Приговор - Отохико Кага

Что же произошло в тот день на самом деле? Увы, даже мне этого не понять. А я ведь непосредственный участник событий и должен лучше других знать, как всё было. Естественно, что меня тут же стали забрасывать вопросами, и я не возражал и старался отвечать, как можно более обстоятельно, но люди не понимают, что характер вопроса предопределяет характер ответа, иначе говоря, ответ невольно подгоняется под рамки, установленные вопросом, и в результате раскрывает только одну сторону реальности, неизбежно игнорируя все остальные. Суд — процесс последовательного раскрытия и отбрасывания скрытых фактов, некое странное действо, во время которого человек как бы постепенно лишается своего прошлого, и чем более строго рассматривается его Дело в суде, тем быстрее это прошлое оскудевает.

Потому-то я и теряюсь, когда приходится описывать события того дня, но ничего не поделаешь. Соберу всё своё мужество и расскажу о что в понедельник 27 июля 195… года делал, ну скажем, не я, а некий двадцатичетырехлетний человек, некий «он», которого условно мы назовём Такэо Кусумото.

В то утро ему приснился сон. Будто он находится в каком-то кафе — столы и стулья там были совсем такие же, как в кондитерской в Дзуси, но остальное — как в баре «Траумерай» — и вдруг набрасывает шнурок на шею какой-то женщины и начинает её душить. Изначально белая шея постепенно, начиная от линии волос на затылке, приобретает красный оттенок. Он всё туже и туже стягивает шнурок, но женщина никак не умирает, он кричит: «Эй кто-нибудь, помогите», и, совсем как в какой-нибудь пьесе, откуда ни возьмись возникает помощник и кряхтя затягивает петлю. В конце концов голова у женщины свешивается набок и она затихает, Потом он вдруг оказывается на осеннем оранжевом лугу, у его ног лежит труп женщины, и её ладные ляжки вдруг пробуждают в нём желание. Понимая, что любить труп постыдно, он пытается спрятать лицо от упорно преследующих его людских взглядов. Однако на лугу никого больше нет, на него смотрит только похожее на чей-то гигантский зрачок оранжевое солнце. Он закапывает женщину, и вокруг становится совсем темно, хотя до ночи ещё далеко: солнце по-прежнему светит, на земле лежат чёткие тени. Он уходит в город, поднимается по лестнице, ведущей к храму, и вдруг из полумрака сплетённых ветвей возникает незнакомое мужское лицо. «А вдруг эта женщина оживёт, что тогда?» — спрашивает мужчина, и он отвечает: «Понятия не имею!» Однако его охватывает беспокойство, и он возвращается на луг. Там по-прежнему темно, хотя с неба смотрит широко открытый глаз солнца. Он начинает копать, но женщины не находит. Подумав, что ошибся, копает в другом месте, но и там её нет. Отчаявшись, он копает всё глубже и глубже, и скоро лопата натыкается на что-то мягкое. «Есть!» — с облегчением вздыхает он, но тут фонтаном начинает хлестать алая кровь, и он, не успев убежать, захлёбывается в море крови.

Запах крови не исчез и после того, как он открыл глаза: казалось, он навсегда поселился в слизистой его носа. Утреннее солнце уже пылало в восточном окне, в комнату проникал тепловатый ветерок, предвещая, что день и сегодня будет жарким. На часах было ровно девять; он принялся обдумывать каждый предстоящий шаг, хотя уже делал это вчера перед сном. В десять встретиться с Ясимой и Фукудой в «Траумерае» и ещё раз всё согласовать, в двенадцать встретиться с Намикавой в метро на станции Симбаси, у выхода, и отвести его в «Траумерай».

Сон, увиденный в то утро, странным образом вспоминался мне потом, пока я был в бегах, и я до сих пор прекрасно его помню. Он настолько явно был связан с преступлением, что легко поддавался толкованию: кафе в Дзуси соединилось в нём с баром «Траумерай», а потерпевшим оказался не Намикава, а женщина.

Впоследствии я часто задумывался о том, что это была за женщина: сначала мне казалось, что это Мино, но убивать её у него не было никакой причины, скорее это могла быть мать, которую он ненавидев тем более что со спины она поразительно походила на ту старуху на станции, которую он накануне вечером принял за мать. Иногда мне казалось, что это был Икуо. А однажды — я тогда скрывался в Киото меня вдруг осенило — да ведь это была та девочка, которую я видел как-то во дворе нашего лицея, в маленьком садике, окружённом живой изгородью, где я частенько проводил свободное время в свои первые лицейские годы. Так или иначе, с кем бы ни ассоциировалась в моём сознании эта женщина, она заменила собой Намикаву, остальное толковалось без особого труда: закапывание женщины в землю означало избавление от трупа и сокрытие следов преступления, раскапывание — скрытие преступления, море крови — бегство, арест и предание суду, Правда, ему так до конца и не удалось увидеть в этой женщине Намикаву, она осталась в его сознании именно женщиной, то есть существом иного пола, обольстительным и распаляющим похоть, что, впрочем, имело прямое отношение к тому наслаждению («такому же, как если бы насиловал женщину»), которое он испытал, когда во время репетиции затягивал петлю на шее Ясимы.

Итак, он тщательно побрился, подрезал торчащие из ноздрей волоски и пожалел, что ради такого дня не сходил в парикмахерскую. Вспомнив о жаре, хотел было надеть рубашку с короткими рукавами, но передумал, надел белую сорочку, затянул на шее галстук и облачился в пиджак. Ни дать ни взять добропорядочный клерк, таким он был в те дни, когда работал в юридической консультации Огиямы. И как последний штрих — протёр замшей очки. Пить он боялся, опасаясь, что будет потеть и это испортит общее впечатление, поэтому, проигнорировав кофе, съел тост и, прополоскав рот, вышел из дома.

Дойдя до здания банка на углу, остановился в замешательстве. Может, вернуться и пойти другой дорогой? В банке полно народу, сквозь стекло его видно как на ладони. Однако если он вдруг развернётся и пойдёт в обратную сторону, то, наоборот, обратит на себя внимание. И он всё-таки пошёл вперёд. Мальчишка — чистильщик обуви многозначительно поклонился ему, продавщица из цветочной лавки бросила на него насмешливый взгляд. На лестнице, ведущей в «Траумерай», было сумрачно, ему показалось даже, что у этого сумрака есть свой особенный запах. Он быстро оглянулся — мальчишка-чистильщик опустил глаза, продавщица отвернулась. Ему показалось, что они всё про него знают, но он тут же вспомнил, что такое с ним уже бывало. В студенческие годы ему тоже казалось, что за ним все следят. Но в ту пору он был жалким изгоем. Теперь всё по-другому. Ещё немного — и он возвысится над остальными людьми. Всего через два часа он обессмертит своё имя, покроет его славой, которая не всякому по плечу, — станет убийцей. Он стремительно взлетел по лестнице. Бар сверкал чистотой. «Что это ты сегодня так рано?» — улыбнулся вышедший ему навстречу Фукуда. Он был в форме бармена — чёрных брюках и синей рубашке с отложным воротником. Он тоже улыбнулся в ответ и сказал: «Да так, очень уж утро приятное». Было начало одиннадцатого, Ясима запаздывал, они стали ждать его, просматривая газеты и попыхивая сигаретами. В половине одиннадцатого он тоже не появился. «Может, позвонить в Офуну?» Но хозяйка квартиры, которую снимал Ясима, прекрасно знала их голоса, поэтому, подумав, что лучше не оставлять лишних улик, они решили ещё подождать. «Вот скотина. Что он себе позволяет?» — возмущался Фукуда. «Да ладно, что ты, его не знаешь? Просто проспал. Подождём ещё», — успокоил его он.

— Не иначе как струсил и пошёл на попятную.

— Вряд ли. Он ведь был едва ли не главным зачинщиком.

— А ты и поверил? Такие типчики, как он, только строят из себя невесть что, хорохорятся, а дойдёт до дела — сразу в кусты! Представляешь, он меня спрашивает — ты, говорит, что и вправду готов пойти на мокрое? Если у тебя какие сомнения, не крути, скажи прямо. Пока ещё всё можно переиграть. Я попытаюсь убедить Кусумото отказаться от этого плана.

— Вот как? — Он удивился, но не подал вида. — Ну и? Что ты ему ответил?

— Ответил, что готов идти до конца. И в свою очередь спросил его — может, он сам раздумал, пусть так и скажет.

— А он что?

— Да ничего. Задумался и ничего не ответил. Но по лицу-то видно было: сдрейфил и готов на попятную.

— Никогда бы не поверил. Но ведь если он не придёт…

— Ну и пусть, сами, что ли, не справимся? Ты да я — неужто мы вдвоём одного не одолеем?

— Это-то конечно, только как бы он не побежал в полицию.

— Да ладно! Не пойдёт он никуда, кишка тонка. Вот только ведь придётся его убрать. Слишком уж много знает.

— Ну, можно обойтись и без этого…

— Нет, нельзя. Он ведь потребует свою долю, в виде платы за молчание. А так мы получим по двести тысяч. И это будет справедливо.

— Что ж, пожалуй… Но давай всё-таки подождём до одиннадцати.

Но Ясима не пришёл и в одиннадцать. Оставив Фукуду в баре, он отправился покупать чемодан. На всякий случай прошёл через станцию, но, сколько ни вглядывался, Ясимы нигде не было видно. Уже наметив чемодан, стоявший в самом дальнем углу магазина, он вдруг сообразил, что идти среди бела дня по улице с таким большим чемоданом опасно. Вернувшись в бар, он поделился своими опасениями с Фукудой, и тот сразу согласился, но сказал, что вечером чемодан всё-таки придётся купить, поскольку в такую жару труп быстро начнёт разлагаться.