Река меж зеленых холмов - Евгений Лотош

Ступня искалечена так, что собрать ее заново сможет лишь опытный ортопед, ей такое недоступно. Старик все равно не сможет больше ходить, а любой мало-мальски опытный врач, взглянув на ногу, определит, что с ней произошло. И тогда очень неприятных вопросов не избежать…

Не обманывай себя. Наверняка у Демиургов есть устройства для лечения чего угодно. У нее так и не дошли руки до тщательного изучения раздела медицинской аппаратуры, но если есть нейрошунт, то наверняка найдется и остальное. Но что дальше? С помощью фантомной техники она лишь укрепит свою репутацию великой волшебницы и сделает шаг в сторону провала легенды о своей человеческой сущности. И она не может использовать ее для лечения всех больных на земле. Та же самая проблема: нельзя просто так дать Текире новые технологии, вытряхнув их из волшебной сумки циркового фокусника, тем более — технологии, которые невозможно объяснить средствами современной текирской науки. Хватит одного лишь вирусного эффектора, причинившего столько вреда.

Здесь нет середины. Либо она остается в рамках науки и техники Текиры, либо полностью раскрывает миру новые технологии. Нельзя чуть-чуть забеременеть. Нельзя чуть-чуть продемонстрировать, что она больше не человек. Либо так, либо так.

А она уже решила — они все добровольно решили и согласились — что их нечеловеческая сущность должна остаться в тайне любой ценой. Иначе Текире может прийти конец вопреки всем их стараниям — и стараниям Старших. Будь проклята Игра и ее наследие… Папа, знал ли ты, на что обрекаешь меня, давая мне доступ к чудо-инструментам и одновременно лишая возможности ими пользоваться?!

Прости, мысленно извинилась она перед стариком. Я не могу сохранить тебе ногу. Я не знаю что станет с тобой, одноногим, в мире, где о пенсии по старости никто даже и не слышал. Я могу лишь использовать тебя для демонстрации своих сверхспособностей лекаря, приложив все усилия, чтобы облегчить твои страдания. Я не знаю, сумеешь ли ты простить меня. И не знаю, сумею ли я простить саму себя хоть когда-нибудь…

Она решительно выбралась из бадьи, чувствуя, как ледяная безнадежность сковывает сердце, и принялась вытираться какой-то не слишком чистой тряпкой, заменяющей полотенце.

— Одежду, — скомандовала она, глядя в пространство.

Одна из женщин с опасливым поклоном подала ей местное платье, похожее по покрою на кубалу, но отличающуюся тем, что глухой капюшон не стягивался на лице завязками, а имел неширокую прорезь напротив глаз, набрасывался на голову сзади и спереди пришнуровывался к специально вшитой палочке. Внимательно ознакомившись с фасоном, Карина хмыкнула и резкими движениями, совмещенными с незаметной работой манипуляторов, напрочь оборвала сначала капюшон, затем рукава до плеч, а потом и подол приблизительно до колен. Грубая, куда худшего качества, чем в Мумме, ткань оборвалась криво и неряшливо, но подшить лохмотья можно и после. Сейчас — дело. Да, и не забыть компенсировать стоимость платья его хозяйке. Интересно, ста вербов хватит?

И куда делся асхат?

— Отведите меня к раненому, — приказала она.

Пятеро мужчин, среди них и предводитель, все еще вооруженные копьями, ножами и револьвером, ожидали ее за частоколом. Они избегали смотреть ей в лицо и упорно отворачивались. Эмоциональный интерпретатор показывал в них все понижающийся уровень агрессии и злости и все возрастающий страх. Похоже, начальное возбуждение уже спало, и теперь они задумались — а что же с ними могут сделать за угрозы и ругань в адрес пусть и женщины, но такой важной? По тропинке, виляющей между плетеными хижинами, загородками с курами и утками, чем-то вроде амбаров и сараев и прочими постройками, ее довели до дома с раненым. Уже издали она услышала вопли и причитания, словно по мертвому, резко оборвавшиеся, когда она вошла в дверной проем, занавешенный большим листом сетчатой пальмы. Женщины сгрудились у дальней стены хижины, стараясь оказаться от Карины хотя бы на полшага дальше, мужчины сгрудились у входа, не решаясь войти внутрь.

— Мне нужна горячая вода, — обратилась Карина к женщинам. — И чистая ткань. Много чистой ткани для перевязки.

— Да, да, момбацу сама! — закивали те вразнобой и вдоль стеночки выскользнули наружу. Осталась лишь одна пожилая женщина. Она молча, вжавшись в стену, следила за Кариной.

— Ты жена сана Шакая? — как можно мягче спросила Карина. — Жена? Или дорея?

— Жена, момбацу сама, — прошептала та.

— Как тебя зовут?

— Меня? — женщина растерялась. — Я… я никто, мое имя не важно…

— Важно. Пожалуйста, назови мне свое имя. Мне нужно поговорить с тобой о серьезных вещах.

— Но я же женщина, момбацу сама! — ошеломленно пролепетала старуха.

— Я тоже. Так как тебя зовут?

— Си… Симаха.

— Меня зовут Карина, сама Симаха. Пожалуйста, помоги мне снять бинты с ноги твоего мужа.

Она отбросила грязное покрывало, закрывавшее лежащего в беспамятстве мужчину, и принялась осторожно снимать импровизированную повязку, обрывая слипшиеся от крови и грязи слои грубой ткани. Обрывки она передавала женщине, которая та механически складывала в кучку на пол. Она постепенно приходила в себя, и горе снова брало верх над страхом перед чужачкой. Слезы набухали у нее в глазах и стекали по щекам под наголовный капюшон. И как они могут носить настолько плотные платья в местной парной бане?

В хижине стоял полумрак, и Карине волей-неволей пришлось перейти на сканер. Оборачиваясь, она останавливала взгляд на лице Симахи. Вероятно, когда-то та была очень красива, но жестокое окружение и непосильная работа до срока состарили ее. Вряд ли ей сейчас больше сорока, но выглядит она на шестьдесят. Обычная судьба женщины в местных краях…

Закончив снимать тряпки, Карина осторожно уложила изувеченную ногу на лежанку.

— Сан Кета, — позвала она, оборачиваясь к двери. — Войди.

— Ну? — недружелюбно спросил тот, неохотно переступая порог.

— У сана Шакая газовая гангрена. Когда его искусали химеваки, в рану попала болотная грязь, а с ней — и болезнь. Слушай.

Она осторожно нажала пальцем на вздувшийся участок кожи, и в тишине хижины раздался отчетливый треск лопающихся пузырьков газа.

— Его ступня мертва, сан Кета, а я не могу оживлять мертвое. Я могу лишь убрать его, чтобы оно не мешало живому. Сама Симаха, — она посмотрела на женщину, — сейчас ты его ближайшая родственница. Я могу отрезать ему ногу чуть выше сустава. Иначе он умрет еще до заката. Но мне нужно твое согласие на операцию.