Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок

Как известно, Бенжамен Констан умер в печали и разочаровании.

Многие из тех, кто видел самого знаменитого из защитников народной свободы, идеалы которой все более извращались власть имущими, говорили: «Бенжамен Констан умер вовремя». Однако смерть Бенжамена Констана совпала со смертью его последней заветной мечты. Он мечтал о народной власти, власти величественной, сильной и милосердной; и видел, как эта власть бывает мелкой, презренной, смехотворной, стяжательской. Реальность отвергала его мечты — он закрыл глаза и умер; тому, кто утратил последнюю иллюзию, тому, кто изжил свои идеалы, только и остается, что умереть.

Клод Тарен запомнил последние слова своего умершего друга. Он поселился в доме того самого epicier, на которого указал ему Бенжамен Констан, и посвятил себя физиологическому изучению типа epicier. Результатом этого исследования стало то, что, при всей многоликости французской политической власти, при наличии в ней депутатов, советников, министров и короля, ею правит единый дух, дух купли и продажи, который вне зависимости от масштабов сделок определяется не более просвещенными и широкими взглядами, чем те, которыми руководствуется простой бакалейщик, торгующий кофе, патокой и приправами. Иными словами, Тарен пришел к выводу, что круг сделок и убеждений epicier включает в себя, по сути дела, все цели, взгляды, тенденции и устремления конституционной монархии. «Вами управляет, — говорил он своим товарищам, которые изыскивали возможности выбраться из той бездны политической безысходности, в которую была ввергнута Франция, — отнюдь не невидимая власть, вами управляет вовсе не пророк, не законник, не трибун, не государственный муж, даже не просто гражданин республики — вами правит epicier — оплот, храм, знамя Франции, средоточие всего, альфа и омега, избранник великой эпохи тысяча восемьсот тридцатого года!»

«Фанатики хотели бы свергнуть его. Но это им не по силам. Они могут разорвать его в клочья, истолочь в его собственной ступке, похоронить под руинами его собственного прилавка — он восстанет вновь, как феникс из пепла, щеголяя своими пышными телесами, дабы и впредь царить и расточать улыбки до тех пор, пока не сочтет свою миссию выполненной».

«Если вы считаете целесообразным вызволить нашу великую нацию из ее нынешнего положения, придать ей образ более благородный, пусть будет так — я того же мнения, что и вы. Но чем располагаете вы для достижения этой цели? Изгоните дух epicier! разработайте план действий; придумайте новую форму общественного правления; вложите в эту форму черты нравственной и интеллектуальной красоты, но воздержитесь до времени от горьких раздумий и бесплодных усилий; не беритесь за оружие, которое обернется против вас самих. На сегодняшний день признайте себя побежденными, склонитесь перед epicier, воздайте ему должное и подчинитесь».

Так заканчивается эта статья.

Таким образом, мы рассмотрели epicier в трех ипостасях: коммерческой, политической и символической. Теперь нам становится ясно, что великое воплощение духа epicier — король-гражданин — уверенно восседает на своем троне, ибо epicier сейчас не тот, каким он был в 1790 году, «enfant de la patrie»[779], когда он распевал «Марсельезу» или, по крайней мере, с одобрением слушал, как поют другие; ибо сейчас он жандарм, преисполненный решимости поддерживать всякого, кто стоит у власти, если только власть дает ему возможность беспрепятственно обделывать свои дела; ибо он восхищается теми, кто наверху, и не пожалеет сил заполучить их себе в клиенты; ибо на его веку сменилось довольно хозяев, чтобы вновь желать перемен. Он помнит слова и дела 1789 года; он задался вопросом, что выиграли он и его класс от политических перемен прошлого, которые, если сложить всю выгоду, от них полученную, уравновесят те убытки, которые он потерпел в результате грошового понижения цен на любой из его товаров. И сам же себе ответил: «Nil»[780]. В политике он не разбирается; он не преследует политических целей и не предвидит политических перемен. Он уступчив и лоялен. Он — та великая vis inertiae[781], которая подавляет анархию и поддерживает колоссальную массу грубой физической силы, заключенную в военной машине, которая стоит на страже существующего порядка вещей. Он — та гигантская черепаха, которая восседает в хаосе и на непробиваемом панцире которой стоит слон, несущий на своих плечах мир, мир Франции; в этом мире, как иблис[782], в своем зале восседает на троне le grand epicier[783] — король-гражданин, хранитель ордена L'Epicerie[784], король сахарных голов, самодержец бирж; он — олицетворение своего века, как и всякого века, как и всех сделок в мире: брокеражей[785], ажиотажей, закладных и процентов; он «не трактирщик, а благородный рыцарь-храмовник»[786], этот вездесущий epicier.

При всей своей пассивности, epicier подобен великому пассивному субстрату матери-земли, этой «единой формы многих имен», как сказал о ней Эсхил, которая проникает во все сущее. Воздействие его духа сказывается повсеместно. Epicier голосует, epicier избирает; epicier не рассуждает, но epicier решает и epicier руководит. Epicier управляет судом и армией, биржей и министерством. В кулаке epicier зажата шпага национальной гвардии и скипетр короля. Иными словами, вся действующая политическая система Франции — это одна grande boutique d'epicerie[787].

Итак, во Франции есть горячая молодежь, постоянно настроенная на республику; есть правительство, которое вне зависимости от того, как оно называется, из кого состоит и какие принципы исповедует, подавляет республиканские настроения силой; есть противопоставляющее себя правительству прогрессивное умонастроение, которое время от времени разряжается политическим взрывом; и есть epicier с его всегдашней приверженностью к порядку; epicier, которого устраивает любая форма управления, если только она дает ему возможность спокойно покупать и продавать свой товар; epicier, который всей тяжестью своего мертвого веса готов поддерживать любую власть, оказавшуюся во главе страны по воле бунта, если только ему покажется, что власть эта намеревается придерживаться политики роста цен и не помешает ему восторгаться по воскресеньям пригородным пейзажем.

Теперь, как нам представляется, мы достаточно глубоко проникли в суть phisiologie de l'epicier[788], чтобы понять, почему произведения, основывающиеся в основном на изображении этого сословия, не касаются политических убеждений и не идут в ногу с прогрессивными идеями своего времени.

Уже после того, как все вышеизложенное было написано, мы получили и прочли последний роман Поль де Кока «Ni jamais ni toujours»[789], в котором впервые прозвучал, пусть и весьма слабый, намек на политические убеждения, — этот намек выразился всего-навсего в сожалении по поводу того, что разрушение оказалось не в пример более значительным, чем созидание; такая позиция, впрочем, с точки зрения ее практического, а верней сказать,