Гуманный выстрел в голову - Коллектив авторов. Составитель С. Лукьяненко

А я, онемелая, смотрела в глаза эти, глаза цвета расплавленного серебра, и видела в них — леса, зеленеющие и облетающие, в ненастье и под яркими лучами солнца, видела столетние дубы и тоненькие осины. Ах, если что-то еще трогает меня в этом мире — это леса, И вот стихия леса умирала предо мной, и я знала, что не допущу этого, и душа моя была спокойна, словно вода в каменной чаше.

Я — Сортис. Я утверждаю это всем своим существованием.

Я легче пера из крыльев птенца, ветер несет меня, куда захочет. Я не берусь менять мир, но знаю, о, как хорошо я знаю, когда и что я должна сделать. Легкими шагами ушла я от своего народа в заоблачный замок Гора-са-Исет и присягнула ему на верность и поклялась вечно хранить его меч и следовать за ним в битвах. Легкими шагами я ушла от соколоподобного моего повелителя, презрев все свои клятвы. Я не тревожусь, не страшусь, не трепещу. Я делаю то, что делаю, ибо я — Сортис.

Я вошла в озеро, и вода его была ледяной, словно смерть. Я коснулась цепей, слушая самое себя. Нет, не мне снимать эти заклятые цепи, не мне, маленькой колдунье из Истеле-и-Вэзил, бывшей всаднице Гора. Я могу сражаться с богами и повергать их во тьму, но не сумею снять этих цепей. А время уходило — капля по капле, так вытрясают из бутылки последние капли вина или масла. Время уходило. Время ушло, то время ушло, когда разговаривали деревья и направлялись к полям сражений, выдернув корни из родной земли. Вот отчего замерли леса в дремотном сне — оттого, что душа их пленена враждебной силой.

Но я — Сортис, я делаю то, что делаю, и шаги мои легки, и клятвы мои непостоянны. Я клялась, что никогда не покину Гора, и ушла от него. Уходя, я клялась никогда не встречаться с ним.

Но нынче я воззвала к нему.

И он пришел, Гор-са-Исет, Сокол с белым знаменем, и я плакала, протягивая к нему руки, а ведь он никогда не видел раньше слез моих, соколоподобный мой повелитель. И я ничуть этого не устыдилась, ибо я не знаю стыда.

Оковы пали под взглядом Гора, и на руки он подхватил обессиленного пленника, и закутав в плащ свой, белый с алым подбоем, понес вон из пещеры. Когда я вослед за Гором вышла из пещеры, и солнечный свет брызнул мне в глаза, мне показалось, что не пленник, а сама я воскресла. Гор уложил пленника на траву, на плащ свой, белый с алым подбоем, и обернулся ко мне.

— Он умирает, — сказал Гор, и так давно не слышала я голос его, птичий и металлический одновременно, так давно я не слышала его, что звук этот резанул мне уши.

— Все равно — умирает?

— Ты знаешь это, не так ли? Знаешь не хуже меня. Он умирает, но ты можешь отдать себя смерти вместо него.

И я взглянула в соколиные черные глаза, я смотрела, и солнце слепило меня. Ветер шелестел в листве.

Сожалеть ли мне, бояться ли мне смерти? К чему? Я — огонек сгоревшей свечи. Шаги мои легки, душа моя спокойна.

— Отдай ему свои силы, — сказал Гор. — И все будет хорошо с ним. Но ты умрешь, Сортис.

— Я знаю.

— Боишься ли ты?

— Да, — сказала я. — Очень.

— Ты ли это, Сортис Бесстрашная? — усмехнулся мой Гор.

— Ты ли это, Гор Безжалостный? — отозвалась я со слабой улыбкой.

Когтистая птичья лапа коснулась моей щеки.

— Прощай, Сортис, — сказал он.

— Прощай, мой Гор.

И он исчез. И только плащ его, белый с алым подбоем, остался здесь. Я подошла и села на край плаща. И, помедлив, сбросила всю защиту свою, все щиты, укрывающие сущность мою от внешнего мира. Даже у обычного человека немало таких щитов, у меня же было вдвойне. И вот, оставшись без них, я поняла, что умираю. Словно я открыла шлюзы, и все, чем я была, есть и буду, хлынуло неудержимым потоком — вовне.

Я умирала и не страшилась этого.

Я — лист, опавший прошлой осенью.

Я — огонек сгоревшей свечи.

Я — дуновение ветра в пустой комнате.

Я — Сортис.

Шаги мои так легки, что я прохожу по миру, ничем не омрачив свою душу.

Шаги мои так легки, что я прохожу по лесам, не шелохнув ни травинки.

Шаги мои так легки, что в царство смерти я приду, как родная.

Я проснулась с криком. Вечерело. Воздух становился прохладен, небо на западе синело, готовясь принять ночной сумрак. Изломанные тени деревьев чертились на траве. Закутавшись в свой черный плащ, я поднялась с травы и пошатнулась, ноги не держали меня. Сон. Всего лишь сон! Медленно, словно столетняя старуха, двинулась я домой. И слезы текли по щекам моим, но я улыбалась, и душа моя была спокойна, словно вода в каменной чаше. Боль и страх, тоска и сожаление никогда не коснутся меня, ведь я — Сортис.

Ту ночь я спала безмятежно, как ребенок, и ни один дурной сон не потревожил мой покой. А поутру, когда солнце взошло над кромкой леса, меня разбудил стук в дверь. И я сошла вниз по лестнице, и часы важно и медленно отбили бессмысленное время. Запах осени лился в открытое окно, и на полу лежали опавшие листья.

Бездумная, отворила я дверь. И обмерла. И отступила на шаг.

Он стоял предо мной, вовсе не такой, каким я видела его вчера. Не умирающий, страшный и грязный, с пустым взором, вовсе нет. Он стоял предо мной, спокойный и тихий, в свободных одеждах, и черные волосы струились по плечам его, и глаза цвета расплавленного серебра взирали на меня. Я не страшилась смерти, но взгляда этого устрашилась. Ибо он спрашивал с меня больше, чем я могла дать.

Правда ли то, что существует для каждого раз и навсегда определенный путь, судьба или рок? Ведь все равно любой человек зажат в тисках своего рода, традиций, воспитания, морали; любой человек идет по туннелю меж высоких стен — и не может свернуть ни в ту сторону, ни в эту. Свободен лишь тот, кто сможет отринуть все, вырваться из тисков своего мира, умереть для всех. Я умерла дважды. Я покинула свой народ ради Гора, и я покинула Гора ради самой себя.

Я — Сортис, и мне пришло время снова обрести и потерять. И я не устрашусь этого. Я покину свою свободу ради другого.

Гость мой шагнул в комнату и раскрыл мне объятья. И я пошла к нему, как заблудившийся ребенок идет на дальний и неверный свет, медленно, с глазами, полными слез. И душа моя была спокойна, словно вода в каменной чаше. Ибо я легче пера из крыльев птенца, ветер несет меня, куда захочет. Ибо я — Сортис.

Мы лежали на берегу озера, а в мире осень снова вступала в свои права, и впервые это не печалило меня. Ибо я знала, что все будет хорошо, ибо я знала, что леса мои с приходом зимы не впадут в сон, подобный смерти. Ибо воплощенная душа леса была предо мной.

Он улыбался. Может быть, сам не замечая этого.

— Постой, куда ты?

— Я искупаться хочу.

— Холодно же, Сортис, осень на дворе.

— Я всадница Гора! — провозгласила я гордо, опрокидываясь в воду. Он засмеялся, глядя на меня, но в озеро за мной не полез. Я давно уже поняла, что он не любит открытых водоемов, зато безумно любит дождь, словно деревце, готов часами стоять, запрокинув голову, подставляя лицо капели.

Водичка, и правда, была холодноватая. Над озером, в ровной рамке из желтеющих лесов, плыло бледно-голубое небо с размытыми пятнами облаков.

— Сортис, замерзнешь. Сортис, возвращайся.

Я кувыркнулась в воде, нырнула. Вода была мутной, зеленоватой. Чьи-то руки легко подхватили меня, вырвали из воды с россыпью брызг. Я вскрикнула — и засмеялась, обнимая его. Мое счастье, его счастье — все перепугалось однажды и длилось, длилось, длилось, никак не желая кончаться. И очень давно я не вспоминала о том, кто я.

Но и тогда я была все той же Сортис, не больше и не меньше. Я была все той же Сортис, и счастье, любовь, радость ничего не прибавили мне.

Я была огоньком сгоревшей свечи.

Я была дуновением ветра в пустой комнате.

Я была счастлива, я дарила — и вбирала в себя, и носила его ребенка, но я все еще оставалась той же Сортис, и ничто в мире не могло взволновать мою душу. Ибо моя душа подобна воде в каменной чаше. Ибо все в мире преходяще, и я знаю это доподлинно, я знаю это. Ибо я Сортис. Я кричу об этом небу над моей головой, я шепчу об этом лесам моим. Я — Сортис, это все, что я могу противопоставить миру, это все, что у меня есть. Я — Сортис, и душа моя легка, словно перо из крыльев птенца.

Он обнимал меня, целовал мои мокрые волосы. Так они и не отросли по-настоящему с тех пор, как я носила птичий шлем с клювом надо лбом. Впервые придя в заоблачный замок повелителя моего Гора-са-Исет, я остригла косы свои, и с тех пор время словно остановилось, и волосы у меня не отросли ни на чуть-чуть. И я не удивлялась. Ах, стоит только связаться с богами, духами и стихиями! — возврата нет, а удивляться сил не хватит.

К вечеру мы вернулись домой. Я заварила чай, разлила по чашкам. Он обнял меня, и я прислонилась к нему с немалым удовольствием. С мокрых его волос капала вода. Волосы он никогда не сушил, полотенца не признавал совершенно. Я смеялась над ним, но он меня и слушать не желал.

Такой вот он был. Вот такой.