Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

– Потому что скоро наступит мой черед.

– Правильно. Ты больше не нужен старику. Ты испит до дна. Ты оболочка.

Она казалась мне почти настоящей. Злой, но чувствующей. Мне захотелось прикоснуться к ней еще раз. Так, чтобы она различила мое тепло. Но Зинаида прибавила шаг. Туман стал плотным. Метку слабо покалывало. Я отдернул руку и пошел дальше. Мы брели в тумане. Мне казалось, что еще немного, и к нам выйдет лошадь – грустная белая лошадь. Но лошади не было. Ничего не было.

Зинаида остановилась резко, почти испуганно. Я встал рядом. Плечом к плечу. Холод ее кожи, хлопающий на ветру халат. Облачка пара от моего дыхания. Зинаида протянула руку, и та сразу же утонула в тумане. Я повторил ее движение. Думал, что там будет один туман и только туман. Но мои пальцы уперлись в каменную кладку. Холодная, влажная, осыпающаяся. Кто-то ходил за ней, вздыхал, стонал, кажется, плакал. Кто-то шелестел травой, касался ее верхушек слабой рукой. Кто-то шептал неразборчиво, может быть, молитву.

А потом я увидел их. Через тьму под своими веками я видел их. Мертвецы, застрявшие посередине. Прикованные каждый к своей вещице. Запертые за стеной. Спятившие от безысходности. Они отравляли злобой своего сумасшествия туман. До них он был равнодушным. Нейтральным. Никаким. Просто маятником, толкающим мир.

– Это он сделал с ними?.. Старик? Он запер их за стеной, он не дает им уйти. Но как?

– Ты хотел знать, куда девается весь хлам, который вы тащите ему каждый день. Вот сюда. За стену. Ее не расшатать, не снести, не выломать. И в каждой вещице – душа. Это вы украли ее, чтобы подарить своему хозяину. И в каждой – смерть. Это вы увидели ее, но не предотвратили. Грязная. Дурная. Дарованная не судьбой, нет. Гусом. Теперь понимаешь?

Я молчал. Все стало ясно. Заброшенное кладбище. Вот что это.

– Значит, Гус насылает дурную смерть на людей, которым она не суждена?

– Да.

– Значит, Гус собирает вещицы, чтобы запереть здесь погибших не так, как они должны?

– Да.

– Значит, Гус отравляет ими туман?

– Да.

Я открыл глаза. Зинаида смотрела на меня. В ее живых глазах стояли слезы.

– Кто ты?

– Полынница, как и ты. Убийца, как и ты. Обманутая, как и ты. Обреченная, как и ты. Принесшая три подарочка, попросившая старика стать пусть не равной ему, но близкой. Обрекшая себя на бездушное тело, холодные руки, стеклянные глаза. Кажется, я прогадала с желанием.

– Нужно было просить безлимитную кредитку.

Лицо ее исказилось.

– Ты обречен, понимаешь?

Я молчал.

– Они разорвут тебя на части, когда туман принесет тебя к ним. Я видела, как это бывает.

– Мне не страшно.

– А зря. Я вот боюсь до тошноты.

Я подошел и обнял ее. Опустил лицо ей в волосы. Вдохнул их травянистую горечь. Она сказала: когда мы вернемся, я снова стану пустой, ничего не почувствую, я почти ничего не вспомню. Я кивнул, что еще мне оставалось. Только спросить: зачем это все старику?

– Просто еще один замкнутый круг. Гус пьет силу отданных ему вещиц, заключая мертвецов за стену. Он отравляет туман их горем и болью, чтобы тот качнул мир в сторону гибели. Тогда Гусу снова принесут вещицы, и он снова напьется чьей-то жизнью.

– Чтобы отравить туман…

– Чтобы отравить туман. Маятник, толкающий мир из стороны в сторону.

– А мы? Зачем тогда мы? Это Гус создал нас?

– Гус никогда не создает. Он рушит, отравляет, изворачивает… Я не знаю, кто мы и зачем… Нет, не мы. Вы. Может, это полынь призывает людей разорвать круг. Увидеть, предотвратить, спасти… Но вместо этого люди бегут на свет болотного огонька и попадают в трясину.

Я почти не видел ее уже. Она была совсем рядом, прикасалась ко мне поднимающейся от дыхания грудью. Но туман уже почти заволок нас. Все сильнее, все злее меня кусая. Наконец она сказала: пора уходить. Ее взгляд снова стал равнодушным и острым.

Я потянулся и притронулся к холодному камню стены. Я закрыл глаза, а открыл их в своей комнате. А теперь я сижу и пишу все это. Может, это спасет ту, что когда-нибудь пойдет по моему пути».

Строки закончились раньше, чем Уля это поняла. Она отложила листок, с удивлением отмечая, как посинели ее руки. Потом провела ладонью по лицу. И снова удивилась: щеки были мокрыми от слез, из прокушенной губы текла кровь. Боль в груди заставила Ульяну понять, что воздух не поступает в горящие легкие. Она осторожно вдохнула и удивилась еще сильнее. Оказывается, тело сохранило возможность дышать. И даже сердце билось внутри, гоняя кровь. По кругу.

Уля прижала пальцы к вискам. Осознание прочитанного не приходило. Написанное там билось в голове, но впитываться не желало. Потому что, приняв за истину написанное отцом, пришлось бы оборвать любую возможность вернуться обратно. Рассказанное Зинаидой ломало всю систему мира. Оно было так невозможно, что походило на правду. Очень походило. Слишком. Неопровержимо.

Уля с силой оттолкнулась от стола и вскрикнула от неожиданности, услышав за спиной хриплый голос:

– Ну как, просто в это поверить?

Она медленно обернулась. Рэм сидел на диване, не сводя с нее взгляда.

Все что угодно

– Ты вообще читала, что он тут понаписал?

Одним движением ладони Рэм смахнул со стола бумажки, и те разлетелись по сторонам, как последние листья на злом ноябрьском ветру. Уля молча присела и начала собирать упавшие записки.

– Это какой-то бред! О таком только в бульварных романчиках и пишут, ты это сама-то понимаешь?

Листок к листку. Строчка к строчке. Вот здесь Артем начал свою охоту за неуловимым травяным запахом. Вот тут почти сошел с ума, одурманенный полынью. А тут – сошел, когда упал в ноги Гуса. Страх, сомнения, жажда, одиночество и торжество. Все, чем полнилась жизнь отца, тяжким грузом опустилось на Улины плечи. А Рэм продолжал бушевать.

– Нет, ты только посмотри! – не унимался он, комкая в пальцах листок. – Гус пьет силу отданных ему вещиц, заключая мертвецов за стену, чтобы отравить туман их горем и болью…

Его губы насмешливо кривились, и сам он – дерганый, ошалелый от убийственной дозы обезболивающего – кажется, плохо соображал. Лихорадочный блеск в коньячных глазах пугал Улю сильнее всего.

– Успокойся и сядь, – тихо попросила она.

– Маятник, толкающий мир из стороны в сторону! – Голос сорвался, и Рэм тяжело закашлялся, схватившись за ребра. – Черт.

– Не черти, – поморщилась Уля. – И сядь. Пожалуйста.

– Да не хочу я садиться! – Он выпрямился и посмотрел на нее