Зарубежный детектив (1989) - Джеймс Чейз

– Хелен! – с надрывом крикнул я. – Хелен!

Голос эхом вернулся ко мне: какой-то потусторонний звук, от которого меня бросило в дрожь. Меня тошнило и трясло. Сколько же она там пролежала? Может, она мертва уже несколько часов?

Мне нужна была помощь. В доме есть телефон. Оттуда я мог позвонить в полицию. Если я поспешу, они приедут еще засветло. Я сделал два неуверенных шатких шага назад и резко остановился: «Полиция!»

До меня вдруг дошло, чем может обернуться полицейское расследование. Они легко узнают, что мы с Хелен планировали провести месяц на этой вилле. А еще чуть погодя эта весть дойдет до Чалмерса. Стоит мне позвонить в полицию, и вся эта скорбная мерзкая история выплывет наружу.

Пока я стоял, не зная, как быть, в бухточку подо мной вошла рыбацкая лодка. Я сразу понял, что меня прекрасно видно на фоне неба. До лодки было далеко, и моего лица им не разглядеть, но страх заставил меня быстро опуститься на четвереньки и спрятаться. Вот так-то. Влип я по-страшному. Подсознательно я давно понимал, что напрашиваюсь на неприятности. И вот я влип.

Сидя на корточках, я представил себе выражение, которое появится на жестком, тяжелом лице Шервина Чалмерса, когда он услышит о том, что его дочь и я договорились пожить на вилле в Сорренто и что его дочь сорвалась с утеса. Чалмерс наверняка решит, что мы были любовниками. Он еще, чего доброго, подумает, что она мне надоела и я столкнул ее с обрыва.

Существовала вероятность, что и полиция подумает то же самое. Насколько я знал, никто не видел ее падения. Мне нечем подтвердить время моего прибытия. Вдруг она упала всего за час до того, как я появился? Тогда мое дело – труба.

Единственным моим желанием было незаметно убраться отсюда, и как можно скорее. Повернувшись, чтобы двинуться по тропке в обратный путь, я споткнулся о футляр камеры, который уронил, когда увидел ее. Я поднял его, поколебался, потом размахнулся, чтобы бросить его с утеса, но вовремя опомнился.

Сейчас я не мог позволить себе ни одной ошибки. На футляре оставались отпечатки моих пальцев. Я достал носовой платок и старательно протер весь футляр. Пять или шесть раз, пока убедился, что все отпечатки уничтожены. И уж только потом швырнул футляр с утеса.

Повернувшись, я быстро пошел по тропинке. Уже смеркалось. Солнце, огромный огненный шар, пропитало море и небо красным сиянием. На одинокую белую виллу я едва взглянул, но успел заметить, что в трех окнах загорелся свет.

Паника постепенно проходила, и я знай себе поспешал по тропинке. Меня мучила совесть, что я бросил Хелен, но я был уверен, что она мертва, и я решил, что надо думать о себе.

К тому времени, как я добрался до садовой калитки, первое потрясение улеглось, и голова у меня снова заработала. Самым верным решением было бы позвонить в полицию. Если я чистосердечно признаюсь, что собирался месяц жить с девушкой, объясню, как я нашел ее тело, у них не будет причин не верить мне. Во всяком случае, меня не могли бы уличить во лжи. Если же я стану молчать, а они случайно выйдут на меня, то вполне справедливо заподозрят во мне виновника ее смерти.

Я бы так и сделал, кабы не предстоящее новое назначение. Больше всего на свете мне хотелось заведовать иностранным отделом. Я понимал, что этой должности мне не видать, если только Чалмерс узнает правду. Было бы сумасшествием с моей стороны отказаться от будущего, сообщив полиции правду. Если же я промолчу и мне немного повезет, есть шанс выйти сухим из воды.

«Ведь между нами ничего не было, – твердил я себе. – Я ее даже не любил, эту девушку. Она сама во всем виновата. Это она соблазнила меня, она же все устроила. По словам Максуэлла, она сирена с большим опытом. Я буду распоследним дураком, если даже не попытаюсь спастись».

Сбросив весь этот груз с души, я успокоился. «Ну что ж, – подумал я, – надо обеспечить себе алиби».

Я уже добрался до калитки, откуда дорожка вела через сад к дому. Там я задержался и взглянул на часы. Было половина девятого. Максуэлл и Джина думают, что я уже в Венеции. Надежды добраться отсюда до Венеции сегодня вечером не было никакой. Единственная возможность обеспечить себе алиби – это вернуться в Рим. Рано утром я пошел бы на работу и дал им понять, что решил не ездить в Венецию, а остался в Риме, чтобы закончить главу романа, над которым работал.

Алиби было не ахти какое, но ничего лучшего я в тот момент придумать не мог. Полиция легко докажет, что я не был в Венеции, но как доказать, что я провел весь день дома? В квартиру вела отдельная лестница, и никто никогда не видел, как я вхожу или выхожу. Я очень жалел, что не взял машину. Добраться на ней до Рима было бы проще простого. А взять «линкольн», который я видел на площадке перед домом, у меня не хватит духу.

Женщина из деревни, нанятая Хелен вести хозяйство на вилле, наверняка знала, что Хелен приехала на машине. Если машина исчезнет, полиция может прийти к поспешному заключению, что смерть Хелен не случайна.

Придется топать до Сорренто, а потом попытаться уехать на поезде в Неаполь. Я понятия не имел, когда отправлялся последний поезд из Сорренто, но я считал вполне вероятным, что могу на него опоздать, ведь мне предстояло пройти пять долгих миль. Я знал, что в 23.15 есть поезд из Неаполя в Рим, но ведь надо еще добраться до Неаполя. Я снова бросил взгляд на «линкольн». Я боролся с искушением взять его. Огибая машину на пути к подъездной аллее, я оглянулся на тихую, темную виллу, и меня чуть не хватил удар.

Неужели мне померещилась вспышка света в гостиной? Я проворно и бесшумно шмыгнул за машину и присел на корточки. Сердце у меня колотилось. Я долго смотрел на окна гостиной и вдруг снова увидел отблеск света, который тут же погас. Я подождал. Свет зажегся опять. На этот раз он горел дольше.

В гостиной был какой-то человек с фонариком. Кто это? Не женщина из деревни. Она бы включила свет – с какой стати ей таиться? Вот когда я по-настоящему испугался! Пригибаясь пониже, я отодвинулся от машины, пересек бетонированную площадку и отошел подальше от виллы, пока не оказался под прикрытием огромной гортензии. Я спрятался за нее и снова уставился на окна. Источник света передвигался по гостиной, как будто гость что-то искал. Мне хотелось узнать, кто же это. Меня так и подмывало подкрасться и напугать этого человека, кто бы он ни был, скорей всего какой-нибудь воришка. Но я знал, что показываться нельзя: никто не должен знать, что я побывал на вилле.

Минут через пять свет погас. Наступила долгая пауза, затем я различил высокую фигуру возникшего в дверном проеме человека. Он задержался на мгновение на верхней ступеньке. Было уже темно, и я смог разглядеть только его очертания.

Упругим шагом он спустился по ступенькам, подошел к машине и заглянул в нее, включив свой фонарик. Я был у него за спиной и разглядел, что на голове у него черная фетровая шляпа с мягкими опущенными полями. Широкие плечи его выглядели внушительно. Теперь я уже радовался, что не вошел в дом. Такой здоровяк мог не просто постоять за себя, но еще и поколотить.

Свет погас, и он отодвинулся от машины. Я припал к земле, ожидая, что он пойдет в моем направлении, к выходу в конце подъездной аллеи. Он, однако, быстро и тихо двинулся прямо через газон, и я, прежде чем его поглотила тьма, успел разглядеть, что он направляется к тропинке, ведущей к той дальней садовой калитке.

Озадаченный и обеспокоенный, я во все глаза глядел ему вслед, затем, вспомнив, что время уходит и мне еще надо вернуться в Рим, я вышел из своего укрытия и, торопливо пройдя по аллее, миновал ворота и оказался на дороге. Я никак не мог успокоиться и все размышлял об этом госте. Воришка он или каким-то образом связан с Хелен? Вопрос оставался без ответа. Единственным утешением в этой загадочной ситуации было то, что он меня не увидел.

До Сорренто я добрался в десять минут одиннадцатого. Я бежал, шел, снова пускался бегом и прибыл на вокзал вконец измотанный. Последний поезд на Неаполь ушел десятью минутами раньше.

В моем распоряжении оставалось час и пять минут, чтобы каким-то образом добраться до Неаполя. Я забрал чемодан из камеры хранения, стараясь не смотреть на служителя, чтобы не дать ему запомнить мое лицо, затем вышел на привокзальную площадь, где стояло одинокое такси. Водитель дремал и проснулся, когда я уже сел в машину.

– Я оплачу проезд в оба конца и дам вам пять тысяч лир чаевых, если вы доставите меня на неапольский поезд к четверти двенадцатого, – сказал я ему.

На всем белом свете не найдется более безрассудного, более сумасшедшего и более лихого водителя, чем водитель-итальянец. Стоит раззадорить его, как это сделал я, и вам остается лишь сидеть, зажмурив глаза, и молиться. Шофер даже не повернулся, чтобы взглянуть на меня. Он выпрямился, включил стартер, выжал сцепление и выскочил с привокзальной площади на двух колесах.