Лапти - Петр Замойский

— Товарищ председатель, позвольте сказать.

— Пожалуйста, — пытливо посмотрел Алексей на приезжего.

— Хотя я и не в курсе дела, но думаю, что вопрос с заявлениями сложнее. Надо выяснить сначала, кто этим людям писал заявления — колхозник или единоличник…

— Колхозник, — ответил Алексей.

— Так вот. Первым делом этого колхозника сейчас же грязной метлой из колхоза. Второе — надо рассортировать заявления по категориям: на бедноту, середняков и зажиточных.

Говорил приезжий уверенно, спокойно, а собравшиеся с любопытством всматривались в него и внимательно вслушивались.

— Товарищи, — обратился Алексей к собранию, — приезжий, не знаю, как по фамилии…

— Бурдин, — подсказал тот.

— …товарищ Бурдин внес предложение — разбить заявления на категории…

— Он правильно говорил…

— Сгоряча нельзя.

— Товарищи, я просил бы приезжего пройти в президиум, — предложил Петька.

— Верно, Сорокин! — поддержали его.

Бурдин из задних рядов прошел к столу. Сначала смущенно сел на уголок скамьи, но Петька уступил ему место и усадил рядом с Алексеем.

— Работать к нам или по дороге? — тихо спросил Алексей.

— Скажу после.

— Хорошо, — согласился Алексей и поставил вопрос о человеке, который так много израсходовал бумаги на заявления. — Того, кто писал, вы отлично знаете. Он навредил колхозу не меньше, чем уполномоченный Скребнев.

— Скажи, кто? — насмешливо выкрикнул Сатаров.

— Среди вас сидит, — ответил Алексей.

— Мало ли что! Просим, пущай он руку поднимет.

Алексей улыбнулся:

— Ну-ка, герой графленой бумаги, подними руку.

«Герой» сидел спокойно, будто дело и не касалось его. Лишь голову нагнул чуть пониже. Вторично предложил Алексей поднять руку, герой еще ниже нагнулся.

— Тогда последний раз… Иначе назову твое имя.

— Называй, — раздался голос.

— А-а, откликнулся! Товарищи, сочинитель заявлений…

Но договорить не пришлось. Сочинитель не только руку поднял, но и сам поднялся. Оглядел собрание и отрывисто выкрикнул:

— Что беззаконного — кто писал! Граждане попросили, он и написал.

— Ты писал? — припер его Алексей.

— Хотя бы я, что из того?

— Совесть есть, сознался.

— Он сознательный, — похвалил Петька. — Не сдуру в заявлениях пишет: «не осознал колхозной пользы».

— Заявления циркулярные, — ответил секретарь сельсовета.

— Аблокат.

— Культурник.

— Только беда: от социализма спина у него, как к дождю грыжа, ноет.

Но Митенька не слушал, как высмеивали его. Сам он кричал громче всех и обращался почему-то к Бурдину:

— Меня граждане просили. И ничего противного власти нет. Не сам ли председатель на собрании предлагал, чтобы все, кто выходит, подавали заявления. И я правильно поступил, ежели писал. Нельзя силком держать людей в колхозе. Ежели бы не я, вам бы самим писать пришлось. Одной бумаги сколько потратил.

— Бесплатно, что ль, работал? — спросил Илья.

— Жду, когда правление заплатит.

— Сдельно аль поденно?

— Вам виднее, — прищурился Митенька и сел.

Мирон ободряюще ему крикнул:

— А ты не робь, Митрь Архипыч. Квиток подавай совету. Гоните, мол, по пятаку с человека.

Митенька надеялся, что все дело кончится шутками: в случае чего, поддержат его те, которым писал заявления. Но вышло по-другому. Бурдин внес предложение — немедленно исключить Карягина из колхоза, а имущество не возвращать.

Против такого предложения никто руки не поднял. Алексей потребовал, чтобы Митенька сейчас же покинул заседание. Тот, зная характер своего врага, метнул на него злобный взгляд и медленно пошел к двери.

Вряд ли успел Митенька дойти до своей избы, как уже почти все село знало, что первым исключен был не тот, кто раньше подал об этом заявление, а тот, кто совсем его не подавал. Следом за Митенькой исключили еще двадцать пять домохозяев. Сначала зажиточных, потом злостных убойщиков скота и тех, кто первый бросился разводить лошадей, растаскивать сбрую.

Заседание прервали на обед. Вечером предстояло разобрать большую стопу заявлений, поданных середняками. Алексей не стал оглашать, чьи заявления будут разбираться. Это было верным способом заставить каждого призадуматься. Так и получилось. Не дожидаясь вечернего заседания, многие колхозники стали просить Алексея отдать им заявления обратно.

— Да вы ведь, как пишете, не осознали? — хитро прищурясь, говорил Алексей.

— Мало ли что…

Иные откровенно говорили:

— А мы и не читали. Говорят, подпишись, ну и подписались.

Алексей решил прекратить разбор.

— Я говорил, что дело не так просто, — заметил Бурдин.

— Свежему человеку виднее, — согласился Алексей. — У меня, надо сказать, от всей этой суматохи голова распухла.

— Верю, — подтвердил Бурдин. — Если бы не так, то спросили бы меня, кто я и что.

— И про это забыл. Говори сам.

— Вот, коротко и ясно.

Он вынул из кармана бумагу. На ней знакомый штамп и печать Алызовского райкома.

Настоящее дано т. Бурдину Сергею Петровичу в том, что он, рабочий мастерских Московско-Курской железной дороги, двадцатипятитысячник, направляется Алызовским райколхозсоюзом и райкомом партии на руководящую колхозную работу в артель «Левин Дол» с. Леонидовки.

Председатель РКС Телегин

Секретарь райкома Уланский

— Я очень рад, товарищ Бурдин, — чуть дрогнувшим голосом проговорил Алексей. — Я уверен, что мы сработаемся.

— Само собой разумеется, — ответил Бурдин.

— А люди есть. Хорошие. Но мы немножко устали. По правде сказать, из-за колхоза дела по сельсовету забросил. Колхоз наш без настоящего председателя на положении дикого. Бери дело в свои руки.

Если Алексей был рад приезду Бурдина, то взбудораженное население было настроено иначе. Одни затаенно насторожились, другие с нетерпением стали ждать, как поведет работу приезжий и не свернет ли на путь Скребнева. Были и такие: не взяв обратно заявлений, приводили лошадей. Иные наоборот: заявления брали, а лошадь и сбрую оставляли дома.

За несколько дней Бурдин проверил конюшни, амбары, сбруйные сараи и решил положить конец неразберихе. Надо было немедленно выяснить, кто действительно остается в колхозе, а кто выходит. Организовали четыре проверочные группы, поручили им обойти все бригады и опросить каждого колхозника в одиночку, остается ли он в колхозе, или выходит.

Дело как бы начиналось сызнова.

Не привыкать Петьке ходить по избам. Он так хорошо знал каждый дом, что безошибочно мог сказать, в каком углу у кого в сенях лежали обмялки и где в обмялках прикорнула собака. И как эту собаку зовут, знал Петька. Зато и Петьку все собаки тоже знали. Они не лаяли на него.

Второе общество резко отличалось от остальных обществ. По зажиточности оно уступало только третьему, зато по характеру не походило ни на одно. Характер, а вернее «лицо» его изучить было почти невозможно. Если о третьем составилось нерушимое мнение, что все кампании там надо проводить с боем и наступать решительно; если первое, — несмотря на то, что иногда слушалось Митеньки, — почти всегда шло навстречу во всех мероприятиях; и если четвертое… впрочем, там вожаком был кузнец Илья, — то всегда загадочным было поведение второго общества — Гореловки. Узнать заранее, как оно будет относиться к решению того или иного вопроса, почти никогда нельзя было. Случалось, что сельсовет, проводя какую-либо кампанию, заранее предполагал: ну, самое отчаянное сопротивление встретится во втором, — глядь, наоборот. А иногда неожиданно просчитывались: «Ну-у, второе примет. Пошлем к ним кого послабее». И с собрания уходили разочарованными, получив дружный отпор.

Вожаки во втором — тоже особенные. От них-то все и зависело.

Такую характеристику второму обществу дал Петька, когда они шли туда с Бурдиным и Сатаровым. Почему это общество такое, Петька тоже рассказал.

Лет тридцать назад второе общество, по завещанию умершего помещика, получило в подарок двадцать три десятины леса. Тринадцать десятин находились при Леонидовке — гореловский лес, а десять — при Сиротине. Подарил помещик лес с таким условием, чтобы каждый год в день его смерти непременно служили за упокой его души панихиду. Этот самый лес и объединил второе общество, обособил его. А так как больше никакого леса местного значения при себе не было, то остальные общества находились в зависимости от второго. Даже навильник, черен или сошник взять было негде. И шли к гореловским, платили им, сколько они запрашивали. Немало и греха было: покупать мог не всякий, — воровали. Воров ловили, избивали и нередко по улице водили. Так, с одной стороны зависимость, с другой — затаенная злоба привели к тому, что граждане второго общества сплотились и, несмотря на внутренние распри между бедняками и кулаками, держались дружно, выступали организованно, если дело касалось леса.