Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь - Эмиль Золя

На следующий день Жак — он был в то утро свободен — дождался, пока Рубо, как обычно, ушел в Коммерческое кафе, и явился завтракать к Северине. Время от времени любовники позволяли себе подобное удовольствие. Не успели они усесться за стол, как молодая женщина, все еще дрожа от возмущения, заговорила о злосчастных деньгах и о том, как она обнаружила, что тайник пуст. Злоба против мужа еще не утихла в ней, и она беспрестанно повторяла:

— Вор! Вор! Вор!

Потом принесла часы и, не обращая внимания на протесты Жака, потребовала, чтобы он взял их у нее:

— Пойми, дорогой, у тебя же никто искать не станет. Вздумай я оставить часы здесь, он у меня их обязательно отберет. А я предпочла бы, чтоб он вырвал у меня кусок мяса!.. Нет, он и так достаточно награбил. Мне ведь эти деньги не нужны. Только внушают ужас и отвращение, я бы в жизни не потратила из них ни единого су. Но по какому праву он все себе забрал? Ох, до чего я его ненавижу!

Она плакала и так горячо молила Жака взять часы, что он в конце концов опустил их в жилетный карман.

Прошел час; Северина, полураздетая, все еще сидела на коленях у Жака. Нежно прижимаясь к плечу возлюбленного, она обвила его шею рукой; и в эту минуту возвратился Рубо, у которого был свой ключ. Одним прыжком она вскочила на ноги. Но муж застал их на месте преступления, отпираться было бессмысленно. Рубо замер посреди комнаты, он даже не мог притвориться, будто ничего не заметил, Жак продолжал сидеть точно окаменев. Тогда, не пытаясь даже что-либо объяснить, Северина подбежала к мужу и яростно завопила:

— Вор! Вор! Вор!

Несколько мгновений Рубо колебался. Затем, пожав плечами — за последнее время этот жест вошел у него в привычку, — прошел в спальню и взял там забытую записную книжку. Северина не отставала от мужа, осыпая его оскорблениями:

— Ты опять рылся там, посмей только отрицать это! И все утащил! Вор! Вор! Вор!

Не говоря ни слова, он пересек столовую. И лишь на пороге обернулся, бросив на нее угрюмый взгляд:

— Оставь меня в покое, слышишь?

Рубо вышел, даже не стукнув дверью. Казалось, он ничего не видел, он даже бровью не повел, застав жену с любовником.

Наступило долгое молчание, потом Северина повернулась к Жаку:

— Ты только подумай!

Машинист, дотоле не сказавший ни слова, встал. И выразительно произнес:

— Конченый человек.

Она только кивнула. Уже давно они удивлялись, как это Рубо, убивший любовника жены, смотрит теперь сквозь пальцы на ее нового любовника, но теперь это чувство уступило место отвращению к снисходительному мужу. Если мужчина дошел до такого безразличия, значит, он превратился в тряпку, и его можно не принимать в расчет.

С того дня Северина и Жак почувствовали, что они свободны. Оба вели себя так, будто Рубо на свете не существовало. Однако теперь, когда они перестали опасаться мужа, их донимала излишне любопытная соседка, г-жа Лебле, которая упорно шпионила за ними. Она, безусловно, что-то пронюхала. Как ни старался Жак осторожно проходить по коридору, направляясь к своей возлюбленной, дверь напротив всякий раз чуть приоткрывалась, и сквозь узкую щель за ним неотступно следил чей-то глаз. Это становилось невыносимым и отбивало у него всякую охоту приходить к Северине; если он отваживался на этот шаг, то уже заранее был уверен, что наглая старуха стоит за дверью, припав ухом к замочной скважине; поэтому любовники не только не решались поцеловаться, но даже не могли спокойно поговорить. И тогда Северина, выведенная из себя этим новым препятствием, опять повела атаку против Лебле, добиваясь их квартиры. Ведь все знали, что там прежде жил помощник начальника станции! Но теперь ее привлекал не великолепный вид, открывавшийся из окон квартиры, захваченной Лебле, — впереди лежала городская площадь, а дальше вырисовывался Ингувильский холм. Истинная причина, — разумеется, Северина о ней умалчивала, — крылась в другом: в квартире было два выхода, дверь из кухни вела на черный ход. Через эту дверь Жак станет приходить и уходить, а г-жа Лебле даже и подозревать об этом не будет! Только тогда они по-настоящему насладятся свободой.

Началась грозная битва. Квартирная распря, в которую были втянуты чуть ли не все обитатели дома, разгорелась с новой силой и с каждым днем обострялась. Перед лицом нависшей беды г-жа Лебле отчаянно защищалась, она уверяла, что если ее запрут в мрачном жилище, отрезанном от всего живого навесом крытой платформы, точно унылой тюремной стеной, она там захиреет. Подумать только, хотят замуровать ее в этой дыре! А она так привыкла к своей светлой комнате, к великолепному пейзажу, открывавшемуся из окон, даже зрелище вечно спешащих пассажиров служило для нее развлечением. Ведь все знают: у нее распухли ноги, ей и погулять-то нельзя, она так и будет с утра до вечера любоваться этой цинковой кровлей! Нет, лучше уж просто с ней покончить!.. К несчастью, все эти доводы были рассчитаны на чувство, и только; жена кассира вынуждена была сознаться, что квартиру ей уступил из галантности прежний помощник начальника станции, холостяк, служивший тут до Рубо; говорили даже, что кассир выдал письменное обязательство освободить квартиру, если новый помощник начальника станции того потребует. Правда, обязательство это никак не могли отыскать, и г-жа Лебле пыталась отрицать его существование. По мере того как шансы старухи сохранить квартиру уменьшались, она становилась все более вспыльчивой и невыносимой. Она попыталась насильно перетянуть на свою сторону супругу помощника начальника станции Мулена, решив для этого ее скомпрометировать: по словам г-жи Лебле, та видела, будто какой-то мужчина обнимал на лестнице Северину; это вывело из себя Мулена, ибо его жена, тихая, незаметная женщина, которая почти все время сидела у себя, со слезами уверяла, что ничего такого не видела и не говорила. Целую неделю в коридоре не затихала буря, вызванная этой сплетней. Но самую большую оплошность жена кассира допустила, восстановив против себя конторщицу, мадемуазель Гишон, за которой она упорно шпионила, это в конечном счете и привело ее к поражению; старуха уже давно убедила себя, будто конторщица по ночам ходит к начальнику станции, постепенно это убеждение приняло у нее характер навязчивой идеи, какой-то мании, г-жа Лебле испытывала болезненную потребность захватить конторщицу врасплох и буквально из себя выходила, потому что вот уже два года выслеживала предполагаемых любовников, но так ничего и не добилась. Это ее бесило, ибо она была уверена, что начальник станции живет с конторщицей. Со своей стороны, мадемуазель Гишон возмущалась тем, что за каждым ее шагом следят, и стала настойчиво добиваться, чтобы старуху переселили: тогда по крайней мере шпионка окажется от нее подальше, не нужно будет проходить мимо ее дверей. Становилось очевидно, что начальник станции, г-н Дабади, до тех пор не вмешивавшийся в распрю, постепенно все больше склоняется на сторону Рубо, а это могло иметь немаловажные последствия.

Ссоры еще больше осложняли положение. Теперь Филомена приносила яйца из-под кур Северине и, встречая жену кассира, держала себя крайне нахально; чтобы насолить соседям, старуха намеренно держала свою дверь приоткрытой, и между былыми приятельницами то и дело вспыхивали скандалы. Северина и Филомена настолько подружились, между ними возникло такое доверие, что когда Жак почему-либо не мог прийти к своей возлюбленной, он прибегал к помощи Филомены. Прихватив корзинку с яйцами, та являлась к Северине и начинала с ней шептаться: Жак, мол, просил передать, что увидятся они там-то и тогда-то, вчера ему пришлось быть особенно осторожным, он чуть ли не весь вечер пробыл у нее, Филомены, но зайти сюда так и не решился. Надо сказать, что с некоторых пор Жак зачастил в домик к начальнику депо Сованья, — он охотно коротал там время, если ему что-нибудь препятствовало увидеться с Севериной. Казалось, он боится оставаться в одиночестве, ищет забвения; вот почему он нередко сопровождал Пеке к Филомене. А спустя некоторое время Жак стал приходить туда и один — в тех случаях, когда кочегар кутил в матросских тавернах; машинист усаживался, объяснял Филомене, что именно надо передать Северине, и нередко оставался на весь вечер. Невольно приобщась к роману Жака и Северины, Филомена все больше умилялась, ведь ей самой дотоле приходилось сталкиваться в любви только с грубиянами. Этот тихий и скромный молодой человек с необычайно маленькими руками, всегда вежливый и немного печальный, привлекал ее к себе, как лакомый плод, от которого она еще ни разу не вкушала. Ее связь с Пеке стала походить на скучную супружескую жизнь — постоянные попойки и, как говорится, больше таски, чем ласки! Пересказывая Северине нежные слова машиниста, Филомена, казалось, ощущала изысканный вкус запретного плода. Как-то Филомена разоткровенничалась и стала жаловаться Жаку на Пеке: по ее словам, он скрытный человек и только прикидывается рубахой-парнем, а когда напьется, черт знает, что может выкинуть. Эта высокая, тощая, походившая на поджарую кобылицу женщина с красивыми, горящими страстью глазами не лишена была своеобразной привлекательности, от Жака не укрылось, что с некоторых пор она стала следить за собой, меньше пила и старалась содержать дом в чистоте. Однажды вечером ее брат, услышав доносившийся из комнаты Филомены мужской голос, ворвался, сжимая кулаки, чтобы хорошенько проучить сестру, однако, увидя, что она беседует с машинистом, которого он хорошо знал, Сованья сменил гнев на милость и предложил вместе распить бутылку сидра. Жак охотно посещал этот дом, где его так приветливо встречали и где он не думал о своей страшной болезни. Филомена же все больше подчеркивала свою привязанность к Северине и поносила г-жу Лебле, именуя ее повсюду «старой мерзавкой».