Шестая койка и другие истории из жизни Паровозова - Алексей Маркович Моторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Свято место пусто не бывает! — пробормотал Ваня, сел на кушетку и с хрустом потянулся.
Я закурил, а некурящий Волохов выудил из пепельницы обгоревшую спичку и, по своему обыкновению, снова стал ковыряться в зубах. Это означало, что он задумался.
— Вот что, салаги! — посмотрев на закипающий самовар, произнес он наконец. — Спирт есть у вас?
Спирт у нас, конечно, был. Зачем спрашивать? Здесь у каждого была своя заначка в виде пол-литровой банки в укромном месте. Когда банка заполнялась под завязку, ее уносили домой. Так все делали. И я прекрасно понимал, что Волохову он нужен не для дезинфекции. Но пить на дежурстве я и так особо не любил, а сегодня что-то было совсем неохота. Тем более что Витя постепенно наращивал обороты, а приключений совсем не хотелось. Лучше просто посидеть, чайку попить. Точно, сделаю вид, что не расслышал вопроса. Я плеснул в кружку заварки и подставил ее под кран самовара. Но не тут-то было.
— Ну так как насчет спирта, салаги? — повторил свой вопрос Волохов.
И вдруг Ваня Романов произнес:
— А мы уже в обед с Алексеем приняли по стаканчику, нормально!
Я даже онемел! Видимо, Ваня все еще никак не проснется, что такие вещи при Вите говорит! Но слово, как говорится, не воробей!
Волохов тут же принял охотничью стойку.
— По стакану, в обед? Ого, вот это я понимаю! — энергично потер он руки. — Ну что застыл, тащи спирт, салага, время идет!
* * *
Сколько будут стоять больницы, столько в больницах будут тырить спирт. Пока ему, конечно, не придумают замену. Но думаю, это произойдет еще не скоро.
А сколько персонал в больницах тырит спирт, столько с этим борется больничное руководство. Правда, без особого успеха. Может быть, потому что и начальство само любит спирт тырить. Все же люди.
В больницах спирт всегда был у старших сестер. У нас старшей была Надька. Надька должна была выдавать в день пол-литра. По двести на каждый блок и еще сотку на «шок». Но коварная Надька выдавала от силы граммов двести на все отделение. А то и того меньше. А расписываться всех заставляла за протокольные пол-литра. Когда я только начал здесь работать, то сдуру спросил:
— Почему это я расписался за пол-литра, а получил втрое меньше?
Тогда, помню, Надька с негодованием мне ответила:
— Алексей Маркович, что за допрос? Это Лидия Васильевна спирт сегодня попросила, хочет настойку себе сделать, вы что, против?
Потом я узнал, что в течение многих лет, кто бы ни интересовался у Надежды Сергеевны явным несоответствием между выдаваемым количеством и цифрами в журнале, она всегда возмущалась и говорила про Лидию Васильевну и настойку. И всегда добавляла:
— А вы что, против?
Никто, конечно, не возражал.
Бедная наша заведующая. Я тут недавно подсчитал, и у меня получилось, что за те годы, когда Надька выдавала спирт, наша практически непьющая Суходольская употребила не менее шестисот килограммов чистого этанола. А если пересчитать на настойку, так вообще получалось больше тонны.
Из того количества, что нам выдавалось, три четверти мы сливали, каждый в свою персональную банку.
Но видимо, Надькины аппетиты росли, и даже эту малую толику выдаваемого ректификата было ей очень жалко. Тогда прагматичная Надька покусилась на святое. Она решила лишить спирт его проверенной в веках репутации.
Призвав на помощь всю свою нездоровую фантазию, она начала подмешивать в спирт вещества, запрещенные к применению со времен Женевской конвенции.
Сначала йод. Ну, как осветлять спирт с йодом знает даже слабоумный. Берешь аскорбинку в ампулах и капаешь. Йод осаждается, а спирт становится таким же светлым и прозрачным. Правда, это немного меняет его вкусовые качества, но пить можно.
Короче говоря, спирт с йодом стали тырить немного меньше, но по-прежнему весьма интенсивно.
Тогда наша старшая посоветовалась со знающими людьми и начала добавлять в спирт зеленку. Получился изумительный бирюзовый цвет, зеленка не хотела осаждаться никак, и в таком виде его пили только сильные духом люди. Вроде Вити Волохова. Он называл спирт с зеленкой заморским словом «шартрез» и рассказывал, что моча после «шартреза» становится также бирюзовой.
Таскать этот спирт домой для организации банкета особого смысла не имело, но по инерции его тырили, на всякий пожарный.
И вот тогда Надька стала лить в спирт хлоргексидин. С хлоргексидином спирт был немного мутноват, но главное не это. Он стал отвратительным на вкус. Спирт с хлоргексидином пила у нас только Вера Павловна.
Не та Вера Павловна, через сны которой прогрессивный писатель Чернышевский предсказывал будущее справедливое устройство России, а наша буфетчица, женщина сложной судьбы.
Вера Павловна употребляла это зелье где-то неделю. Потом у нее явно надломилось здоровье. Она стала исходить поносами и прямо на глазах высохла и почернела лицом. От хлоргексидина у нее случился сильнейший дерматит и депрессия. Мы ее срочно стали лечить.
Спирт перестали выносить с работы даже для технических нужд. Тень, что осталась от Веры Павловны, стояла у всех перед глазами.
Надька упивалась победой. То количество урезанного спирта, которое она выдавала раньше на день, теперь не уходило и за неделю. Сама она за это время поживилась будь здоров. Витя Волохов стал всерьез задумываться о том, не жениться ли ему на нашей холостой Надежде Сергеевне. Он уже было собирался подкатить к ней с предложением, как тут все решил случай.
Юрий Яковлевич, старший ординатор отделения и одновременно с этим парторг больницы, решил прокапать больному с кахексией для восполнения потерь сложную смесь, в которой должен был присутствовать этанол. Юрий Яковлевич пришел в ярость, не найдя этого самого важного компонента в чистом виде ни в одной из трех банок в нашем отделении. Гнев нашего парторга был так убедителен, что подхалимка Надька с перепугу прекратила портить продукт и стала наливать под завязку, почти как положено.
И тогда спирт пошел навынос литрами.
* * *
— Тащи спирт, салага, время идет!
Я изобразил на лице смятение и выразительно взглянул на Ваню. Он ведь должен понимать, к чему это может привести! Но тут Иван опять меня удивил. Точно так же, как Витя Волохов, он возбужденно стал потирать руки, а самое главное, взгляд у него стал каким-то особенным, можно сказать — азартным. Никогда прежде я этого у него не замечал.
— Ага, точно!
