Тень всадника - Анатолий Гладилин

Больше в умные разговоры я не встревал. Не отрывая глаз от такого роскошества, я урчал, пускал слюни, чавкал, старался с хрустом отгрызать по кусочкам - словом, делал вид, будто имею на ее плечи какие-то права, а она, Змея Подколодная, делала вид, что это соответствует действительности.

Ложь, которая всех устраивала. Ложь, которая доказывала простую истину, столь милую симпатичным дамам: неприступных мужчин не бывает, бывают мужчины неоприходованные.

...Финита комедия. Я прошу остановить машину Небо чуть заволокло, потянуло свежачком, самое время мне прогуляться.

Актеры снимают маски, смывают грим. Она сказала, что очень мне благодарна, а я сказал, что был счастлив, она сказала, мол, была потрясена тем фактом, что я пил и ел за ленчем, а я сказал, что, дескать, старался вжиться в роль. И она сказала (сказала еще в дороге), что вечером идет на прием в адмиралтейство к обормоту Якимото (японский праздник у хозяина), будут сплошные американцы, форма одежды - парадная.

Короче, все было сказано. Нет, не все. Мягкой кошачьей лапой, вобрав когти, она погладила мою ладонь.

- Тони, не надо думать обо мне плохо. Обещаешь?

- Обещаю. Ты самая любимая девочка на свете.

"Синяя стрела" развернулась и укатила, а я пошел накручивать свой километраж и размышлять о пользе невинного вранья. Не скрою, мне было приятно услышать эти слова, но я знал - прежний опыт подсказывал, - что такие слова женщина говорит своему старому мужу тогда, когда убегает на свидание к любовнику, причем любовнику не случайному, а проверенному, с которым заранее известно, что будем исполнять и каким способом.

Тем не менее я сдержал свое обещание. И в полдесятого вечера, несколько расслабившись доступными мне (в холодильнике) средствами, решил ей позвонить. Поблагодарить за прекрасный день, за то, что она умница, и за то, что сегодня впервые за долгий период я даже не вспомнил про игрушечку в чемодане. (Впрочем, про игрушку желательно промолчать. Промолчим.) Я смело набрал ее номер. Она точно уже вернулась с приема (конечно, прием у Якимото, никаких сомнений!), ведь время укладывать Элю, петь ей в постели песенку.

Увы, моя диспозиция была ошибочной. Я-то держал свое обещание, но и родственники из Сан-Диего держали круговую оборону на Диккенс-стрит. Молодой мужской голос неприязненно, с раздражением ответил, что Дженни еще нет и неизвестно, когда будет. Я понял, что говорю с темно-зеленым костюмом. Думаю, и темно-зеленый костюм понял, с кем он говорит. С моим появлением в Городе Ангелов Дженни стала отлучаться из дома гораздо чаще, чем раньше. (В будни все ее передвижения контролировались по телефону из Сан-Диего? Безусловно.) И вероятно, свои вечерние выходы она мотивировала светскими мероприятиями, связанными со мной. "Обязаловка, дорогуша. Ты же заезжал на юбилей в университете, сам видел, какая тоска. Что же касается профессора, он трогателен, но посмотрел бы на него - песок сыплется". Не ручаюсь, что именно так она говорила зеленому костюму (совсем не ручаюсь, что ее дорогуша постоянно в темно-зеленом костюме - отнюдь), но если говорила, то что-нибудь в таком духе - невинная ложь, которая устраивала всех. Однако у зеленого костюма имелись явно свои идеи по поводу ее скучных светских мероприятий, и он не знал, служу ли я ширмой или... Во всяком случае, в его голосе я услышал не только раздражение, я услышал боль. Похоже, что в Сан-Диего меня еще принимали всерьез.

Я положил трубку. Как ни странно, весьма успокоенный. Может, чуть-чуть со злорадством. Скорее, с сочувствием. И пусть ему, зеленому костюму, спать этой ночью с Дженни, - и не только этой, через неделю тоже, по расписанию - да ведь кончится тем, что она размажет его по стенке. Круче и жестче, чем меня. Товарищ по несчастью... Пора, пора организовывать нам с ним Товарищество по Несчастью, акционерное общество с уставным капиталом - впрочем, тут я профан, устав напишет Дженни, она у нас специалист по финансам.

Звоню ей в понедельник в госпиталь. Просто так, проверка интонации. Разговаривают крайне любезно.

И во вторник. И в среду. Город Ангелов.

В четверг спрашивают: а ты чего, собственно, звонишь? И так как вопрос задан не волшебным, но почти ангельским голосом, покорно объясняю. Домашняя заготовка: дескать, ты была, как всегда, права, в моем возрасте преобладают корыстные интересы, а интересы у меня какие? Сохранить здоровье! И я заметил, что общение с тобой, даже по телефону, благотворно действует на мое моральное и физическое состояние.

Тогда говорят, пожалуйста, тогда говорят, ради Бога. Только звони мне лучше домой, сам знаешь, какое время для меня удобно.

Чужой опыт никого не учит? Собственный опыт ничему не учит!

Ведь зарекался не затрагивать скользкой темы, а тут вякнул, мол, звонил в субботу, в удобное время, да нарвался.

Разительное изменение голоса. Интонации немецкого генералитета. Фельдмаршал Роммель, генерал-полковник Гудериан. Дранг нах Остен!

- С каким парнем ты разговаривал? С американцем? Молодой голос? Этого быть не может! Во сколько это было? Полдесятого вечера? Я вернулась домой в час ночи, прием у шефа затянулся до безобразия. А с Элей дежурил Матвей Абрамович, старичок, муж Гали, помнишь? Он по-английски не чирикает. Ты просто ошибся номером. Американец назвал мое имя? В Лос-Анджелесе сто тысяч Дженни. Совпадение. Надо было перезвонить.

И почти убедила. Я тут же дал задний ход, и она смилостивилась, сбавила напор:

- Ты, наверно, сам не замечаешь, что разговариваешь со мной, как жена-домохозяйка с загульным муженьком. Таким же тоном. Попреки и упреки. Не загоняй меня в угол. Ты мне сразу напоминаешь Джека, будишь во мне очень плохие ассоциации. Я от этого зверею и могу ответить очень грубо. Не подставляйся.

Урок зарубил на носу. Звоню в полдесятого вечера. Говорю лишь на дозволенные темы, утвержденные военной цензурой. Мне устраивают мелкие провокации. Не поддаюсь. Иду прямо по обозначенной трассе. Я знаю повадки советского конвоя. Там шаг в сторону считается побегом. Стреляют на поражение. Постепенно ее голос опять обретает ангельские интонации. Мне обстоятельно сообщают, как прошел день, что сказала Кэтти, что сказала Лариса, что сказала Кэтти про Ларису, что сказала Лариса про Кэтти, что сказал адмирал Якимото, он же Якимура, вчера на приеме и что он сказал сегодня про вчерашнее - не правда ли, смешно?

Конечно, смешно, моя девочка. Смешно и грустно, ибо я вспоминаю то блаженное время, когда звонил в госпиталь из Парижа и получал такие же подробные доклады, кто что кому сказал, но разговор со мной для нее был разрядкой, отдыхом, а не обязанностью.

Хватит. Забудем. Теперь наше дело маленькое - поддакивать. Уезжаете на уик-энд в Сан-Диего? Да-да-да! Полезно сменить обстановку. Элю ждут с нетерпением тетя Клара и дядя Сэм? Они так любят Элю? Ни секунды не сомневаюсь, особенно по поводу нетерпения и любви. Ты про кого? Я про Элю, тетю Клару и дядю Сэма, а ты про что подумала? Да-да-да, в Сан-Диего совсем другой воздух, дуют океанские бризы, а в Лос-Анджелесе бензиновый смрад и смог, не продышаться ребенку. (Действительно, откуда в Лос-Анджелесе взяться океанским бризам? Он же в тысяче миль от моря, огорожен Кордильерами и Альпами! - ироническая фраза, естественно, проглатывается.) Йес, яволь, да-да-да! Знаю ли я, что Эля учинила сегодня в детском саду? Нет. Продолжай. Про Элю мне всегда интересно. А про кого не интересно? Про президента республики Сальвадор. Постой, разве я что-нибудь про него сказала? Нет, поэтому и неинтересно. А если бы сказала? Тогда не пропустил бы ни слова.

И вот, в том же ряду, как бы между прочим:

- ...Но вообще я ужасная врушка. Вру с вдохновением даже тогда, когда этого не требуется. Мне в детстве читали тысячи сказок. Привычка фантазировать вошла в кровь. И Эля вся в меня, хотя ей я прочла сказки три, не больше. Она рассказывает в детском саду такие басни, их там принимают за чистую монету. Например, оказывается, ее мама была стюардессой и прыгала с самолета на парашюте. Рассказывает, нисколько не смущаясь моим присутствием. Я слушаю, смеюсь и вижу, что ничего нельзя поделать. Гены.

Позже, в процессе жевания своей стряпни, я тщательно пережевываю услышанное. Что означает ее откровенность? Признак доверия? Очередная провокация? Или все сказанное мне не имеет для нее никакого значения, просто сотрясение воздуха (отравленного бензиновыми парами и не продуваемого океанскими бризами)?

В любом случае должен ей сказать спасибо, ибо получил занятную тему для размышлений, которые отвлекают от дурных намерений, а значит, способствуют здоровью, моральному и физическому.

В конце концов, que demande le peuple? Что хочет народ?

* * *

Каждое ее слово, каждую ее фразу я анализирую, пробую на зуб, просматриваю на свет. Однако за последний месяц я ей тоже умудрился кое-что наговорить. Экскурсы в историю и беседы на бытовые темы отбросим. Поищем перлы. Обычно бормочут: не помню, мол, в состоянии аффекта. Нет, помнят. Надо помнить. Вот несколько перлов для искателей жемчуга: