы! Старый мой сподвижник, — сказал граф своему сыну, услыхав об этих происшествиях, — этот осажденный город, эти отраженные приступы, это соседство неприятельской земли, эти глубокие озера, эти неприступные утесы угрожают вторым представлением Грансонской трагедии и, может быть, даже еще более печальным, чем было первое.

В последних числах июля в столице Прованса разнесся один из тех слухов, которые обыкновенно распространяют известия о важных событиях с непостижимой быстротой, подобно тому, как яблоко, перекидываемое из руки в руки людьми, расставленными на некотором расстоянии друг от друга, гораздо скорее перелетело бы данное пространство, нежели чем оно было бы доставлено самыми проворными гонцами. Слух этот гласил о вторичном поражении бургундцев, и притом с такими невероятными подробностями, что граф Оксфорд счел если не весь этот слух, то, по крайней мере, большую его часть выдумкой.

ГЛАВА XXXIV

Они пришли?.. Победу принесли —

С поля сраженья, полив его кровью

Прежде, чем Дарвен решил бежать!..

Сон не смыкал глаз графа Оксфорда и его сына. Хотя успехи или поражение герцога Бургундского теперь уже и не могли иметь для них того важного значения, какое они имели бы при жизни Маргариты, однако граф не мог не принимать живейшего участия в судьбе своего прежнего сподвижника, а сын его, полный юношеского огня и стремления к отважным подвигам, не мог оставаться безразличным к таким важным политическим событиям.

Артур, встав с постели, начал одеваться. Вдруг конский топот обратил на себя его внимание. Посмотрев в окно, он воскликнул:

— Новости, новости из армии! — И выбежал на улицу.

Всадник, утомленный, как казалось, скорой ездой, спрашивал о двух Филипсонах, отце и сыне. Артур узнал в нем Кольвена, начальника бургундской артиллерии. Вид его свидетельствовал о сильном расстройстве; его изорванная одежда и избитое вооружение, заржавевшее от дождя или, может быть, от крови, показывали, что он приехал прямо с поля битвы, где, вероятно, потерпел поражение; добрый конь его был так измучен, что едва держался на ногах. Положение всадника казалось немногим лучше. Он слез с лошади, чтобы поздороваться с Артуром, но от сильного изнурения так зашатался, что, наверно, упал бы, если бы его не поддержали. Помутившиеся глаза его, казалось, потеряли способность видеть, члены едва двигались, и задыхающимся голосом он произнес:

— Это только усталость, недостаток сна и пищи…

Артур, пригласив его в дом, велел подать закуски, но Кольвен отказался от еды и выпил только бокал вина; затем, посмотрев на графа Оксфорда, он голосом, в котором слышалась сильнейшая скорбь, болезненно произнес:

— Герцог Бургундский!

— Убит? — прервал его граф. — Надеюсь, что нет!

— Лучше было бы так, — сказал англичанин, — но бесчестие поразило его прежде смерти.

— Он побежден? — спросил Оксфорд.

— Да, совершенно и таким ужасным образом, — отвечал воин, — что все поражения, которые до сих пор я видал, в сравнении с этим ничего не значат.

— Но как и где это случилось? — спросил граф Оксфорд. — Насколько мне известно, вы превосходили неприятеля числом.

— Двое на одного, по крайней мере, — отвечал Кольвен, — и рассказывая вам об этом деле, мне бы хотелось самого себя разорвать зубами за то, что я принужден сообщать такую постыдную весть. С неделю тому назад мы осадили дрянной городишко Муртен, бургомистр которого — один из упрямых Бернских медведей — вздумал пренебрегать нами. Он даже не потрудился запереть своих ворот, и когда мы послали к нему парламентера с предложением сдать город, он отвечал, что мы можем войти в него, если нам угодно, и что нас примут как следует. Я хотел было образумить его залпом моей артиллерии, но герцог слишком разгорячился, чтобы послушать доброго совета. Подстрекаемый этим подлым предателем, Кампо-Бассо, он счел за лучшее начать всеми своими силами штурм. Залпами моей артиллерии я обрушил бы стены города на головы его защитников, но он был слишком укреплен для того, чтобы можно было взять его с помощью мечей и копий. Мы были отражены с большим уроном, и войска наши пришли в замешательство. Тогда мы начали правильную осаду, и мои батареи образумили этих сумасшедших швейцарцев. Стены и валы обрушивались от выстрелов храбрых бургундских артиллеристов, а мы были укрыты окопами от войск, идущих, как говорили, чтобы принудить нас снять осаду. Но вечером двадцатого числа этого месяца мы узнали, что они находятся от нас очень близко, и Карл, посоветовавшись только со своей отвагой, двинулся им навстречу, отказавшись от преимуществ, которые представляли наши прекрасно устроенная батарея и сильная позиция. По его приказанию, хотя и против собственной воли, я последовал за ним с двадцатью орудиями и с отборными моими людьми. Мы выступили из нашего лагеря на следующее утро и, пройдя некоторое расстояние, увидели на горе лес копий, бердышей и двоеручных мечей. К этому присоединился разгул стихий: сильная гроза со всей яростью разразилась над обеими армиями, но нам она наделала вреда больше, чем им, так как наши войска, а в особенности итальянцы, не привыкли к такому проливному дождю и к ручейкам, которые, превратись в бешеные потоки, затопляли и расстраивали наш боевой порядок. Тут герцог увидел, что необходимо отложить свое намерение немедленно дать сражение. Подъехав ко мне, он приказал прикрывать пушками отступление своих войск, прибавя к тому, что он сам лично прикроет меня со своими всадниками. Приказ отступать был отдан. Но это движение придало новую смелость неприятелю, и без того уже окрыленному победой.

Ряды швейцарцев мгновенно преклонили колена для молитвы — обряд, который показался мне очень забавным для поля битвы; но впредь я этому уже не буду смеяться. Через пять минут швейцарцы опять вскочили на ноги и бросились вперед, трубя в свои рога и оглашая воздух воинственными кликами. Вдруг, милорд, тучи разошлись, и солнце осветило союзников яркими лучами, тогда как над нашими головами буря продолжалась. Мои артиллеристы оробели. Армия позади нас отступала. Солнце над надвигающимися вперед швейцарцами освещало на скате горы множество знамен. Неприятель оказался вдвое многочисленнее, чем мы предполагали. Я убеждал моих воинов мужественно держаться на месте, но при этом произнес слова, бывшие тяжким грехом: «Стойте крепко, мои храбрые артиллеристы, мы обрушимся на них таким громом и поразим их такой молнией, от которой не спасут все их молитвы!» Но это была нечестивая мысль — хула на Всевышнего — и мы за это пострадали. Мы с предельной точностью навели пушки на приближающиеся полки, за это я ручаюсь, так как я сам наводил «Великую Герцогиню Бургундскую» — ах, бедная «Герцогиня»! В каких грубых руках ты теперь находишься! Залп раздался, и прежде чем дым рассеялся, я увидел множество павших людей и знамен. Весьма естественно было думать, что такой выстрел расстроит нападающих; и пока еще дым скрывал от нас неприятеля, я велел вновь зарядить наши пушки, всеми силами стараясь рассмотреть в тумане, какое бы лучше дать им направление; но прежде, чем дым разнесло и пушки были вновь заряжены, швейцарцы тучей налетели на нас; всадники и пехотинцы, старики и юноши, рыцари и слуги бросились на наши пушки, совершенно пренебрегая своей жизнью. Храбрые мои сподвижники были смяты и опрокинуты в то время, когда они еще заряжали свои пушки, и я не думаю, чтобы хоть одна из них успела выстрелить во второй раз.

— А герцог? — спросил граф Оксфорд. — Разве он не поддержал вас?

— Он храбро и неустрашимо сражался за нас со своей валлонской и бургундской гвардией, — отвечал Кольвен, — но наемные итальянские войска уже показали тыл. Притом и без того узкое ущелье было еще заграждено артиллерией. Место сражения было совершенно непригодно для конницы. Вопреки последним усилиям герцога и сражавшихся вокруг него храбрых фламандцев, все было смято, опрокинуто и приведено в совершеннейший беспорядок. Я был пеш и сражался как мог, не помышляя даже о спасении своей жизни, когда увидел, что пушки мои захвачены и верные мои артиллеристы перебиты. Но заметив, что герцога Карла сильно теснят, в взял мою лошадь у пажа. Мне едва удалось помочь г-ну Делакруа высвободить герцога, и тут наше отступление превратилось в полное поражение. Когда мы достигли нашего арьергарда, который оставили в надежных окопах, мы увидели швейцарские знамена, развевающиеся на наших батареях. Значительный отряд их армии, совершив обход по только им одним известным ущельям, напал на наш лагерь. В то же время Адриан Бубенберг произвел вылазку из осажденного города, и таким образом на наши укрепления напали разом с двух сторон.

Можно с уверенностью сказать, что половина герцогской армии пала от меча или была сброшена в озеро. Те, которые спаслись от смерти, разбежались в разные стороны и, вероятно, уж никогда не соберутся. Такого ужасного и ничем не поправимого поражения еще не видано. Мы обратились в бегство, как олени, овцы и тому подобные робкие животные, которые потому только держатся вместе, что боятся разлучиться, но никогда не помышляют о том, чтобы защищаться.