Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Греки не ели черепахового мяса, зато лакомились морскими моллюсками. Мы, напротив, лакомимся черепаховым мясом, а моллюсков считаем пригодными разве что для изготовления порошка. Естественно поэтому, что моллюск — это одно из самых неведомых для нас существ, населяющих морские пучины, в то время как черепаховым мясом в Лондоне никого не удивишь. Из чего следует, что спрос определяет предложение во всех сферах земной природы, в том числе и в человеческой.
То же, как нам видится, происходит и с людьми. В дни Августа не было нужды в Цинциннате[753]. За Цинцинната было прошлое, зато за Августа — настоящее. Американская революция не нуждалась в Наполеоне, как не нуждалась революция французская в Вашингтоне. Будь Наполеон на месте Вашингтона, он не смог бы установить в Америке военный деспотизм; но и Вашингтон, в свою очередь, не сумел бы установить во Франции демократическое правительство. Происходит это оттого, что каждый из них был именно таким человеком, каким должен был быть, — практическая логика событий выбросила их на поверхность.
То же происходит и с религиозными обрядами. В век, требующий проявлений святости, выражающейся в смирении и покаянии, нет недостатка в Симеонах Столпниках[754], живущих на вершине столба, или в героях, подобных вольтеровскому обнаженному факиру, который сидит avec de clous dans le derriere pour avoir de la consideration[755]. Но вот наступает время свободных изысканий, и святой с факиром исчезают со сцены, уступив место Лютеру, который разит пером римского папу и мечет чернильницей в голову дьявола. На смену Лютеру приходит эпоха государственной церкви, и вместо героев, будь то гимнософисты[756] или реформаторы, появляется целый сонм дородных, откормленных проповедников, которые в первую очередь пекутся о мире и правопорядке и которые, окажись факир или Лютер в их ведении, привлекли бы их к судебной ответственности как мошенников и бродяг.
То же и с философией. Эпоха, взывающая к свободе мысли, выносящая беззаветные и бесстрашные в своей обоснованности выводы, порождает своих Эпикуров и Хоббсов[757]. В другое время, предпочитающее останавливаться на полпути в своих половинчатых решениях, не будет недостатка в философах типа Дуголда Стюарта или Макинтоша[758], призванных утешать и увеселять.
То же и с литературой. У народа, расположенного думать, и литература несет на себе отпечаток мысли; напротив, у нерасположенного думать народа отсутствие или отрицание мысли столь же неизбежно проявится и в литературе. Самые разнородные умы занимают или готовы занять подобающее им место на литературном рынке своего времени; читающая публика пускает в литературное обращение своего века все, что потворствует ее вкусам. Мильтон явился бы, если читатель ощутил в нем нужду, но в наше время Мильтон не нужен, нужен Вальтер Скотт. Мы не согласны с мыслью сонета Вордсворта:
Как нынче, Мильтон. Англии ты нужен![759][760]
Мильтон прославил бы сегодняшнюю Англию, если бы Англия внимала ему, но Англия не прислушалась бы к его голосу, если бы он был жив. Интерес к Мильтону сейчас не более значителен, чем интерес к Кромвелю. Когда творил Шекспир, не было Моцарта, Россини и Джулии Гризи[761]. Музыкальная драма пришла на смену истинной драме. Шекспир писал пьесы, потому что это было лучшее, что он мог для себя сделать. Если бы он писал для театра «Ла Скала», он, быть может, ограничился бы сочинением либретто для очередного маэстро.
Французская литература задолго до революции была проникнута идеями политической свободы; это ее свойство становилось все более отличительным, прежде чем грянул невиданный политический взрыв. Свободомыслие бурлило с нарастающей силой под гнетом устоявшихся привычек и властей, подобно тому как много веков подряд метался и кипел Тифон под Этной, прежде чем выбросить первый поток лавы, затопившей поля Сицилии.
Пиго Лебрен жил во времена Прав Человека, Политической Справедливости и Нравственного и Интеллектуального Совершенствования. Поль де Кок живет во времена технического прогресса, во времена политической экономии, во времена прейскурантов и процентов, во времена, когда даже сама по себе мечта о демократии эпохи Конституционной Ассамблеи покажется безумием, — одним словом, во времена epicier.
Кто или что такое epicier? Попытаемся ответить на этот вопрос.
Можно было бы просто сказать, что Пиго Лебрену нравилось высказывать политические суждения, а Поль де Коку — нет. Однако такое решение вопроса было бы отнюдь не законченным. Пиго Лебрен был наблюдателем. Он изображал борьбу мнений, потому что в обществе, которое он описывал, существовала борьба мнений. Поль де Кок также наблюдатель. Он не изображает борьбу мнений по той простой причине, что в современном обществе, ставшем предметом его творчества, подобной борьбы не ведется.
Несколько иначе обстоит дело с авторами любовных и приключенческих романов, которые основываются не столько на жизненном материале, сколько на собственной фантазии либо на материале, почерпнутом из других книг. Для такого автора обращение к общественным взглядам своего времени продиктовано исключительно собственной прихотью. Однако даже и в этом случае его литературные опусы не возымеют успеха без определенного поощрения со стороны общественного мнения. Когда же речь идет о художественных произведениях уровня Поль де Кока или Вальтер Скотта, не приходится сомневаться, что писатели сообразуются с господствующими вкусами, равно как и с господствующими взглядами (или критическим отношением к этим взглядам) большинства читателей.
Свои наблюдения Поль де Кок черпает по преимуществу из жизни epicier. Из этой прослойки он заимствует большую часть своих героев, и та аполитичность, которая в настоящее время свойственна epicier, правдиво отражается в том зеркале, с помощью которого автор демонстрирует нам la nature epiciere[762]. Сейчас мы увидим, что же такое epicier.
Как всем хорошо известно, epicier означает «бакалейщик», однако парижский бакалейщик — это не совсем то же самое, что лондонский, — он ближе тому социальному типу, который в английской провинции принято за глаза называть «лавочник».
Слово epicier может употребляться на трех различных уровнях: в обыденном смысле, в общем смысле и в метафизическом смысле; в первом случае оно имеет положительный оттенок, во втором
