Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин

Но на Севере Диком я тогда не остался. Не та была у меня, как видно, судьба.

Новая Земля

Стальной туман над океаном. Пароход «Владимир», качаясь в темных водах, медленно подходит к Новой Земле. Над туманами стоят громады гор, острыми полосами ровно лежат снега. Громкий гудок.

Вот уже берег. Я вижу лодки и кучку особенных людей, одетых в меха с пестрыми полосками. Рыжие и белые меха как бы повторяют полосы снега на горах. Уже различаю круглые лица самоедов. Все с черными глазами и смотрят с жадным любопытством. Они похожи на кукол в своих пестро расшитых оленьих малицах.

На берегу жалкие лачужки, сбитые из темных бревен, с маленькими окнами. От домика к домику натянуты веревки: это чтобы ходить во время ветра, так как иначе унесет в море.

Вот маленькая часовня с синим куполом, а дальше, к скалам, тянутся самоедские чумы, из которых идет дым. Стаи чаек – чайки белые с черными каймами на крыльях, бело-черные чайки, – зеленые мхи, полоски снега на горах – все это похоже на одежды самоедок.

Как будто огромные утюги, мрачные и тяжкие, лежат над берегом горы, точно заковывая Ледовитый океан. Все мертво и одиноко до того, что хочется бежать и никогда больше не видеть этой Новой Земли…

Из сиротливого дома вышел молодой урядник с серыми глазами.

– Пожалуйте ко мне, – зовет он. – Вам здесь остановиться надо. Бумагу с парохода дали – приказ. Понравится ли только фатера моя.

Вскоре матрос внес в дом мои вещи. Как бедно в доме сероглазого урядника!.. Два окошечка с тусклыми стеклами, пахнет рыбой и водкой.

– Не нравится вам, я вижу, – говорит мне хозяин, – один барон тут приехал, так вот – живет снаружи. Конечно, какая здесь жизнь. Теперь еще ничего, а зимой тех же самоедов взять… Воют, как волки. Послушали бы. Я правду говорю. Да тут завоешь.

Урядник оказался из ссыльных, а барон, действительно, из Вены приехал сюда на охоту: бить белых медведей. «Уже два раза промазал», – рассказал мне урядник.

Вскоре я нашел венского барона. Постелив на мху плед и повесив над собой простыни на палках, барон лежал в меховом мешке, облокотясь на большие подушки. Перед ним стоял лакей в невероятном костюме синего сукна, с эполетами, подпоясанный широким блестящим поясом и в цилиндре с кокардой; в руках у лакея был серебряный поднос с бокалом и открытой бутылкой шампанского. Все это было так невероятно, что я, что называется, стоял с разинутым ртом.

Барон между тем очень радостно меня приветствовал. Он вылез из мешка, предложил мне сесть и сам подал какую-то рыбу, нарезанную кусочками, сильно наперченную, сырую и соленую. А кругом барона сидели самоеды – ребятишки и подростки. Глотая шампанское, барон доставал из жестяной коробки печенье и бросал его в толпу самоедов. Те мгновенно набрасывались и мгновенно уничтожали все, как… ну как тюлени брошенную им рыбу.

– Здесь не пивши, не проживешь, – сказал урядник, когда барон предложил ему шампанское, – только я этого не пью. Мне бы рому.

Лакей достал из корзины ром, и урядник принялся за него.

Барон тем временем показал мне свои прекрасные штуцера и пригласил меня с собой на охоту.

Рано утром мы вышли. Либо горы, либо пустой и огромный берег. Все однообразно, дико и уныло. Редко покажется летящий альбатрос. Мы поднялись на шиферные скалы – выше, выше. Дохнул ледяной ветер. Самоеды шли с нами, перевязанные веревками. Один из них, вожатый Василий, сказал:

– Вечером будет медведь. Пойдем к чуму, сейчас тут.

Мы спустились по круче вниз и увидели чум. Около горел костер, а у костра сидели самоеды. Гортанными криками встретили они нас. Злобно лаяли собаки лайки. Старуха с длинными седыми волосами протянула мне руку и что-то попросила. Барон приказал дать ей бутылку водки. Она схватила бутылку с дикой радостью, а водку стали пить все вокруг костра – и даже дети.

Из чума вышел молодой самоед. На его открытой груди висел медный крест. Он пристально посмотрел на нас большими глазами и внезапно завыл, как собака. И ужас – у его сыромятного пояса была привешена за волосы голова человека. Вытекшие глаза и оскаленные зубы сверкали от костра. Это была голова его отца. Он отрезал ее у умершего, не желая расстаться с ним. Он так любил отца, что оставил себе голову, которую целовал и клал на ночь рядом с собой.

«Хорошая жизнь», – подумал я.

Кругом темные, красно-бурые горы: ночное солнце освещает их. Есть что-то неизъяснимо таинственное в этом полярном свете. И страшно – таинственны плоские лица самоедов, а глаза – как черные пуговицы. Что-то есть в них звериное.

Утром, только мы вышли после ночлега, как я увидел на пригорке много оленьих костей и рогов. На рогах висели красные и беленькие тряпочки, лоскутки. Оказалось, что это самоедское кладбище. Посреди стоял деревянный идол, выпиленный из доски, с несколькими нарисованными глазами.

Проходя под идолом, самоеды внезапно запели.

– Они поют: «Приедет пароход, привезет нам водки», – перевел мне с усмешкой урядник.

Пред нами всё скалы и скалы, отвесно спускающиеся к морю. Они – как упавшие в море огромные глыбы камней. Все покрыто инеем и снегом. Кое-где открываются полыньи. Темная вода моря и льды. На отлогих камнях видны тюлени. Вытягиваясь, они бросаются в воду. Скалы у самой воды обледенели и желтого тона. А в воздухе свежо-свежо. Пахнет сыростью и морозом.

Я смотрю в бинокль. Штуцер Ланкастера лежит около меня. Ноги озябли. Самоеды приказали мне и барону лечь в снег, а сами куда-то тихо ушли. Вижу перед собой, как большой тюлень вылез легко и смотрит на меня темными глазами, передвигая усами. Опять нырнул.

В бинокль я вижу много тюленей. Вытянув шеи, они смотрят в одну сторону, как птицы. «Не собаку ли нашу видят?» – подумал я.

Барон выставил перед собой штуцер и пристально смотрит в бинокль. Я посмотрел туда же, на белый берег, и увидел вдали длинное желтоватое пятно такого же цвета, как и края скал у воды. Пятно двигалось, и я вдруг понял, что это большой и длинный белый медведь. Он идет на трех лапах, одной, передней, закрывает морду. Я не дышу. Раздается громкий, свистящий выстрел. Эхо пронеслось в горах сзади меня. Самоед прибежал с криком.

– Опять промазал барон, – сказал мне урядник с усмешкой.

– Хорошо вам, вы вот в Петербург поедете, – говорил