Ответ Империи - Олег Измеров

Обойдя памятник, Виктор прошел по аллеям сквера к выходу на Фокина; старые лев и львица, сторожившие выход, были на месте и все так же грозно зыркали глазами на проезжавшие авто. Наискосок мелькнула знакомая вывеска «Книги». «А вот туда я еще не заглядывал», – подумал он и поспешил к переходу.

Книжный встретил его тихим гулом и массой людей, которые, стараясь не шуметь, благоговейно перелистывали страницы, выискивая необходимые им издания; часть покупателей сидела на корточках или, наоборот, влезала на невысокие стремянки, пытаясь достать то, что зоркий глаз подметил на верхних полках стеллажей, росших почти до самого потолка. Два зала, что тянулись по всей длине фасадов стоящего углом дома, напоминали неторопливый муравейник. В техническом крыле Виктор набрел на великолепное издание по администрированию УНАС в четырех томах; он пожалел, что тащиться с таким в театр неудобно, и остается лишь надеяться, что в стране тайного коммунизма это монументальное произведение не будет в дефиците. Художественный отдел, так же как и в нашей современной реальности, пестрел разнообразием авторов и изданий, но, в отличие от книжных лотков, здесь почти не было легких развлекательных вещей; полки ломились от изданий и переизданий того, что можно было отнести если не к отечественной и мировой классике, то к авторам серьезным. С некоторым удивлением он обнаружил на стеллажах Розанова и Даниила Андреева – в серии «Антология философских воззрений»; повинуясь внезапному импульсу, снял с полки «Апокалипсис нашего времени» и пролистал, словно желая убедиться, что это не розыгрыш и что это не альтернативный Розанов, который здесь, в этой реальности, написал про постъядерный мир.

«И вот я думаю – евреи во всем правы. Они правы против Европы, цивилизации и цивилизаций. Европейская цивилизация слишком раздвинулась по периферии, исполнилась пустотами внутри, стала воистину «опустошенною» и от этого погибает…»

Это был реальный, исторический Розанов, и что-то реально-тревожное, современное почудилось в этом наугад выхваченном обрывке чужой мысли человека, давно покинувшего этот свет. Виктор опять приник к тексту:

«Я нисколько не верю во вражду евреев ко всем народам. В темноте, в ночи, незнаем – я часто наблюдал удивительную, рачительную любовь евреев к русскому человеку и к русской земле. Да будет благословен еврей. Да будет благословен и русский».

«Однако философы как собутыльники: о чем ни речь, а после третьей все на одну тему…»

Что-то прошелестело сверху, ударило Виктора по плечу и шлепнулось на пол. Он опустил глаза: к ногам его свалился томик сочинений Данилевского.

– Простите, пожалуйста! – донеслось откуда-то со стремянки.

«Черт, да я же так на свидание опоздаю! Не хватало еще заставить даму ждать».

По счастью, от книжного до драмтеатра было три минуты ходьбы скорым шагом. Виктор пронесся вдоль желтого сталинского дома, где окна фасада были обрамлены барельефами из ваз, призванных изображать изобилие, и где его на мгновение обдали вкусные запахи из столовой, обогнул серого котенка, вздумавшего гулять по тротуару под окнами УВД, успел проскочить на зеленый на перекрестке перед универмагом и спустя секунды уже занял назначенное место возле колонны.

– Добрый вечер! Я не заставила вас ожидать слишком долго? Сегодня холодновато, я боялась, что вы застудитесь.

Он сразу узнал этот вздернутый носик и немного печальные глаза с длинными ресницами; на Виктора смотрела та самая женщина, с которой он случайно давеча столкнулся на лестнице в «Парусе».

Глава 12

Маленькие комедии большого дурдома

– Простите, вы… – начал Виктор и запнулся.

Ему внезапно пришло в голову, не подменили ли Веронику Станиславовну иностранные разведки. Подошедшая дама была слишком красива для подруги, которую сватают человеку с сомнительной репутацией хроноагента; к тому же по нечаянно услышанному разговору по мобиле можно было подумать, что она звонила своему мужчине. Да и вообще случайность их предыдущей встречи в комплексе оказывалась под большим сомнением. Но, с другой стороны, если эта дама – подмена, наверняка она знает, что настоящая Вероника Станиславовна не придет, да и документами на ее имя запасется.

Короче, спрашивать было глупо, и не спрашивать было глупо.

– Да. Вы тогда на меня не обиделись? Я же вас фактически отшила.

– Нет, почему… очень нормальное поведение. Мы же тогда не были знакомы.

– Верно. Ну, давайте же пройдем внутрь? К сожалению, у нас климат не тропический.

Внутренности театра ослепили Виктора неожиданной имперской роскошью. Барельефы на стенах сияли позолотой; широкие мягкие кресла обтянуты шелковыми гобеленами; парчовый (или, по крайней мере, выглядевший как парчовый) занавес был разукрашен понизу вышитыми снопами пшеницы.

– Не были еще здесь после ремонта? – спросила Вероника.

– Не-а. Интересно, а во сколько он обошелся государству?

В глазах Вероники блеснуло удивление.

– А во сколько государству обойдутся рабочие, которые пьют «Три топора»? Люди получили храм искусств, и расходы определили так, чтобы получить прибыль. От того, что меньше расходы на лечение, потери от брака, несчастные случаи, уголовщина…

– Ясно… Да, я же забыл взять вам бинокль, – ответил Виктор, желая переменить тему.

– Не надо. У меня прекрасное зрение. В буфет тоже не надо. Давайте просто сядем на свои места и будем ждать начала. Вы читали эту вещь?

– Нет. Как-то не получилось, да и когда в школе учился, на ней внимание как-то не акцентировали.

– Это в начале шестидесятых? Тогда была эпоха волюнтаризма, неотроцкизма, и… и я уже не помню чего. А вы хорошо помните? Вы же в школу, наверное, в пятьдесят шестом пошли?

– Боже, как давно это было… Пятьдесят шестого не помню, пятьдесят восьмой помню, как сейчас.

– А я не помню. Я немного позже родилась. Уже Гагарин в космос слетал. Тогда, наверное, все о космосе мечтали?

– Мечтали. Готовились слетать. Спорили, умеют ли думать машины. Строили высотные здания и планировали покрыть страну сетью скоростных линий. И вообще жизнь была полна чудес и необычайных открытий.

– И полвека не прошло, а совсем другая страна. Про марсианский монолит смотрели?

– Да, в курсе.

– Я вот представляю себе, лет сорок назад – сенсация, марсиане, как их там еще называли…

– Братья по разуму.

– Вот, братья по разуму, наверное, все бы переживали, как будто войну выиграли. Сейчас – в рабочем порядке. Нашли и нашли. Сегодня передавали – решили не трогать, дождаться экспедиции с людьми, марсоход вешку оставил и дальше пошел. Зарегистрировали чудо, цифровую подпись, в банк данных. Я говорю, страна другая. Цифровая страна. Оценки, оценки и оценки, все переводится в числа. Уровень обеспеченности детства, кумулятивные оценки духовного богатства личности, процент рабочих и служащих со вторым-третьим высшим, индекс здоровой жизни… Гордимся перед заграницей яслями, школами, театрами. Вот наш пятый ряд. Держите афишку, я не люблю их читать, пусть будет сюрпризом.

…Артхауса, то есть того, что Виктор определил для себя как нечто заумное и надоедливое, он так и не увидел. Во-первых, было очень смешно. Спектакль оказался про извечную российскую (а может, и мировую) глупость. Короче: два чувака, один главный герой неопределенных занятий, то ли журналист, то ли фрилансер, и другой, которого звали Прохор, типа бизнесмен, намылились в столицу, чтобы самореализоваться. И самореализовывались они, в основном бродя по ресторанам и разным тусовкам, где тоже принимали на грудь, и главный герой в конце концов попал в дурку – то ли от пьянства, то ли от окружающего махрового дебилизма, который доставал их так, что поневоле хотелось нажраться.

Действительно, когда человек ежедневно видит вокруг себя менеджеров, которые умеют не управлять, а только «спрашивать с людей», ни черта не разбираясь в деле, когда этнические преступные группировки срослись с бизнесом, чтобы сделать население бесконечной жертвой мошенничества, когда человек вынужден безуспешно доказывать во всех судах страны, что по-наглому украденное у него – это его собственность, когда успешные люди – это особи, у которых на языке нет иного слова, кроме «отнять», с обслуживающим их интересы шоблом, у которого на языке нет иного слова, кроме «выпросить» и «выждать», и, самое главное, когда не видно абсолютно никаких возможностей все это изменить, потому что нет иного общественного мнения, кроме бесконечного трепа, а будущее видится только в новых прожектах, как заставить народ работать больше, получать меньше, и чтобы он при этом не бунтовал, – наш человек поневоле потянется к бутылке. Это все про роман Салтыкова-Щедрина, если кто сразу не понял.