Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки - Виктор Острецов

Граф Н.П. Игнатьсв считает, что надо самым решительным образом бороться с крамолой. Нужно созвать земских людей со всей России, чтобы в этой борьбе приняли участие не только правительство, но и все благомыслящие, верные Царю русские люди. Правительству уже никто не верит, пишет Игнатьев, с полицией никто не хочет связываться. Так, как это делалось до сих пор, крамолу не победишь. Да, с крамолой надо бороться. Однако есть большое препятствие и это надо осознавать:

«В Петербурге давно существует, — пишет он, — еврейско-инородческая группа весьма сильная, она держит в руках адвокатуру, биржу, другие отрасли общественной деятельности и большую половину печати.

Не чуждая в своих разветвлениях ни крамолы, ни казнокрадства, группа эта выставляет вожаков, умеющих сохранять голубиную чистоту и громадное влияние на служебный мир.

Во всякой беде они готовы помочь советом: представительные учреждения на западный образец, льготы окраинам и стеснение внутри, вот их лозунг.»

В другой записке, варианте этой, гр. Н.П. Игнатьев оттеняет некоторые моменты. Бороться надо, это несомненно, с крамолой, которая неуклонно разрастается:

«Но для успешного действия необходимо, что Правительство освободилось от некоторых условий, которые сгубили лучшие начинания прошлого царствования: в Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами она имеет громадное влияние и на чиновничество и вообще весь служебный мир.»

Далее гр. Игнатьев пишет Лорис-Меликову: «Они всего более боятся пробуждения русского национального чувства, потому, когда правительственные или частные исследования приводят к серьезным фактам, указывают на возможность освободить промышленность от рабства евреям и иным людям запада, прекратить распущенность администрации или учащейся молодежи, дружный хор жидовской печати указывает на отсталость предлагаемых мер, на несогласие их с просвещенными доктринами, на вредное влияние их на биржу и курс. До настоящего времени этой группе всегда удавалось достигать своих целей, фабриковать Петербургское общественное мнение, согласно еврейским потребностям и добиваться соответствующих распоряжений.»

«Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими криками, твердящими о том, что русские требования следует отвергать как отсталые и непросвященные.» (Игнатьев Н.П., граф. Записки графа Н.П. Игнатьева от 12 марта 1881 г. и Записка графа Н.П. Игнатьева. представленная министру внутренних дел графу М.Т. Лорис-Меликову в марте 1881 г. — «Источник» Вестник Архива Президента Российской Федерации. 1995, № 2).

Конечно, в этих записках мы не видим слова «масонство» и не о нем идет речь. Но мы видим ту среду, в которой оно чувствовало себя уверенно и надежно. Влияние на служебный мир оказывалось, несомненно, не только через подкуп. В самом служебном мире существовала организованная группа, влиятельная, привлекающая к себе тех, кто хотел делать карьеру и получать высокие оклады. В этом мире, где карьера есть путеводная звезда, масонство с его взаимной поддержкой и помощью в получении чинов и наград было для многих привлекательным.

Державин в своих воспоминаниях пишет, что М.М. Сперанскому, тесно связанному с евреем Перетцом, банкиром, помогали в его интригах чиновники всех министерств, так как многие из них попадали на службу благодаря его протекции, это были «свои человечки». Они, пишет Державин, могли выкрасть доклад министра Царю, сообщить о готовящихся документах и потому Сперанский, живший в доме банкира Перетца, знал все, что творится в департаментах различных министерств. Он же, М.М. Сперанский, протежировал еврейским интересам в Белоруссии, когда Державин пытался после ревизии там как-то оградить белорусских крестьян от хищничества еврейских шинкарей-ростовщиков, обиравших до нитки, до последнего куска хлеба этих несчастных тружеников. В те годы, времена Александра I, интрига проеврейской группы российской знати при дворе оказалась сильнее Державина и его предложения не были одобрены монархом. Прошло восемьдесят лет. И вот граф Игнатьев пишет о существовании в Петербурге «могущественной польско-жидовской группы, в руках которой» и так далее.

Влияние этой группы настолько сильное, что бороться с ней, этой группой, а, вернее, организацией, невозможно, находясь в Петербурге. Чтобы решить кардинально проблему, надо переменить столицу, перенести ее в Москву, где Царь будет под охраной верного ему народа. Такого верного Царю народа в Петербурге, видимо, считал граф, очень мало. Следовательно, положение было действительно очень серьезное. Царь был открыт всем ветрам, находясь в Петербурге.

Другой момент обращает на себя внимание в записке. Печать находится в руках этой еврейско-инородческой группы, пишет Игнатьев. И эта печать фабрикует общественное мнение по своим рецептам. Такое положение вещей крайне опасно, по его мнению. Любопытно, что решительность графа Игнатьева в той части его записки, где он касается этого вопроса, даже отдаленно не содержит в себе предложения монополизировать правительству всю печать или, на худой конец, путем цензуры и кредита, финансовой поддержки нужных людей и органов печати влиять на общественное мнение. При этом он напоминает, что вся провинциальная Россия в сущности не знает, что такое «свобода печати» и для нее раз напечатано, значит правительство, власть и Царь-батюшка с этим согласны. Были бы не согласны. — так кто бы посмел напечатать. Нынешнее либеральное отношение правительства к печатному слову в условиях свободы печати, подчеркивает граф Игнатьев, крайне опасно и разрушительно.

Таким образом, картина, нарисованная графом Н.П. Игнатьевым, надо признать, имеет передний план — правительство, и задний — еврейско-инородческую группу. Не менее интересно указание графа на то, что русская промышленность нуждалась и в то время в освобождении «от рабства Западу и евреям».

Прекрасным дополнением к записке Игнатьева и обрисованной им ситуации, служат свидетельства Ф.И. Тютчева в его письмах дочери и знакомым за 60-е годы, когда либерализм правительства Александра II разворачивал свои знамена и трубным гласом возвещал об очередных своих победах над косностью и предрассудками.

Тютчев, вероятно, был один из первых, кто употребил слово «русофобия». Этим словом он определил то направление среди русского общества и в правительстве, которое совершенно определенно выявило себя в эти годы. 20 сентября 1867 года он пишет дочери:

«Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия (курсив Тютчева) некоторых русских людей — кстати, весьма почитаемых ... По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается» (Литературное наследство, т.97. кн. 1, с.306).

В письме И.С. Аксакову, издателю газеты «Москва», а после ее закрытия, газеты «Москвич», Тютчев пишет по поводу преследования патриотических органов печати правительством:

«Надобно было бы сказать вот что: в русском обществе два ученья, два направления — русское и антирусское. При содействии существующего порядка, судьбе угодно было, в лице Валуева, поставить антирусское (курсив Тютчева) направление верховным и полновластным судьею всей мыслящей России, и как ни поразительно подобное безобразие, в самых сферах к нему относятся равнодушно ...» (там же, с.320)

В следующих письмах он пишет о «презренной клике», об «антирусском отродье» в правительстве. Его возмущает преследование именно русской печати, выступающей с позиций Самодержавия, с позиций защиты именно русских интересов, которые регулярно ущемляются. Имена членов этой «клики» известны. Ведь Тютчев был вхож в высшие сферы . Он был начальником иностранной цензуры, то есть литературы, поступающей в Россию из-за границы. Его дочь долго была фрейлиной Императрицы. И он называет их: это министр внутренних дел П.А. Валуев, при покровительстве которого Чернышевский мог не только написать, но и издать свой роман, прошедший, кстати, 3 цензуры и получивший повсюду отрицательные отзывы, как произведение безусловно вредное. Тем не менее бездарный роман был допущен к печати.

Это и министр народного просвещения А.В. Головин, организовавший вместе с Валуевым идейное и цензурное преследование «Московских Ведомостей» Каткова и выпустивший откровенно антирусскую брошюру Шедо-Ферроти, возмутившую даже профессоров Московского университета, совет которого отказался принять в свою библиотеку это сочинение, присланное лично министром. Это и шеф жандармов П.А. Шувалов, который заявил как-то, что «так называемая русская народность — всего лишь выдумка журналистов». В этой кампании и бывший в 1861-1864 гг. начальник III отделения и затем генерал-губернатор Северо-западного края АЛ. Потапов; сюда же надо добавить и вел. кн. Константина Николаевича, одного из главных двигателей всех реформ. Все они представляли собой плотно сбитую группу, действовавшую сообща, дружно, а действия их подчинялись хорошей режиссуре[54].