Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Redit labor actus in orbem,
Atque in se sua per vestigia volvitur annus[763].
Господин де Бальзак так изображает его в этом качестве[764]: «Бакалейщик — всеобщая связь наших потребностей, он неизбежно входит во все частности человеческого существования, точно так же как память лежит в основе всех искусств.
— Где перо и чернила? — говорит поэт.
— Сударь, бакалейщик на углу.
— Я проигрался! Надо застрелиться! Где порох и пули?
— Сударь, они продаются у бакалейщика.
— Ба! Я отыграюсь. Карты! Карты! Отдам дворец за колоду карт!
— Сударь, бакалейщик...
— Курить! О, видеть, как у твоих губ медленно тлеет гаванская сигара, погружая тебя в сладостные мечтания, растворяясь дымом, подобием любви.
— Бакалейщик...
— Я хотел бы угостить Клару изысканным завтраком, — бретонское сливочное масло, китайский чай, паштет с неракскими трюфелями...
— Бакалейщик...
— Бедная Клара, твое платье измято, как осенний лист, растоптанный мужицкой ногой!
Появляется бакалейщик с марсельским мылом, крахмалом и даже с утюгом!
— О, долгая томительная бессонница! Кто в состоянии прогнать ее, если не ты, прославленный чудодейственный Фюмад! Ты, чьи красные трубочки донесут твое имя до Борнео!
— Бакалейщик.
Дитя, тебе бакалейщик продает агатовые шарики, столь же красивые, как твои сверкающие глазки, продает тебе «солнышки», которые не устают вращаться, как ты сам не устаешь бегать; бечевку, чтобы пускать змея, и самый змей. Старик инвалид, тебе он продает неизменный табак, который ты пересыпаешь из платка в табакерку и из табакерки в платок; ибо табак, нос и платок инвалида являют собой образ бесконечности, подобно змее, жалящей собственный хвост; мало того: бакалейщик продаст тебе чарку водки, которая поможет унять твои боли. Священнику он продает свечи и облатки, школьному учителю — азбуку и перья, крестному папаше — драже, жене — мыло, мужу — наливку, избирателю — бумагу, депутату — ракеты. Чего-чего только он не продает!.. Он продает снадобья, от которых умирают, и патентованные средства, которые возвращают здоровье. Он самого себя продал публике, как продают душу дьяволу. Он — альфа и омега всякого человеческого общества. Вы не пройдете ни одной мили, вам не удастся ни преступление, ни доброе дело, ни обед, ни художественное произведение, ни кутеж, вам не иметь любовниц, если вы не прибегнете к всемогуществу бакалейщика.
Это цивилизация, сосредоточенная в лавочке, общество в бумажном фунтике, потребность, вооруженная с ног до головы. Это энциклопедия в действии, это сама жизнь, распределенная по выдвижным ящикам, бутылкам, мешочкам, банкам. Покровительство бакалейщика я предпочитаю покровительству короля. Если вы покинуты всеми, даже богом, но у вас остается друг, бакалейщик, вы заживете, как крыса в головке сыра. «Нами держится все», — говорят они с законной гордостью. А потому, читая слова, написанные золотыми буквами: «Бакалейщик имярек, поставщик короля», вы в ужасе спрашиваете себя: кто же более монарх? король бакалейщика или бакалейщик короля?»[765]
Итак, мы увидели, что собой представляет epicier в положительном качестве, вытекающем из рода его деятельности. Нам еще предстоит увидеть, каков он в часы досуга, в часы увеселений. Однако в этом качестве его так превосходно вывел Поль де Кок в образе Дюпона, что мы предпочитаем воздержаться от рассуждений на эту тему до тех пор, пока он не явится вновь в своем истинном свете.
Пока что читатель может представить себе эдакого совершенного бонвивана — totus teres atque rotundus[766], гладкого и круглого, как нравственно, так и физически, — который отправляется с соседом, его и своей женой, его и своими детьми, с корзиной, набитой снедью, в фиакре, за которым следуют еще два или три таких же на fete champetre[767] в пригород Парижа, где мы вновь с ним встретимся после того, как он уже распаковал свою корзину в Роменвильском лесу.
Таков epicier в исполнении своих обыденных функций. Обратимся теперь к общим свойствам epicier, как составной части политического организма, в котором он является представителем целого класса дельцов, оперирующих решительно всем, от капиталов до стеариновых свечей, и в котором олицетворяет собой тяжкие цепи и тормоза на колесах общественного развития.
Об этой гораздо более важной и любопытной особенности epicier свидетельствует работа одного французского ученого, которой нам благосклонно предложили воспользоваться.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЗИОЛОГИЯ EPICIER
Со времен Реставрации epicier представляет собой класс людей, широко распространенный во Франции. Этому классу свойственны ограниченность и грубость во взглядах, для epicier характерно отсутствие веры как в прошлое, так и в будущее, в развитии общественного сознания он занимает строго нейтральную позицию. Такое мировоззрение мы и называем l'esprit epicier[768]. С точки зрения литературы, искусств, стиля жизни, с точки зрения манер, привычек и вкусов, которые отличаются отсталостью, вульгарностью и твердолобостью, это мировоззрение породило то, что принято теперь называть le genre epicier[769].
Epicier черпает свои политические убеждения из свода законов, если вообще может идти речь о политических убеждениях лавочника. Его взгляды не восходят к узким принципам старого либерализма эпохи Реставрации. Предрассудок, которому не свойственны ни восторженность, ни величие, — вот его отличительная черта. Он почитает себя другом свободы, но ежедневно приносит ее в жертву, руководствуясь при этом невежественным поклонением власти. Любовь к «порядку» для него превыше всего, ибо он давно подметил, что политические потрясения бьют его по карману. Нелюбовь ко всякого рода анархии или, точнее говоря, страх перед тающими доходами и дешевизной рынка превратили его в фанатика «l'ordre public»[770]. Ему положительно невозможно вбить в голову, что лучшее средство для обеспечения общественного покоя и стоит в примирении противоборствующих интересов. Он вообще не в состоянии проникнуться чьими бы то ни было интересами, кроме своих собственных. Для него порядок — это положительный результат, которого следует добиваться любой ценой, невзирая на причины, повлекшие за собой лихорадочное перевозбуждение в какой-либо части общества.
Если пренебречь его страстью к общественному порядку, его мало заботит, кто правит страной: конституционная монархия или новая династия. В тех редких случаях, когда он непременно хочет прослыть остроумцем, он позволяет себе подшучивать над нашими правителями, над их pots-de-vin[771] и tripotage de bourse[772]. Но, даже обличая правительство, он предпочитает поддерживать установленный порядок, чтобы не подвергаться
