Масонство, культура и русская история. Историко-критические очерки - Виктор Острецов

Здесь, в этом примере все логично и последовательно: учеба в Геттингене, где он вступает, как и полагается молодому искателю истины и свободы, в масонскую ложу, а затем, «с душою прямо геттингенской, красавец, в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт», все как Ленский у Пушкина, он вступает по приезде в Россию, в масонское политическое общество декабристов, а попутно и в литературное общество «Зеленая лампа». Все учености плоды в то время сосредотачивались в вольнолюбивых мечтах, то есть в политическом прожектерстве. Надо заметить попутно, что Геттингенский университет в XIX веке был очагом «научного университетского масонства» для всей Европы. Здесь, кстати, учились и Н.И. Тургенев и его брат Александр, и известный лицейский учитель А.П. Куницын (1783-1840), ставший позднее университетским профессором в Петербурге и кого Магницкий причислял небезосновательно к ордену иллюминатов. Как бы там ни было, но членами геттингенской университетской ложи «Августа Золотого Циркуля» все вышеназванные не могли не быть.

Научные командировки в западные университеты были заурядным явлением. В московском университете сложился крепкий в этом отношении коллектив, войти в который постороннему человеку, хоть и ученому, было невозможно. Среди этой группы примыкавших к французскому масонству были, кроме вышеназванных, И.И. Янжул, Д.М. Петрушевский, С.А. Муромцев, позднее председатель первой Госдумы, член ЦК кадетской партии в будущем, родственник Ивана Ильина. Среди главных персон выделяется толстый и благодушный М. М. Ковалевский, вечный противник Самодержавия, написавший кучу работ о прелестях демократии под лучами которой Россия тут же расцветет. Он, М. М. Ковалевский, научно это обосновал. Янжул и Ковалевский будут в 1875 году опекать Вл. Соловьева в Лондоне, пока тот будет изучать каббалу в Лондонской библиотеке и постигать иудейское учение о Софии. В этом кругу ученых-масонов в 1905 году будет создана еврейско-кадетская партия.

Активным масоном был, как известно, и создатель дуговой лампы П.Н. Яблочков, который в 1884-1885 годах возглавлял парижскую ложу «Труд». Максим Ковалевский в 1887 году возглавит там же ложу «Космос» для русских эмигрантов, путешественников и командировочных. Теперь наши ученые мужи, приезжая в Париж, имели свой уютный уголок в «храме Соломона», рядом с мертвой головой. Здесь и формировался костяк будущих деятелей революции. Недаром ведь Московский Университет, как и многие другие университеты, стал с середины еще XIX века главным зачинщиком бунта. В 1905-м он стал с осени штаб-квартирой вооруженного мятежа. О революционности профессуры, главной возбудительнице мятежа среди студентов, постоянно писали газеты. В революцию играли на казенные средства.

 И если кадет называли с одной стороны профессорской партией, а с другой — жидо-кадетами, то в соединении этих определений можно получить суть того процесса, что начался с деятельности московских розенкрейцеров, обосновавшихся при университете и захвативших в нем все должности, а, следовательно, и будущее страны, процесса, который начался во времена Екатерины II, а закончился в феврале 1917 года.

Социальные утопии, рождаемые в идейном тумане братьев злато-розового креста, в головах Новикова и его подельников по алхимии и по разоблачению социальной несправедливости при царизме, стали реальностью. И стали видны подлинные ценности масонского гуманизма, гуманной культуры, «свободы, равенства и братства», проповедываемые этими просветителями.

На землю русскую пришло царство Астреи... для малого народа, избранного. И на гербе нового иудейского государства появилась вечная заря, которую по глупости многие приняли за утренний свет. Но это уже другая история и другое масонство.

И встает вопрос, какие силы венчали государственный механизм управления страной, то есть, что представляло из себя правительство и были ли рядом с ним какие-то закулисные силы, способные оказывать влияние на правительственные решения.

Времена царствования Александра II были едва ли не самыми смутными за всю предшествующую эпоху петербургского периода русской истории. Началось время бесконечных реформ и внедрение в жизнь страны рыночных отношений и либеральных начал. Для образованного общества все прошлое вдруг стало «противным», «гнусным», периодом «варварства» и «отсталости», а впереди светило восходящее солнце цивилизации и европейского прогресса. Вслед за введением земств и реформой судов на началах западно-европейских стали ждать «увенчания здания», как тогда говорили. имея в виду отмену Самодержавия и введения в жизнь страны представительного правления — то есть парламента, и, конечно, конституции. Власти на местах не знали, какая очередная реоформаторская блажь завтра придет из столицы в виде указов и приказов и были растеряны. Еврейская окраина России оживилась и ее молодые силы стали быстро организовываться. Воспитываемый в наших училищах и университетах нигилизм, выросший на идеях Сен-Симона и Фурье, Гегелевской философии, отменявшей ценность истории и видевшей в ней лишь движение к земному раю, вдруг выплеснулся в буйствах студентов и в организации всевозможных студенческих кружков. И сразу, как по заказу, появились и террористы. В Петербурге начались пожары (май 1861 г.), затем грянуло восстание польской шляхты (январь 1863 г.), которое совершенно неверно называют просто польским восстанием — оно было чисто шляхетским — и грянул в апреле 1866 года первый выстрел в помазанника Божия Православного Царя Александра II, либерала из либералов. Если посмотреть на Его окружение, то мы увидим несколько знакомых лиц, уже престарелых и в годах, воспитанников московских розенкрейцеров.

Как всегда бывает при всяких реформаторских горячках, недовольными правительственной политикой оказались все — левые, прогрессисты, и правые, консерваторы. И многомиллионный простой народ — в первую очередь. Правительственная власть повисла в воздухе и революционным прожектерам и террористам стало казаться, что больше незачем считаться с властью и надо только ее слегка, чуток подтолкнуть и она сама свалится, сама рухнет. Что касается многомиллионной народной массы, то здесь недовольство было вызвано вопиющей слабостью правительства и демонстрацией им своего бессилия и растерянности. В это время крамола расползлась по всей земле. Повсюду, в самых глухих уголках России можно было встретить агитаторов за бунт и революцию, объяснявших, что Бога нет и Царя не надо. Ответом на выстрелы и студенческий бунт были очередные реформы и поклоны в сторону «общественности». Наверху заговорили — «время такое», «народ требует», «прогресс не остановить». В наше «демократическое» время такую «общественность» власть прикончила бы в два-три дня, да еще бы и в дураках выставила. Большевики же быстро поставили бы всю «Народную волю» с ее несколькими десятками полуполяков, полуевреев и полурусских к стенке и на страницах истории на эту банду не нашлось бы ни строчки. В Америке им бы даже не дали собраться в кучку из десятка человек, и они, низвергатели и мечтатели, провели бы остаток дней в тюрьме, если бы не попали на электрический стул. В царской России растерялись — «общественность требует», «права человека», «дух времени»... В эти же годы, после отмены крепостного права, отмены, кстати, которую сами же либералы почти не заметили, и еще менее радости проявили, как, впрочем и сами крестьяне — в Россию нахлынули из Польши еврейские банковские аферисты и стали открывать всевозможные акционерные общества и создавать всякие «пирамиды»[53]. Эти финансовые спекулянты почувствовали, что наступает их стихия. Не мало их наехало и в Петербург. Зашелестели акции и облигации и появились впервые в истории России шалые, не заработанные трудом общественно полезным очень большие деньги. Естественно, сразу же появилась по слабости человеческой и коррупция. Финансовое положение Империи при Александре II было значительно хуже, чем при Его отце. Упало производство даже хлеба и других сельскохозяйственных продуктов.

И вот грянул роковой, но давно и с тревогой ожидаемый взрыв 1-го марта 1881 года. Царь был убит в собственной столице, среди бела дня. Случилось то, что должно было случиться рано или поздно. Это было уже восьмое покушение на Государя.

В марте этого же 1881 года в столицу приезжает граф Николай Павлович Игнатьев, бывший долгие годы послом в Турции (1864-1877). В русско-турецкую войну 1877-1878 гг. граф был сторонником самых решительных действий и выступал за взятие Константинополя, что было вполне возможно сделать. Своей патриотической решительной позицией Николай Павлович приобрел одно время большую популярность среди русских национальных кругов общества. Затем, после Сан-Стефанского мира последовала его отставка и назначение на захудалую должность временного нижегородского губернатора. Убийство Александра II и вступление Александра III резко изменили его судьбу. По рекомендации Победоносцева, обер-прокурора св. Синода, Александр III приглашает его в Петербург. Еще не зная, что вскоре он станет министром внутренних дел и заменит на этом посту хитрого армянина М.Т. Лорис-Меликова, фигуры, порожденной всем либеральным курсом политики Александра II, граф Игнатьев в самом начале марта того же, 1881 г., в Петербурге, в ожидании своей судьбы, пишет письмо. И именно Лорис-Меликову, которого Л.Д. Кандауров относит к масонам (см. ниже ком. к источникам V главы, с. 420).