Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

сады появились впервые во Франции в середине XVII столетия. Природа в них сама превращается в архитектуру и живет по правилам и плану, определенным художником. Даже деревьям в таком саду запрещено иметь естественную крону, а только той формы, которую замыслил архитектор. «Регулярный» сад своей четкой, продуманной упорядоченностью возвещал о всемогущей силе человека. Такой отменный парк распростерся за дворцом Воронцова. И это тешило душу владельца.

Правда, к середине XVIII столетия в Европе уже существовал третий вариант дворцового сада: сочетание «регулярности» с естественным. Не тронутая рукой человека часть сада служила кулисами для рукотворной красоты парка «регулярного». Идея борьбы разума и стихии, человека и окружающей природы, уступала в таком парке место сознанию мирного сосуществования. Именно смешанный парк и был несколькими годами позже создан в Царском Селе.

Про усадьбу Воронцова рассказывали в городе с завистью. Каждая дверная ручка, каждый столбик перил лестничных маршей были произведением искусства. Своей красотой и изыском поражали светильники, шпалеры, мебель. От самого Тьеполо из Италии привезли плафоны для парадного зала. Роскошью и богатством дворец соперничал с царскими. Но с еще бóльшим удовольствием шептались о неслыханных тратах и долгах вице-канцлера. Охотно повторяли фразу Воронцова из прошения на высочайшее имя: «Истинно Вам доношу, что я через строение совсем банкротом стал».

Создается впечатление, что сооружение дворца Воронцова, видимо, не доставило Растрелли большого удовлетворения. Нетерпеливого итальянца, вероятно, раздражали слишком растянувшиеся сроки строительства, бесконечные вынужденные паузы, рожденные постоянной нехваткой денег у заказчика. Недовольство этим частным заказом, на наш взгляд, сказалось и в «Общем описании зданий», составленном архитектором. Говоря о возведенных им дворцах, Растрелли всюду отмечает: «прекраснейшая архитектура в итальянской манере». Здесь же — молчание. Только перечисление внутреннего убранства.

К счастью, все имеет свое завершение. Даже нелюбимое занятие. Надо только набраться терпения и философически смотреть на мир. Так случилось и в этой истории. 23 ноября 1758 года «Санкт-Петербургские ведомости» сообщили: «Освящена была церковь в новопостроенном доме графа Михаила Ларионовича Воронцова. Ея Императорское Величество изволило кушать у Его Сиятельства и пожаловало его своим канцлером, а для новоселья вручило ему указ на 40 000 рублей».

Дворец строили почти десять лет. Прожил в нем Воронцов около пяти. События государственной важности менялось быстро, а с ними менялось и разрушалось положение многих лиц. Требования времени, а точнее, осознавшего свою силу русского дворянства, да вдобавок ко всему решительность и властолюбие в недавнем прошлом захудалой и нищей немецкой принцессы, будущей Екатерины II, определили новый лик эпохи. Рушились сложившиеся за два десятилетия отношения между людьми и возникали совершенно иные. Определился новый характер времени, непохожий на предыдущий. Очередная эпоха утверждала собственный вкус и требовала нового его выражения.

Бывшего канцлера Воронцова «по нездоровью» сослали в Европу. Вслед за ним потянулись в разные края и другие некогда всемогущие елизаветинские вельможи. С утратой старых владельцев стали менять внутреннее и внешнее обличье великолепные дворцы, украшавшие петербургские проспекты.

Среди всей этой ломки и перестройки сохранило в неприкосновенном виде свой внешний облик, пожалуй, только одно из поздних творений Ф. Б. Растрелли — городской дом барона Сергея Строганова.

Род Строгановых был старым и сказочно богатым. Им принадлежала большая часть солеварен и горных разработок России. Предания гласят, что еще в XV веке сумели Строгановы выкупить московского князя Василия Темного из татарского полона. В XVI веке, снарядив дружину Ермака, Строгановы способствовали присоединению Сибири к России. Григорий Дмитриевич Строганов ссужал Петра I деньгами для успешного ведения войны со шведами. Рассказывали, что однажды, угощая царя обедом, он преподнес ему на десерт бочонок с золотом.

Средний сын Григория Дмитриевича, Николай, выдал свою дочь за брата Екатерины I, Мартына Скавронского. И когда младший сын Григория Строганова, Сергей, попросил Елизавету Петровну разрешить Растрелли построить ему новый дом, императрица не могла отказать свойственнику.

Старый дом Строганова стоял на пересечении Невской першпективы и Мойки, с теневой стороны. В одной линии с храмом Рождества Богородицы (Казанской Божией Матери). Поселился барон здесь рядом с придворным поваром Шестаковым после страшного петербургского пожара 1736 года. Построенные по проекту, разработанному М. Земцовым, два дома представляли собой единое строение, разделенное широкими воротами в центре. Гофповару никакой досады такое соседство не доставляло. А вот барону удручение приносило великое. Все мечтал откупить у Шестакова его часть. Только не соглашался упрямый повар. И совсем барон пришел в отчаяние, но случилось так, что не было бы счастья, да несчастье помогло.

2 ноября 1752 года Сергей Григорьевич Строганов сообщил сыну Александру, отъехавшему в Европу на учебу: «Наш петербургский дом сгорел до основания, и на том же месте я начал строить новый и такой огромный и с такими украшениями и внутри и снаружи, что удивления достойно».

Перед Франческо Бартоломео Растрелли возникла увлекательная задача: с одной стороны, возвести не дворец, не усадьбу, а дом, достойный богатого и сиятельного вельможи, а с другой — ничем не нарушить предписание властей о внешнем облике Невской першпективы. И еще: чтобы вид дома с набережной Мойки был столь же пристоен и величествен, как и со стороны Невского. Вдоль реки проживало немало сановитых людей, и барон желал, чтобы его дом занял приличествующее место в этом ряду.

Дом Строганова — первый частный дом, сооруженный Растрелли в системе регламентированной городской застройки. Первый и единственный сохранившийся.

Он сразу же привлекает к себе внимание среди близлежащих строений Невского проспекта. Разглядывать его удобно с противоположной стороны, с того угла, где некогда жил Леблон.

Замысел архитектора раскрывается постепенно. Чтобы не нарушить красную линию улицы, дом лишен привычных ризалитов и парадного подъезда. В нем три этажа, но благодаря остроумному членению по горизонтали воспринимаешь его первоначально как двухэтажный. Основание дома, обработанное в руст, массивно. Оно — постамент для всего строения. (Увы, два века нарастили уровень мостовой, и сегодня дом ниже, чем был первоначально. Окна первого этажа укоротились на целую треть.) Второй и третий этажи смотрятся как единое целое. И это объяснимо. Второй этаж — главный. Маленькие квадратные окна третьего этажа освещали либо комнаты слуг, либо двусветные залы.

Центр здания со стороны Невского выделен широкой аркой въездных ворот. Они уводят внутрь просторного четырехугольного двора. В замкнутое владение знатного вельможи.

Большая, сочно вылепленная морда льва, выступающая из огромной раковины, — замковый камень арки ворот. По обеим сторонам высокие рустованные постаменты для спаренных колонн. Они поддерживают мягко круглящийся фронтон с разрывом по центру. Разрыв необходим. Он освобождает пространство затейливому картушу с гербом владельца. Окно второго этажа, расположенное между спаренными колоннами, — в сложном обрамлении. Женские фигуры — коры — поддерживают наличник с застывшими в игривом движении купидонами. Над ними, вместо квадратного окошка третьего этажа, круглая люкарна в затейливой барочной