Приговор - Отохико Кага

— Вряд ли. Он ведь был едва ли не главным зачинщиком.

— А ты и поверил? Такие типчики, как он, только строят из себя невесть что, хорохорятся, а дойдёт до дела — сразу в кусты! Представляешь, он меня спрашивает — ты, говорит, что и вправду готов пойти на мокрое? Если у тебя какие сомнения, не крути, скажи прямо. Пока ещё всё можно переиграть. Я попытаюсь убедить Кусумото отказаться от этого плана.

— Вот как? — Он удивился, но не подал вида. — Ну и? Что ты ему ответил?

— Ответил, что готов идти до конца. И в свою очередь спросил его — может, он сам раздумал, пусть так и скажет.

— А он что?

— Да ничего. Задумался и ничего не ответил. Но по лицу-то видно было: сдрейфил и готов на попятную.

— Никогда бы не поверил. Но ведь если он не придёт…

— Ну и пусть, сами, что ли, не справимся? Ты да я — неужто мы вдвоём одного не одолеем?

— Это-то конечно, только как бы он не побежал в полицию.

— Да ладно! Не пойдёт он никуда, кишка тонка. Вот только ведь придётся его убрать. Слишком уж много знает.

— Ну, можно обойтись и без этого…

— Нет, нельзя. Он ведь потребует свою долю, в виде платы за молчание. А так мы получим по двести тысяч. И это будет справедливо.

— Что ж, пожалуй… Но давай всё-таки подождём до одиннадцати.

Но Ясима не пришёл и в одиннадцать. Оставив Фукуду в баре, он отправился покупать чемодан. На всякий случай прошёл через станцию, но, сколько ни вглядывался, Ясимы нигде не было видно. Уже наметив чемодан, стоявший в самом дальнем углу магазина, он вдруг сообразил, что идти среди бела дня по улице с таким большим чемоданом опасно. Вернувшись в бар, он поделился своими опасениями с Фукудой, и тот сразу согласился, но сказал, что вечером чемодан всё-таки придётся купить, поскольку в такую жару труп быстро начнёт разлагаться.

Фукуда был страшно возбуждён и не мог усидеть на месте: то начинал мыть стаканы, то протирал шваброй мозаичный пол, то принимался смазывать маслом замок на входной двери, — и всё это с недовольной гримасой на лице. Он тоже нервничал: то и дело смотрел на часы — а вдруг Ясима ещё придёт, — проверял, как работает вентилятор. Позже на суде Фукуда сказал следующее: «Мне было завидно, что Кусумото удаётся держать себя в руках. Я тоже старался делать вид, будто мне всё нипочём, а у самого поджилки тряслись. Будто стоишь на скале над пропастью и понимаешь: ещё миг — и полетишь вниз».

В пятнадцать минут двенадцатого он неожиданно включил радио, но из-за ужасных помех почти ничего не было слышно. Фукуда сказал, что радио со вчерашнего вечера плохо работает, он вызвал мастера, просил прийти сегодня пораньше, но пока никого не было.

— Но он же может явиться в самый неподходящий момент, и весь наш план полетит к чертям! Ещё не хватало, чтобы он застрял здесь до того часа, когда мы должны будем приступить к работе! Позвони в мастерскую, скажи, чтоб поторопился.

— Уже звонил. Мне сказали, что работы здесь на минуту, надо всего лишь заменить лампу.

— Но его ведь до сих пор нет.

— Да придёт, никуда он не денется. — Фукуда надулся, не желая признать, что допустил оплошность.

— Если он не придёт до половины, лучше пусть вообще не приходит. Позвони и откажись.

— Но ведь если радио будет выключено, как быть с засовом? Ведь он услышит.

— Это точно. — Он задумался. Сердце бешено колотилось, в голове был полный сумбур. С трудом удерживаясь, чтобы не сорваться на крик — у него было такое ощущение, будто он из последних сил пытается утопить упорно всплывающую на поверхность воды щепку, — он сказал:

— Есть только два варианта. Первый — не закрывать дверь на засов, понадеявшись, что, пока мы будем заняты «работой», никто не войдёт. Но тогда мы рискуем оказаться в положении Раскольникова. Ну, это из одного русского романа. Только он прикончил старуху-процентщицу, как откуда ни возьмись появляется её младшая сестра Лизавета. Стопроцентной уверенности, что с нами не произойдёт ничего подобного, У нас нет. Поэтому нам остаётся лишь один, второй вариант. А именно — постараться по возможности ускорить приход мастера, а его появление по возможности оттянуть.

Не успел он договорить, как на лестнице послышались шаги, Кто-то взбегал вверх, пиная башмаками металлические края ступеней, словно бил по ксилофону. Так всегда делал Ясима. Скоро за дверью громко закричали. Голос был незнакомый. Переглянувшись с Фукудой, он поспешно скрылся в уборной. «Откройте, это вы мастера вызывали?» — кричали за дверью. Фукуда неслышно, словно кошка, бросился к нему.

— Что будем делать?

— Впусти его. Пусть чинит. Я постараюсь уйти потихоньку, он не успеет меня разглядеть. А того я поведу пока в «Лори». Как только мастер уйдёт, позвони туда. Нет, лучше не надо. В «Лори» не должны знать моего имени. А если назваться другим, это может показаться тому подозрительным. Лучше я сам позвоню.

— Значит, ты будешь в «Лори»? Ладно. — Фукуда решительно кивнул и зябко передёрнул плечами. Лицо его покраснело, на лбу выступили капельки пота.

Увидев в щёлку, что юноша со спортивной сумкой на плече снимает с полки приёмник, он вышел из уборной, низко опустив голову, прошёл за спиной у мастера к выходу и, прежде чем тот успел обернуться, выскочил на улицу.

Однако, как выяснилось позже, мастер всё же успел обернуться и запомнил его. На следствии он показал, что видел в баре какого-то странного мужчину. Тот неожиданно появился откуда-то и быстро пошёл к выходу. Несмотря на жару, он был в костюме: тёмно-синем пиджаке с продольными полосками и галстуке с красной искрой. Ещё на нём были очки без оправы. По мнению мастера, он был похож на музыканта из оркестра или какого-нибудь артиста.

А ведь я так старался придать себе вид добропорядочного клерка! Сам-то я ухитрился не запомнить никаких деталей. Спортивная сумка оказалась обычным брезентовым баулом для инструментов, а юноша — никаким не юношей, а сорокасемилетним мужчиной. К тому же мастер запомнил, что, пока он возился с приёмником, было два телефонных звонка, причём ему показалось странным, что Фукуда говорил кратко, приглушённым голосом, явно не желая, чтобы его слышали. Конечно же, он стал, наоборот, напряжённо прислушиваться и прекрасно запомнил всё, что говорил Фукуда. Разумеется, он не мог знать, кто именно звонил и о чём шла речь. Первый звонок был от Ясимы, который тут же начал хныкать и нудить: «Ну не могу я, не могу… Просто не смог заставить себя пойти. Да, знаю, что у меня кишка тонка, но что делать? Вы уж меня простите. Привет Кусумото. Эй, ты чего молчишь? Рядом с тобой кто-то есть? Ты что, не можешь говорить? Говори только „да“ или „нет". Рядом с тобой кто-то есть?» — «Да». — «Кусумото?» — «Нет». — «Я не могу. Но вы не думайте, я буду держать язык за зубами». — «Давай приходи. Дело немного откладывается. Ты ещё успеешь». — «Ну право же, послушай, я не могу. У меня духа не хватит. Моя хозяйка всё время торчала дома, я никак не мог позвонить раньше». — «Значит, ты не придёшь?» — «Нет, простите меня». — «Вот скотина!» — И Фукуда бросил телефонную трубку. Второй звонок был от меня. Но не буду забегать вперёд.

Как только он вышел на улицу, яркий свет ударил ему в глаза и он остановился, стараясь унять головокружение. Шум большого города на время оглушил его, будто плотно заткнул затычками ушные отверстия. Шагнув, он понял, что ноги у него заплетаются, словно лопнули какие-то нервы. Ему почудился чей-то смех, но чистильщик обуви уже исчез, продавщицы из цветочного магазина тоже не было, никто не обращал на него внимания, ни в банке, ни на проспекте не было никого, кто бы им интересовался, его окружали безликие, равнодушные ко всему, в том числе и к его существованию, предметы: снующие толпы, машины, электрички, магазины, рекламные щиты, бесконечные провода (то есть всё то, что составляет большой город), он чувствовал себя всеми покинутым, как если бы шёл один в кромешной ночи. Ещё совсем недавно он стремился возвыситься над людьми… Куда это всё исчезло? Куда он попал? Чужие, гигантские, нереальные, изнемогающие от света, зноя, шума, вони улицы, переулки, лавки… Станция, беспрестанно извергающая грохот подземки, гомон толпы. Пять минут первого. Кто-то хлопнул его по плечу. Намикава появился не с лестницы, на которую он смотрел, а с противоположной стороны.

В последний раз они виделись весной, за это время Намикава вроде бы ещё больше потолстел, но, может быть, так только казалось из-за того, что он был без пиджака, в одной рубашке, подчёркивающей выпирающий живот. В руке — знакомый чёрный портфель, раздувшийся и явно тяжёлый. Он почтительно склонил голову и извиняющимся тоном сказал: