Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

– Этого быть не может.

– А все остальное для тебя в порядке вещей, да? – коротко хохотнул он и тут же сморщился от боли. – Все, я пока полежу, а ты читай. Вон. С краю.

Уля с трудом отвела взгляд от него, потерла лоб, чтобы собраться с мыслями, и взяла верхнюю бумажку. Она сама не заметила, как быстро в тишине комнаты растворилось их хриплое дыхание, скрип стула, шорохи соседей сверху. Все это затмил собой голос в ее голове, читающий написанные Артемом слова. Уля никогда не слышала отца, но могла поклясться, что это точно был он.

* * *

«Когда проснулся, было темно. Ее холодное тело прикасалось к моему в трех точках. Левое плечо ощущало под собой прядь ее светлых волос, левое бедро обжигал холод выпирающих позвонков, а чуть ниже колена в меня упиралась острая пятка. Она лежала ко мне спиной, поджав ноги. Если забыть, как холодна ее кожа, можно было представить, что рядом настоящая женщина. Беззащитная в своей наготе.

Подумал так, и стало смешно. Еще немного, и всхлипнул бы. Зинаида Олеговна. Зи-на-и-да. Кажется, я совершил ошибку. Страшную глупость. Но какая теперь разница?

В этот раз она не ушла. Одиннадцать ночей это длится. Но только сегодня она осталась. Одиннадцать раз! Не думал, что связь с кем-то может быть такой мучительной. Такой унизительной. Хотя никаких фактических различий этого же действия, но с другой женщиной я не заметил. Она состоит из тех же частей, что остальные. Но делать это с ней невыносимо.

Ее оскаленные зубы, ее лицо, ее тело. Кожа твердая и скользкая, но я заставляю себя прикоснуться к ней. В любой из моментов нашей противоестественной близости ее дыхание остается ровным. Она всегда сверху. Ни отвести взгляда от ее широко распахнутых глаз, ни дернуться, ни увернуться. Только сцепить зубы в мучительном ожидании финала. Когда ее цепкая рука сожмет мое меченое запястье и над ее идеально очерченной верхней губой появятся капельки пота, ровно две – как знак, что на этот раз все закончилось.

Вот ради чего это. Ради моей боли. Ради отупения, приходящего ей на смену. Каждый раз эта сука пьет мою силу. Метка становится блеклой, скоро и вовсе пропадет. Когда я умру и попаду на полынное поле, то навсегда останусь в этом мгновении. Белый свет фонаря за окном, обнаженное тело и бедра, которыми она меня сжимает. Ее ровное дыхание, мой хриплый стон. Скрип простыни под нами. Две капельки пота над ее губой. А после – боль. Моя боль.

Одиннадцать ночей я выжидал. Вчера она провела пальцем по контуру метки. И осталась. Молча повернулась спиной. В свете фонаря я мог посчитать все ее позвонки. Когда боль ушла, я задремал. Но проснулся почти сразу. Я не знал, что же я хочу спросить у нее. Что есть Гус? Что есть ты? Зачем собирать вещицы? Куда потом деваются они – горы бессмысленного хлама, когда старик выпивает их силу, как ты пьешь мою?

И еще. Как полынь выбирает нас? Почему я стал меченым? Почему моя дочь стала такой? Вирус ли это? Ошибка в геноме? Болезнь? Дар? И еще. Что такое туман? Разумен ли он в той мере, в какой может понять человек? Зачем приходит на седое полынное поле? Почему не трогает тех, кого защищает метка? И что такое метка? Что такое мы? И наконец. Там, где цветет полынь, начинается ад? Чистилище? Рай?

– Ни то, ни другое, ни третье.

Она продолжала лежать ко мне спиной. Но я понял, что она смотрит в стену перед собой. И от спящей ее отличает лишь движение тонких губ, над которыми больше нет пота. Она сказала: поле – только место, где цветет полынь; важно лишь, где оно находится.

– И где же?

– Не знаю.

Простой ответ. Но я захлебнулся ужасом. Ошибся. Прогадал. Выбрал не ту. Она не знает. Она ничегошеньки не знает. Зинаида сказала: ты сейчас ругаешь себя, думаешь, что лег не под ту, что стоило предложить себя старику.

Если бы я мог, я бы задушил гадину. Как есть – голую, холодную, неживую. Но я лежал и слушал, как она смеется. Отсмеялась. Повернулась ко мне. Сказала: никто не знает ответа. Попросила: закрой глаза. И опустила холодную ладонь мне на веки.

А дальше – ветер и трава под голыми ступнями. Я стоял на поле. Одетый в старые джинсы, босой, но в рубашке. Расстегнутые манжеты хлопали на ветру. Я застегнул их. Один и второй. И только потом оглянулся. Зинаида стояла за моей спиной. Растрепанная, в белом халате на голое тело. И почему-то живая. Глаза блестели, губы припухли от поцелуев. Она была красива в этом рассеянном свете. Щиколотки тонули в седой траве. Зинаида подошла совсем близко и зашептала на ухо: она цветет, скоро закончится этот круг, и туман придет обновить его, но для всего нужна сила – это бесконечный круг жизни, мой дорогой.

– Замкнутый круг.

Слова вырвались сами собой. Замкнутый круг. День начинается, день заканчивается. Туман как маятник. Туман толкает мир. Я знал, что Зинаида не врет. Я читал это в ее глазах. Она засмеялась и толкнула меня в грудь. Я упал навзничь. Поле покачнулось, надо мной нависло небо. Я лежал и смотрел на тучи, рубашка впитывала влагу травы. Зинаида присела рядом.

– Думаешь, ты первый, кто захотел понять? Полынник, решивший выведать правду. Обхитрил старика, очаровал несчастную одинокую бабу…

Так она говорила про себя. Одинокая. Баба. Она легла рядом.

– И правда смешно. Я высосу тебя до донышка. Твоя метка истончится, а после исчезнет. И ты придешь сюда без нее. Никакой защиты. Ничего.

– Туман не трогает меченых?

– Не может. Старик защищает своих прислужников. Пока они еще служат ему.

Мне казалось, что небо сейчас рухнет и укроет нас собой.

– Кто же он?.. Этот старик.

– Не так. Ты спрашивал лучше. Попробуй еще раз.

Я подумал. И понял.

– Что есть старик?

– Старик есть все. Он – мор, скорбь, он – смерть и слуга смерти. И ее орудие. Одни зовут его тленом, другие – чумой. Третьи – Гусом. Он – тяжелый дух страшной гибели. Каждое несчастье – это он. Каждая порезанная вена. Каждый вдох засунутой в духовку головы.

Зинаида помолчала и легко вскочила на ноги.

– Пойдем, я покажу.

И я встал. И я пошел. Туман клубился под ногами.

Зинаида спросила на ходу: ты же понимаешь, почему я говорю тебе