Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

— Молодец, сугубец, — рявкнул отец, а вошедшая мадама Камилла сморщилась.

— Сударыня, — произнесла она, — суп подавать?

— Непременно! — ответила Ирина Аркадьевна.

Домоправительница хлопнула в ладоши, толстозадый швейцар Прокопыч раскрыл дверь, и рубановский повар Герасим Васильевич внёс благоухающий суп в глубоком фарфоровом блюде. За ним следовал лакей Аполлон в чёрном смокинге и белой манишке.

— Мадам, — обратилась к хозяйке домоправительница, — потому как обед не парадный, а семейный, я распорядилась подавать суп не сразу в тарелках, а разливать за столом… Аполлон, — голосом ротного командира обратилась к супругу.

Тот с поклоном взялся за половник.

— Благодарю, Герасим Васильевич, запах изумителен, сейчас отведаем вкус, — вздохнула Ирина Аркадьевна, подумав: «И зачем столько лет терплю эту чопорную даму с её Клеопатрой Светозарской».

У Глеба обильно потекли слюнки, и чтоб сразу не кинуться на суп, он скатал шарик из хлеба и метко метнул в старшего брата, попав тому в грудь.

Мадам Камилла от такого циничного нарушения этикета, на время лишилась дара речи, развеселив этим свою госпожу.

Глава дома добродушно рассмеялся, а подпоручик Рубанов, забыв, по мысли мадам Камиллы, о порядочности, в ответ попал хлебным шариком в нос портупей–юнкеру.

— Дети! Вместо обеда в угол захотели, — звонким от счастья голосом не произнесла, а пропела Ирина Аркадьевна. — Каково глядеть на ваши безобразия строгой исполнительнице светского этикета, мадам Камилле?

— Вы правы, сударыня, едко поджав губы, не произнесла, а прошипела домоправительница. — Многие молодые люди, отбросив благовоспитанность, взялись подражать американцам. А всем известно, что они обладают дурным тоном и вкусом. Говорят, дело доходит до того, что кладут ноги на стол, — незаметно перекрестилась она. — Клеопатра Светозарская тут же умерла бы от подобного нарушения приличий. Но, думаю, люди лгут. Как это нормальный, культурный человек в здравом уме и рассудке положит ноги на стол. Да ещё в обуви… Да ещё при людях… Ну конечно, лгут. И, ещё говорят, суп они кушают не сбоку ложки, как порядочные и воспитанные люди, а с конца её, как делают некоторые провинциалы, — глянула на Глеба.

— И кавалерийские юнкера славной школы, — радостно подхватил Аким. — Они даже в голову не берут, растеряв в училище остатки светского этикета, которого и не знали, что за столом должно сидеть так, дабы не беспокоить соседей.

— А я тебя и не беспокою. Почти.., — немного подумав, добавил Глеб.

— Вот именно, почти, — глянул на улыбающуюся мать, внимательно слушающую его мадам Камиллу, отца и лакея Аполлона, замершего с половником в руке, с которого стекла на скатерть предательская капелька супа. — Некоторые юнкера любят, словно тамбовские провинциалы, развалиться за столом, нагло вытянуть ноги в хромовых сапогах до сидящего напротив культурного офицера, барабанить при этом пальцами по столу, да ещё и перебивать старших по званию, — повысил голос Аким, подавив попытку брата как–то оправдаться.

После обличительной реплики подпоручика, мадам Камилла даже захлопала в ладоши.

— Гвардейского офицера за версту видно, — произнесла она, постаравшись забыть постыдный эпизод с метко кинутым кусочком хлеба.

— А всё происходит оттого, — патетически воскликнул старший брат, отметив, как младший подобрал ноги, — что перед нами пока не отъявленный кавалерист и корнет старшего курса, а просто молодой зверь.

Глеб удручённо звякнул шпорами, вообще убирая ноги под стул.

— И одеты на нём не шпоры и китель, хотя они такие же, как у благородных корнетов, — оглядел внимательных слушателей, — а «подковки» и «курточка».

— Это да! — хохотнул отец. — Всё по традиции. Из двух, рядом висящих зеркал, в одно имеет право смотреться лишь «корнет», а в другое — сугубый зверь, — с улыбкой глянул на встревоженную жену.

— Это у-ужас! — схватилась за виски Ирина Аркадьевна. — Ужас!

Мадам Камилла согласно покивала головой.

— Традиции, — отчего–то счастливо вздохнул Максим Акимович. — Мы, старые генералы, закончившие лучшую в мире «школу», до сих пор с удовольствием вспоминаем юнкерские обычаи.

— Особенно когда выпьете, — вставила веское обличительное слово Ирина Аркадьевна. — Подавайте второе блюдо, — распорядилась она. — Ешьте, ешьте, дети, — указала рукой на заставленный закусками стол.

— А имеются такие ритуалы, что за столом, да ещё матери, и говорить об этом нельзя.

Последнее умозаключение глава военного семейства произнёс, не подумав, потому как глаза супруги запылали огнём любопытства.

— Что же такое нельзя знать матери за столом? — заинтересованно произнесла она.

Все мужчины молча принялись есть принесённое поваром жаркое, уставившись в свои тарелки.

Лишь Аким на минуту поднял глаза, с интересом глянув, как снимает плюмаж с Аполлона мадам Камилла, указывая на испачканную капелькой супа скатерть, и стараясь не замечать целую лужицу и крошки хлеба у тарелки юнкера.

Неаккуратно отбросив вилку, и оставив этим след на скатерти, Ирина Аркадьевна в полный голос возмутилась:

— Да что же это такое делается… Что вы всё едите, да едите… Скажет кто–нибудь матери, о чём нельзя говорить за столом.

В ответ Глеб мелодично позвякал шпорами. Максим Акимович задумчиво грыз куриное крылышко, будто не слыша жену, и лишь Аким, улыбнувшись матери, свалил проблему на бедного отца.

— Мама′, мы даже не догадываемся, о каких ритуалах нельзя говорить за столом, — с трудом скрывая улыбку, наивно уставился на папа′.

Глеб уже веселее позвякал савеловскими шпорами.

— Максим, да брось ты это дурацкое крылышко, — обидела вошедшего с каким–то блюдом повара, — и хватит играть в молчанку.

Старший Рубанов, видно, испытывая терпение жены, не спеша вытер губы салфеткой, затем пальцы, кивнул растерявшему плюмаж Аполлону, чтоб налил вина, выпил, вновь вытер губы, и только когда супруга хряпнула бокал об пол, произнёс:

— Дорогая, ну зачем так нервничать?

— Я не нервничаю, сударь, а просто сейчас убью вас вот этим самым половником, — взяла с тарелки аполлоновский инструмент.

Шпоры под столом весело зазвенели.

— Ну, например, пардон конечно, благородный корнет, ночью, может разбудить своего зверя, иногда его называют племянником, и верхом поедет на нём в уборную.

— Аполлон, придержи мадам Камиллу, — а то ей сейчас станет плохо, — дал совет лакею Аким. — А ты, папа′, придержи мамочку… Она и вовсе теряет сознание.

— Гле–е–б, и ты учишься в таком училище? — слабым голосом простонала мать.

— В школе, маман, — с пафосом воскликнул Глеб. — На следующий год я сам на своём звере буду ездить в уборную…

— А-ах! — провисла на руках Аполлона супружница.

— А-ах! Какое счастье! — закрыв глаза, схватилась за лоб Ирина Аркадьевна.

В ответ Глеб бодро звякнул шпорами:

— Маман, если б вы знали, как ловко я управляюсь с пикой, вы бы мной гордились…

Аким, дабы скрыть улыбку, тоже схватился за лоб.

Максим Акимович с любовью и гордостью посмотрел на младшего сына, затем на жену, начинавшую подавать признаки жизни.

Аполлон, пыхтя и краснея лицом, с помощью довольного швейцара, тащил свою супругу к дивану.

— Ты за ноги не очень–то её хватай, — шипел на Прокопыча, когда укладывали мадам Камиллу.

— Господи, какое счастье, — немного успокоившись и придя в себя, произнесла Ирина Аркадьевна. — Старший сын ловко лазает по канату, младший, не менее ловко, управляется с пикой… Максим Акимович, любезный супруг мой, и по совместительству — генерал–адъютант императора, может, и вы изволили на своей спине возить в уборную благородного корнета?

— А то! Ещё как возил… Галопом, — довольно засмеялся генерал и, пощёлкав пальцами, велел подошедшему Аполлону наполнить бокал вином. — Зато как меня потом катал мой зверь, — мечтательно отхлебнул напиток. — Хотя он обошёл меня на чин и является генералом от кавалерии, однако, я на всю жизнь останусь для него благородным корнетом, вышедшим из пены Дудергофского озера… А он для меня — вышедшим из болота сугубцем в подковках и курточке, хотя и с генеральскими погонами, о чём при встрече всегда напоминаю, и заставляю рассказать, например, о судьбе рябчика, попавшего в желудок благородного корнета…

— И какая же у рябчика судьба? — неожиданно для себя заинтересовалась Ирина Аркадьевна.

— Глеб, пулей скажи маме, — велел Максим Акимович.

— Душа рябчика, попав в желудок благородного корнета, становится бессмертной, господин генерал–адъютант, — звякнув шпорами, отрапортовал сугубый зверь.

— Молодец, молодой, — похвалил сына Максим Акимович. — А сочинение на тему: «Влияние луны на бараний хвост», писал?

— Так точно, — бодро вскочив на ноги, рявкнул Глеб.

— Ко–о–шма-а-р! — Ирине Аркадьевне вновь стало плохо.

Максим Акимович так не считал.

— Армейские традиции, матушка, — произнёс он. — Вот у Акима в полку, дарованная государем милость — носить гренадёрские шапки, и на парадах павловцы проходят перед императором, держа винтовки «на руку», как бы идя в атаку, в то время как другие полки, согласно уставу, несут ружья «на плечо».