Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

У выхода из восточного вестибюля расположен прекрасный сад, спускающийся множеством террас, которые следуют одна за другой. Выход с этих террас — на садовые аллеи; все эти аллеи окаймлены беседками из деревьев и образуют множество правильных квадратов с маленькими бассейнами…

Вид на восток из Царскосельского дворца простирается более чем на 30 верст. Совершенно иное — с противоположной стороны, откуда виден огромный и еще не завершенный партер. Справа от него, по дороге из дворца в парк, — земляной холм, приподнятый в высоту примерно на 15–18 туаз, от основания до вершины, с верхушкой в форме перевернутой ракушки улитки. Диаметр верхней платформы — 2 туаза, основания — примерно 12 или 15 туаз. Именно с вершины этого пригорка, названного гора Парнас, видна вся красота дворцового фасада, что само по себе представляет великолепное зрелище…»

После осмотра дворца послы, стараясь опередить друг друга, стали высказывать свое восхищение увиденным. Лишь посол Франции не участвовал в этом хоре. Сдерживая досаду, Елизавета обратилась к нему: что не понравилось господину послу, чем недоволен он?

Гости замерли. И тогда, галантно поклонившись, француз ответил в наступившей тишине:

— Ах, ваше императорское величество, я не увидел здесь самого главного… Достойного футляра для столь великой драгоценности…

В этот день он обедал за одним столом с императрицей. Свидетели потом еще долго вспоминали галантность француза.

Новопостроенный дворец потряс воображение не только иностранцев. Уже звучал восторженный хор современников: «Кто видит, всяк чудится», «Парадное крыльцо весьма великолепно…», «Сей дворец… всех иностранных народов смотрителей в великое удивление приводит…».

Однако меняются правители, меняются и вкусы. Вступившей на престол Екатерине II сначала пришлось изрядно ремонтировать быстро ветшавший дворец, а затем начать перестройки в нем по новой моде и по своему вкусу. Тот же Михаил Илларионович Воронцов, два десятка лет назад долго добивавшийся согласия Растрелли построить ему дом в Петербурге, напишет о Царскосельском дворце: «…отличался отменным великолепием, но не особым изяществом вкуса… В то время у нас был недостаток в таких хороших архитекторах, каких мы имели впоследствии. Тот, которому императрица поручила эту постройку, был итальянец по имени Растрелли. Если у него и не было такого изящного вкуса, какой был бы желателен, зато он строил чрезвычайно прочно, не так, как после него строили в России».

Растрелли создавал дворец самозабвенно, с наслаждением. Даже десятки самых различных, порой серьезных дел и мелких поручений не могли отвлечь его от любимого детища. Многочисленные чертежи, рисунки, планы для царскосельских строений, долгие и частые разговоры и обсуждения с живописцами, резчиками, позолотчиками — все доставляло удовольствие. Он строил, ломал и снова строил. Будто не из кирпича и алебастра возводил огромное здание, а из податливой глины лепил изысканную фигуру. Когда дворец предстал перед владелицей уже полностью готовый, он, неугомонный, все еще продолжал что-то доделывать, достраивать, перекомпоновывать. Так почти до самой смерти императрицы.

Если верить тональности записи Франческо Бартоломео Растрелли, то именно в Царском впервые ощутил он подлинную радость творчества, когда после мучительных и долгих трудов получается все так, как он сам замыслил, как самому мечталось. Здесь полностью проявилось величие мастерства зодчего.

По своим масштабам и цельности пространственного решения, по единству отделки фасадов и интерьеров, по необычайной насыщенности пластики и цвета Большой Царскосельский дворец в истории архитектуры явление неповторимое в своем роде.

IX

Вице-канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову в желании пригласить Растрелли для строения нового дома Елизавета отказать не могла. Помнила, как ноябрьской ночью 1741 года ехала под защитой Михаила Иллариновича в его санях поднимать преображенцев. И еще был Воронцов сродником. Жена его, Анна Карловна Скавронская, доводась императрице двоюродной сестрой по материнской линии. По всем этим причинам весной 1749 года пришлось Франческо Бартоломео Растрелли, среди всех прочих занятий, рисовать фасады и планы будущего дворца вице-канцлера, ведавшего иностранными делами империи. Так на рабочем столе архитектора рядом с чертежами и сметами Петергофа и Царского Села появились эскизы будущей городской усадьбы.

Место для Воронцовского дворца выбрали неподалеку от Аничкова, где поселился Алексей Разумовский. Только парадным фасадом новому дому предстояло смотреть к центру города, на Садовую улицу, а к Фонтанке обернуться большим регулярным парком.

От неспокойной улицы дворец отгородился литой чугунной решеткой. Архитектор сам сочинил ее простой и легкий узор. Два длинных низких корпуса, вставшие перпендикулярно к дворцу, торцами к улице, образовали парадный двор. (Скромное напоминание о циркумференции Царского Села.) Настоящее усадебное строение.

Решая фасад дворца, архитектор использовал свой традиционный прием — три ризалита. Центральный широкий, в пять окон, лишь чуть выступает вперед. Он на пол-этажа выше боковых ризалитов и обильно декорирован сдвоенными колоннами, пилястрами, лопатками и сочными лепными наличниками больших оконных проемов. (Впервые в узор наличников зодчий вводит барельефы мужских голов в шлемах. Позже этот мотив он использует для украшения Зимнего дворца.)

Замысловатые, исполненные величавой красоты наличники Растрелли — своеобразная визитная карточка мастера. По ним определяют его творения. Многие пытались ему подражать, но никто не достигал совершенства. Труднообъяснимая сухость или слишком назойливая затейливость сразу же отличают подделку от подлинника.

Боковые ризалиты в три окна активнее выступают вперед, но скромны внешним обликом. Они выделены полукруглыми фронтонами, опирающимися на пары колонн. Центральный ризалит прорезан проездной аркой. Из-под нее широкие лестницы ведут на второй этаж дворца, а можно пройти прямо во внутренний дворик. Арку фланкируют сдвоенные колонны, рядом — чуть сдвинутые к центру парные пилястры, которые на завершающем полуэтаже превращаются в строгие лопатки. Все это придает центру фасада чудесную легкость и вместе с тем пышную торжественность. (Прием, использованный впервые архитектором пятнадцать лет назад в боковых корпусах Митавского замка.) Внутренний дворик образован одноэтажным П-образным флигелем, примкнувшим к дворцу в задней части. Крыша флигеля превращена в террасу, с которой открывается вид на регулярный парк.

Искусство создания дворцового сада вообще утвердилось сначала на родине Растрелли, в Италии, еще в начале XVII века. Именно тогда архитекторы стали «обыгрывать» различные естественные «неправильности» и «причудливости» природы, как бы нарочито подчеркивая, утрируя их. Но вместе с тем террасами с подпорными стенками, маршами лестниц, ритмом водяных каскадов стремились подчинить ландшафт единому архитектурному замыслу. По образному сравнению одного историка искусства, «природу здесь будто дразнят, как зверя в клетке, отлично сознавая, что вся сила ее скал и водопадов, ее могучих деревьев и вообще всех ее стихий так и останется в заранее отведенных ей пределах». (Именно таким и был замыслен царем Петром многоликий и многодельный парк Петергофского дворца. И Растрелли не решился тогда нарушить этот замысел.)

Для дворца могущественного вице-канцлера больше подходил сад «французский», или, как его еще называли, «регулярный». Такие