Титус Гроан - Мервин Пик

Отступая назад, Флэй понял, что его понемногу теснят в угол на дальнем конце залы. Свелтер накатывал, точно ночной кошмар. Разум его продолжал работать, но в физическом совершенстве, с которым двигались ноги повара, в самом кружении стали проступало нечто экстатическое, нечто, приобретавшее, благодаря именно совершенству своему, отдельное, самостоятельное бытие. Трудновато было представить, как сможет теперь остановиться эта белая глыба.

И тут господина Флэя осенила мысль. Будто бы уворачиваясь от налетающей стали, он отступал все дальше и дальше в угол, пока изогнутый хребет его не соприкоснулся с чертой, по которой смыкались две стены. Загнанный по собственному выбору в западню, — ибо он успел бы, если бы захотел, проскочить в затянутый дождем проем, Флэй вытянулся в полный рост, вжал спину в образованный стенами прямой угол, опустил меч вдоль тела — и стал ждать.

Свистящий секач мгновенно приблизился. При каждом промельке вращающейся головы повара, Флэй видел впивающиеся в него налитые кровью глазки. Они походили на сгустки ненависти, и настолько сосредоточен на смерти Флэя был каждый помысел, каждый нерв подлетающего все ближе и ближе повара, что всегдашняя сообразительность на время покинула его и случилось то, на что и рассчитывал Флэй. Дуга, описываемая длинным оружием, была так широка, что левую и правую ее оконечности уже отделяли от сходящихся стен всего несколько дюймов, и на следующем обороте секач врезался в штукатурку, а следом стены — так показалось Свелтеру — скакнули ему навстречу, и руки его пронзила острая боль от удара, снесшего порядочный кусок заплесневелой стены. Флэй, так и державший меч опущенным вдоль ноги, уперев его в пол рядом с правой ступней, принял на себя лишь малую часть напора рухнувшей туши Свелтера. Смертоносное вращение прервалось так внезапно и резко, что Свелтер, не более способный управлять своим телом, чем сломавшаяся машина, утратившая и ритм движения, и движущую силу, еще продолжая топать вперед, обвалился, так сказать, вовнутрь собственной кожи. Не будь Флэй столь тощ и не затиснись столь глубоко в угол, он, пожалуй, задохся бы. И так-то вязкий нажим облепленной паутиной одежды Свелтера на лицо Флэя оставил ему возможность делать лишь куцые, болезненные вдохи. Предпринять он ничего не мог, руки его были прижаты к бокам, лицо смято. Но последствия потрясения понемногу проходили, и Свелтер, словно к нему вдруг вернулась память, пошатываясь, как во хмелю, стал выползать из угла, и хоть воспользоваться мечом на расстоянии столь близком господин Флэй не мог, он быстро скользнул вдоль левой стены и, обернувшись, увидел, что можно бы попытаться ткнуть Свелтера в ребра, пока тот выписывает по полу широкие пьяные загогулины. Головокружение, которым вращение наградило Свелтера, на сей раз сослужило ему хорошую службу, ибо его так мотало по Паучьей Зале, что он обратился в мишень, пригодную разве что для пустякового кровопускания.

И потому Флэй ждал. Его терзала тошнотворная боль чуть ниже затылка. Она началась сразу после полученного им сокрушительного удара в челюсть. Флэю отчаянно хотелось, чтобы все уже кончилось. Страшная усталость одолевала его.

Свелтер, вокруг которого перестала кружиться Паучья Зала и который снова обрел способность прочно стоять на ногах, с жуткой целеустремленностью надвигался на Флэя, раздосадованный секач трясся в его руке. Звук шагов повара по доскам казался странно отчетливым, и удивленный Флэй вгляделся через плечо в лунную ночь. Дождь кончился, снаружи, если не считать скорбного шепота капель, опадающих с Горменгаста, стояла полная тишь.

Внезапно Флэй понял, что здесь, в Паучьей Зале, ничто не закончится и не разрешится — никакого смертельного удара не будет. Если б не эта уверенность, он бросился бы на Свелтера еще когда тот приходил в себя, привалясь к двери в дальнем конце залы. Но Флэй лишь стоял в залитом лунным светом проеме — долговязый силуэт с подобными уродливым наростам обмотками на коленях — и ожидал приближения повара, разминая длинными костлявыми пальцами позвонки на ноющей шее. И Свелтер ринулся в атаку. Подняв секач, он летел к Флэю, вся левая сторона головы и левое плечо его блестели, облитые кровью, оставлявшей за ним цепочку капель. Прямо перед ведшим на открытый воздух проемом имелся завершающий пол порожек высотой дюймов в шесть. За проемом камень спадал фута на три к прямоугольной, огороженной крыше. Но в эту ночь никакого спада там не было — большое озеро дождевой воды плескалось прямо о пыльные доски Залы. Человеку, не знающему этих мест, нежащееся под луною озеро могло показаться необычайно глубоким. Флэй, пятясь, соступил с дощатого порожка, нога его, опускаясь, подняла фонтанчик лимонно-желтых брызг. Миг, и, по паучьи переступая, он двинулся вспять по теплой, как чай, воде. Воздух, даже после такого ливня, остался гнетущим. Страшная тяжесть тепла так никуда и не делась.

Вот тогда и случилось самое страшное. Свелтер на полном ходу зацепился ногой за порог и, неспособный сладить с инерцией, обрушился в теплую воду. Секач выпорхнул из его рук, полетел, кружась в лунном свете, и в последний раз вспыхнув вдали, унырнул в золотистую тишь озера. И пока упавший ничком Свелтер пытался подняться на ноги, барахтаясь, будто морское чудовище, Флэй налетел на него. Повар еще успел с первобытной натугой перевернуть свою тушу, отыскать и вновь потерять опору, извиваясь, свалиться вновь, на этот раз навзничь, и всплыть, взбивая воду так, что она оплескала все его тело. На миг он даже обрел способность дышать, но было ли это достижение перевешено зрелищем нависшего над ним темного, неумолимого врага, обеими руками высоко поднявшего над головой рукоять меча, острие которого смотрело поверженному повару в живот, только сам Свелтер и смог бы сказать. Вода вокруг него багровела, глаза, подобные хрящевым шарикам, вращались в лунном свете, следя за отвесным паденьем меча. Флэй не потрудился выдернуть его. Меч остался торчать подобьем стальной мачты, все паруса которой спущены на палубу, где они, словно обретя собственную жизнь, не зависящую ни от ветра, ни от волны, плещут и содрогаются в мертвенном буйстве. Круглая рукоять меча изображала «воронье гнездо» на топе мачты, не вмещавшее, впрочем, дюймового росточка пирата. Флэй, стоял по колена в воде, прислонясь к наружной стене Паучьей Залы и следя из-под полуопущенных век за последними смертными содроганиями врага, когда услышал над собой некий звук и, покрывшись гусиной кожей, обернулся и уперся взглядом в лицо — лицо, улыбавшееся ему в серебряном свете из глубины Паучьей Залы. Глаза на лице были круглые, рот открытым, и едва лунное безмолвие, как будто б навеки, накрыло все вокруг бескрайней белой простыней, протяжный вопль смертоносного сыча с коленкоровым треском разодрал ее от края до края.

Уход

В последующие годы господин Флэй почти ежедневно с дрожью вспоминал то, что за этим последовало. Воспоминание возвращалось к нему, как возвращаются сны — неожиданное, незваное. В памяти вообще присутствует нечто мистическое, но не менее мистическими были и потекшие за смертью Свелтера часы, отсчитываемые, так сказать, гигантскими курантами, на циферблат которых была, будто на барабан, натянута кожа мертвого повара, а за стрелками, завороженно двигавшимися по кругу, тянулся по долгим минутам кровавый след. Господин Флэй двигался вместе с ними.

Он вспоминал, как очнулся стоявший у окна Граф; как тот держал в руке свою трость с нефритовым шишаком, как сошел в дождевое озеро. Граф ткнул тростью в тело и оно, покрутившись с минуту в воде, опять улеглось на спину, словно было живым и решило во чтобы то ни стало продолжать любоваться луной. Затем Граф закрыл повару глаза, надвинув мякотные лепестки на два мраморных шарика в красных прожилках.

— Господин Флэй, — сказал лорд Сепулькгравий.

— Светлость? — хрипло отозвался слуга.

— Ты не ответил на мое приветствие.

Флэй не понял, о чем говорит хозяин. Приветствие? Граф не сказал ему ни слова. И тут он вспомнил вопль сыча. И содрогнулся.

Лорд Сепулькгравий постучал тростью по рукояти мачты-меча.

— Как ты думаешь, им это понравится? — спросил он. Губы его медленно разделились. — Ну что ж, мы можем хотя бы предложить его им. Хотя бы это мы сделать можем.

О последовавшем за этим кошмаре довольно будет сказать лишь то, что долгие наполненные тягостным трудом часы завершились в Кремнистой Башне, куда они сволокли тело, предварительно сплавив его к бреши в парапетной стене, через которую с крыши стекало озеро. Свелтер низвергнулся на две сотни футов в искрящемся под луной водопаде, они нашли его раскинувшееся на манер скатерти тело пускающим пузыри на мокром гравии. Затем, прежде чем выступить в неблизкий путь, пришлось еще отыскать веревку и крюк.

Белое безмолвие веяло ужасом. Лунный свет лежал, как изморозь, на Кремнистой Башне. Вдали, за длинной чередой залов, павильонов, увенчанных куполами заброшенных строений покоился, мерцая, остов библиотеки. Справа от них тянулся, весь в полосах света и мрака, сосновый лес. Сосновые шишки светились на их пути, точно слоновой кости фигурки, цепляющиеся тенями за поблекшую землю.