Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки - Виктор Острецов

Это и министр народного просвещения А.В. Головин, организовавший вместе с Валуевым идейное и цензурное преследование «Московских Ведомостей» Каткова и выпустивший откровенно антирусскую брошюру Шедо-Ферроти, возмутившую даже профессоров Московского университета, совет которого отказался принять в свою библиотеку это сочинение, присланное лично министром. Это и шеф жандармов П.А. Шувалов, который заявил как-то, что «так называемая русская народность — всего лишь выдумка журналистов». В этой кампании и бывший в 1861-1864 гг. начальник III отделения и затем генерал-губернатор Северо-западного края АЛ. Потапов; сюда же надо добавить и вел. кн. Константина Николаевича, одного из главных двигателей всех реформ. Все они представляли собой плотно сбитую группу, действовавшую сообща, дружно, а действия их подчинялись хорошей режиссуре[54].

То время, о котором мы говорим, характеризовалось отсутствием всякой национальной политики, и даже неприязнью верхов вообще к православию. В 40-е годы в Прибалтийском крае многие латыши и эсты перешли в православие, но стали подвергаться преследованиям со стороны своих владельцев — остзейских баронов. Несмотря на многочисленные мольбы этих людей к правительству и Царю в помощи им было отказано. Факт, хоть и объяснимый, но позорный и для Монархии вредный. В печати сообщения об этом положении дел в Прибалтике преследовались цензурой. Нельзя к тому же не заметить, что руководящий слой чиновничества в России был весь пронизан немецко-польско-еврейским элементом. В таких условиях защищать русские национальные интересы и интересы православной Церкви было не много желающих. Ведь и в самой России при Александре II было закрыто много церквей и большая часть церковноприходских школ. Именно поэтому новый Царь Александр III начал в кадровой политике именно с национального вопроса, сократив долю инородцев в высших эшелонах власти более чем в два раза: с 34% до 14%.

Тютчев видит, как идет борьба антирусских сил против интересов русской народности и России, как государства русского, созданного русскими для себя. И эта борьба сосредоточена в сущности вокруг носителя Верховной власти, «вот где завязка всего дела ... что в этой русской верховной власти одержит решительный перевес — то ли, что составляет ее сущность, ее душу, или наносное, пришлое, привитое; словом сказать, кто одолеет в представителе этой верховной власти: русский ли Царь или петербургские чиновники? ... Русское Самодержавие как принцип принадлежит, бесспорно, нам, только в нашей почве оно может корениться, вне русской почвы оно просто немыслимо... Но за принципом есть еще и личность[55]. Вот чего ни на минуту мы не должны терять из виду.» (там же, с.387-388).

И когда в споре Валуева с И.С. Аксаковым, по поводу газеты «Москвич» Александр II стал на сторону Валуева, и газета была запрещена, как вредная, Тютчев написал дочери, которая была замужем за Аксаковым:

«Чувствуешь, что колеблется самая основа всего здания ... Клика, находящаяся сейчас у власти, проявляет деятельность положительно антидинастическую. Если она продержится, то приведет господствующую власть к тому, что она не только потеряет популярность, но приобретет антирусский характер.» (там же, с.330)

При монархии вопрос о направлении всей политики упирается в одну точку — в личность Монарха, носителя власти Верховной. И эта проблема, о которой говорит Тютчев, стала особенно остро во времена последнего русского Самодержца. В случае с Александром II верх взяли те чиновники, что входили в ту еврейско-инородческую группу, о которой писал граф Игнатьев. Печальный конец царствования Александра II не послужил уроком царственному внуку убитого террористами благородного и мягкого характером Царя.

И последнее. Тютчев неоднократно встречался и с Валуевым, и с его преемником на этом посту министра внутренних дел Тимашевым. Оба признавались ему, что крайне неохотно накладывали взыскания на русскую национальную, патриотическую печать. Что они неохотно боролись и с Катковым и с Аксаковым и другими. Тютчев считал, что это не одни слова. Когда Тимашев, сменивший Валуева, говорил Тютчеву, что его принудили дать предостережение аксаковской «Москве», то этому надо, по мнению Тютчева, верить, как и Валуеву, который говорил то же самое, — «ибо в этой среде, где живут эти люди, и при тех подводных течениях, от коих они зависят, сопротивление почти невозможно ...» (там же, с .333).

Эти слова намекают на многое. Если против убеждений министра кто-то заставляет его принимать решение, с которым министр не согласен и которому, по крайней мере не сочувствует, то остается спросить, что же это за силы? Ведь выше министра, строго говоря, был только Государь. Но Государь не принуждал министров ни к чему. И Царь — это не «подводное течение», от которого министр зависит. Но если мы примем во внимание, что вся высшая бюрократия формировалась на основе уже сложившейся в давние времена масонских связей, то вряд ли наше предположение будет необоснованным в этом смысле: масонство, как организация, воплощающая идеи либерализма, прогресса и пр. и пр. и было той Закулисной силой, о которой намеком сказал Тютчев, о которой говорит граф Игнатьев. Оно одно может нам объяснить множество самых странных явлений эпохи царствования Александра II. В том числе, например, членство в одной организации, народнической и революционной, таких лиц, как генерал-губернатор Петербурга А.А. Суворов и Чернышевский. Или смысл существования Шахматного клуба, который включал в себя видных представителей журналистики и писательского дела.

Все они входили в клуб, где в шахматы не играли, а собирались исключительно по ночам. Как считают некоторые исследователи, именно в недрах этого так называемого Шахматного клуба и существовала руководящая организация «Земли и воли». И. удивительно, до сих пор ничего ясного ни об этом клубе, ни о существе организации «Земля и воля» — неизвестно.

Если теперь мы совместим картину, данную в записке Игнатьевым с картиной, которая вырисовывается из писем Тютчева, то перед нами появится более или менее завершенное в смысловом отношении полотно русской политической и культурной жизни в ее отношении к масонству ХIХ века.

Глава четвертая. НИКОЛАЙ I и «ДОНОС НА ВСЮ РОССИЮ»

(Николай I и масонство)

Тема отношения Николая I к масонству представляется достаточно важной и потому целесообразно выделить ее в отдельную главу.

Выше мы видели, что и в тридцатые годы и в сороковые масонство тихо цвело в высших учебных заведениях, и, соответственно, среди интеллигенции того времени, т.е. разночинцев и дворянства. И. следовательно, среди чиновничества, как и в среде ученого духовенства, начало которому положили реформы М. Сперанского в области духовного образования. Можно с изрядной долей уверенности сказать, что Император Николай I достаточно много знал о масонстве, как и о его существовании в Его царствование. Именно в этот период «Алгебра революции» — гегельянство, то есть философия Гегеля, как, впрочем, и в целом вся немецкая философия, по верному свидетельству Б.Н. Чичерина (см. его воспоминания), окончательно овладела всеми философскими умами в русских университетах. Таким образом, само правительство внедряло в русское общество идеи пантеизма и социализма, идеи «прогресса» и движения человечества к золотому веку Астреи.

Но при всем том, остается вопрос, что именно было известно о масонстве самому Императору и как именно он лично к нему относился. На первый вопрос можно ответить вполне уверенно — знал много и, вероятно, больше, чем кто-либо из нас, даже включая специалистов. Трагические события, сопровождавшие вступление Государя Николая Павловича на престол — восстание декабристов, и последовавшее затем расследование всех обстоятельств заговора не могли не открыть новому Царю всю глубину того явления, что называется масонством. Для следствия не осталось тайной, что самая активная часть заговорщиков состояла в масонских ложах и что сам Устав Союза Благоденствия создан по масонским образцам. (см. Семевский В.И.) Но кроме того, в 1831 году Государь получил сначала донесение одно, а затем другое от двух разных лиц, в которых говорилось о распространении масонства в России. Обстоятельства получения этих всеподданейших писем от князя Андрея Борисовича Голицына и от бывшего попечителя Казанского учебного округа, члена Главного училищного Совета М.Л. Магницкого и реакция на эти донесения Самого Императора Николая I заслуживают самого пристального внимания. Между тем, этот сюжет как-то оказался в стороне от внимания историков как дореволюционных, так и современных. Что касается дореволюционных, то только опубликовавший эти всеподданейшие письма Николаю I либеральный историк Шильдер один дал к своей публикации кое-какие комментарии, в самом либеральном духе. Но в целом этот сюжет не получил развития в осмыслении царствования Николая I, как и в обшей исторической оценке общественного движения XIX века. Если не считать, конечно, таким осмыслением привешивание ярлыков к автору донесения М.Л. Магницкому, вроде «реакционер», «мракобес», «ретроград», «обскурант» и т.п.