Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 14 - Вальтер Скотт

— Что ж, Ланс, — сказал Джулиан, — раз уж ты решился, поедем в Лондон. А там, если обстоятельства не позволят мне оставить тебя своим слугой и если дела моего отца не поправятся, я постараюсь найти тебе другое место.

— Да нет, — возразил Ланс, — я надеюсь вскоре возвратиться в мой милый Мартиндейл и по-прежнему объезжать леса. Ведь когда у них не будет общей мишени, то есть меня, тетка и мисс Дебора быстро натянут луки друг против друга… А вот и тетушка Элзмир несет вам завтрак. Я только пойду дам кое-какие наставления касательно оленей моему помощнику Ралфу Забияке, а потом оседлаю моего пони и лошадь вашей милости — уж не сказать, что очень она хороша, — и все будет готово к отъезду.

Джулиан был рад, что приобрел такого сметливого, преданного и храброго товарища, каким показал себя Ланс накануне вечером. Он постарался поэтому уговорить тетку ненадолго расстаться с племянником. Старуха по безграничной привязанности своей к дому Певерилов легко согласилась на это и только горестно вздохнула при мысли о том, что рухнули ее воздушные замки, построенные на туго набитом кошельке Деборы. «Впрочем, — думала тетушка Элзмир, — оно и к лучшему, что он сбежит от этой чересчур прыткой, длинноногой замарашки Сие Селлок». Для бедной же Деборы отъезд Ланса, на которого она смотрела, как мореплаватель на тихую гавань, где можно укрыться от непогоды, был вторым ударом после того, как ее прогнали с весьма доходной службы у майора.

Джулиан навестил эту безутешную девицу, надеясь узнать от нее хоть что-нибудь о намерениях Бриджнорта насчет его дочери, о характере Гэнлесса и прочих подробностях, которые могли быть ей известны по ее положению в семье, но Дебора пребывала в таком смятении, что не способна была ничего толком рассказать. Имени Гэнлесса она даже не помнила, при упоминании об Алисе с ней делалась истерика, а при имени майора она приходила в бешенство. Она только перечисляла многочисленные услуги, оказанные ею отцу и дочери; предсказывала, что у них и белье будет дурно постирано, и птица отощает, и припасов будет недоставать, и дом никогда не будет прибран, и что Алиса захворает и скоро умрет, и что все эти беды не стряслись ранее только потому, что она охраняла от них семейство своими попечениями, вниманием и неусыпной заботой. Потом снова заговаривала о бегстве Ланса, то плача, то принужденно смеясь, выражала свое полное презрение к этому бесчестному человеку, и Джулиан понял, что эта тема никак не послужит к ее успокоению и что если он не пожелает отложить свой отъезд на срок более длительный, чем позволяет положение его дел, то, видимо, не дождется, пока Дебора будет в состоянии дать ему сколько-нибудь разумные и полезные сведения.

Ланс, который по доброте душевной обвинял только себя в нервических припадках мисс Деббич, или, иначе, в том, что «на нее находит», как принято было говорить в округе применительно к подобным приступам passio hysterica [46], решил ее пожалеть и не показываться больше на глаза бедной жертве собственной чувствительности и его бессердечия. Поэтому он велел своему помощнику Ралфу шепнуть Джулиану, что оседланные лошади стоят у крыльца и все готово к отъезду.

Джулиан не заставил себя дожидаться, и вскоре они, усевшись на лошадей, рысью направились в Лондон, свернув, впрочем, с главной дороги. Джулиан рассчитывал, что карета, в которой ехал его отец, будет двигаться медленно, а потому он успеет добраться до Лондона первым, чтобы посоветоваться с друзьями их семьи о том, какие меры следует принять для защиты сэра Джефри.

Они ехали целый день и уже поздно вечером остановились у небольшого постоялого двора. На их стук никто не вышел, хотя дом был освещен и из кухни доносилась чья-то быстрая речь; так сыпать словами мог только повар-француз в самый разгар своего священнодействия. А поскольку в то время эти заморские искусники встречались еще редко, то Джулиан тотчас заподозрил, не орудует ли там мосье Шобер, чьи plats [47] он недавно оценил, ужиная со Смитом и Гэнлессом.

Возможно, один из них, а может быть, и оба находятся в этой маленькой гостинице; а если так, то Джулиан мог попытаться узнать, кто они на самом деле и каковы их намерения. Он еще не представлял себе, как ему это удастся; но случай неожиданно пришел ему на помощь. — Вряд ли я смогу принять вас, господа, — сказал хозяин, наконец появившийся в дверях. — У меня сегодня остановились знатные господа, и им нужен весь дом, да и того, боюсь, будет мало.

— Мы люди простые, почтенный хозяин, — ответил Джулиан, — и едем на рынок в Моузли. Нынче уж поздно двигаться дальше, а нам хватит и маленького уголка.

— Ну, коли так, — сказал хозяин, — я помещу одного из вас в кладовой, за перегородкой, хоть господа и желали быть одни; другой же хочет не хочет, а должен помочь мне у бочонка.

— Меня к бочонку! — вскричал Ланс, не дожидаясь решения своего господина. — Рядом с ним я готов жить и умереть.

— Ну, значит, я иду в кладовую, — сказал Джулиан и, обернувшись к Лансу, шепотом попросил его, чтобы избежать возможности быть узнанным, обменяться с ним плащами.

Пока хозяин ходил за лампой, они быстро переоделись, и хозяин провел Джулиана в дом, предупредив его, чтобы он не шевелился в своем убежище, а если кто-нибудь его увидит, чтобы назвался одним из обитателей дома и предоставил ему самому все уладить.

— Тебе будет слышно все, что говорят господа, — добавил он, — но я думаю, ты ничего не поймешь: они или лопочут по-французски, или болтают всякую чепуху про королевский двор, которую понять не легче.

Кладовая, куда был помещен на этих условиях наш герой, по-видимому, служила по отношению к общей зале чем-то вроде крепости, откуда можно было наблюдать за мятежной столицей и обуздывать ее. Здесь сидел хозяин в субботние вечера и, не видимый своими гостями, имел возможность следить за их желаниями и поведением, а также слышать их разговоры. К подобной деятельности он питал изрядное пристрастие, ибо принадлежал к многочисленному разряду тех филантропов, для которых чужие дела важны ничуть не менее, если не более, собственных.

Там-то он и поместил нового гостя, еще раз напомнив, что тот ни словом, ни движением не должен выдать свое присутствие, и пообещав немедленно принести ему кусок холодной говядины и кружку отличного эля. С этими словами он покинул Джулиана, забрав с собою лампу, и его гостю пришлось довольствоваться тем светом, который проникал в кладовую из ярко освещенной залы через щель, обычно позволявшую хозяину видеть все, что там происходит.

Положение Джулиана, само по себе неудобное, оказалось, однако, таким, какого он только мог бы пожелать.