Московия - Сигизмунд Герберштейн

После того как московит отказался начать переговоры с литовцами, пока те не пришлют своих послов в Москву, я послал господина Ганса фон Турна к королю в Вильну, прося его от имени императора прислать сюда послов; я сделал это, чтобы почтить короля. Король отвечал мне, что готов прислать послов, если я обеспечу им безопасность и охранные грамоты великого князя. Я сделал это и снова отправил фон Турна. Тем временем король посылает свое войско к Опочке. Фон Турн прибыл с литовскими послами, захватив с собой Вольфа фон Ламберга, в то время пажа польского короля, родича нас обоих, поглядеть на эту страну. Фон Турн прибыл примерно на два дня раньше послов. Когда он под городом переезжал через реку Москву, то фон Ламберга не хотели пускать с ним как слугу короля. Ему пришлось остаться там, пока не приехали литовские, то есть королевские послы, с которыми его пустили, разместив в монастыре вне города, сразу после переправы через реку Москву. Этот фон Ламберг впоследствии стал управляющим церковными землями в Крайне, бароном в Ортенегге и Ортенштайне.

Прибыв на переговоры, литовские послы Ян Щит и Михаил Ботуш стали горячо упрекать назначенных для переговоров московитских советников, что-де вопреки клятвенным заверениям, или, как они это именуют, крестоцелованию, а также вопреки грамоте и печати без всякой уважительной причины ведется война; при заключении брака между королем Александром и сестрой великого князя было договорено, что для нее построят русскую церковь, дабы она могла отправлять богослужение по своей вере. На самом деле такая церковь стоит на несколько шагов дальше, чем договаривались — эта вот причина и была заявлена при объявлении войны.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Я сказал вначале, что был послан блаженной памяти императором Максимилианом в Москву для примирения государей польского и московского, но вернулся оттуда без успеха. Ибо, пока я хлопотал в Москве в присутствии и польских послов о мире и соглашении, король, собрав войско, осадил крепость Опочку, однако безрезультатно, ибо из-за зимы не мог долго оставаться в поле. После того как войско польского короля ничего не добилось под Опочкой, — а рассчитывалось, что если эта крепость будет захвачена, то можно будет достичь более выгодного мира, — великий князь сделался высокомерен, не захотел принять мира на равных условиях, так что литовцы вынуждены были уехать ни с чем. Ко двору для переговоров с литовцами я был зван утром накануне Симона и Иуды. Было очень сыро и грязно, но когда мы возвращались в гостиницу, все так крепко замерзло, что ехали совершенно посуху.

Государь московский наотрез отказался заключать перемирие с королем. Переговоры были прерваны, но меня он отпустил все же с почетом. Хотя мои лошади и многие слуги находились в Новгороде, великий князь назначил мне дорогу через Смоленск, и наряду с прочими почетными дарами дал мне отличные санки со шкурой белого медведя, длинный красивый белый войлок, чтобы мне укрыться вместе с санями, и к саням — высокую лошадь рыжей масти; таких высоких лошадей я в их краях не встречал, лошади у них, как правило, низкорослые.

Итак, покинув Москву, где я пробыл тридцать одну неделю{357}, я прибыл прямо в Можайск (восемнадцать миль);

Вязьму (двадцать шесть миль);

Дорогобуж (восемнадцать миль);

потом в Смоленск (восемнадцать миль). От Смоленска и до границы в течение двух дневных переходов меня с почетом провожало двести всадников. Затем мы отдыхали там две ночи под открытым небом среди глубоких снегов и в лютый мороз. В первый день вечером я был приглашен моими провожатыми на ужин, и они почтили меня щедрым угощением. Накидав длинные и довольно высокие кучи сена, положив на них древесную кору и постлав скатерти, мы сидели за столом на земле с поджатыми ногами, вроде турок или татар, вкушая таким манером пищу и затягивая ужин несколько чрезмерными возлияниями. Угощали меня изрядно, а пить заставляли более, чем мне того хотелось.

На другую ночь мы подъехали к какой-то реке, тогда еще совсем не замерзшей. Это была граница. Я послал вперед одного из своих слуг с двумя собаками, подаренными мне великим князем. После полуночи от сильной стужи река покрылась таким льдом, что по нему перевели более десяти саней, да еще и груженых. Я велел выкатить на него свои тяжелые сани, а московит, со мной снова посланный к императору, — свои, и, хотя с помощью одних только слуг, мы быстро с ними переправились. Лошади же, согнанные вместе, переходили не здесь, а в узком месте, где лед сломался, и река текла быстрее и с большей силой.

Оставив там, в двенадцати милях от Смоленска, своих провожатых, я направился в Литву и в восьми милях от границы прибыл к Дубровно на Днепре; надлежащим количеством всего необходимого я запасся в Московии, гостиница же была литовская. Я вез с собой живых белок и горностая. Ночью у меня под кроватью горностай насмерть загрыз троих белок и выгрыз у них мясо на затылке.

Отсюда к Орше (четыре мили). Между Дубровно и Оршей протекает река Кропивна. Здесь, ближе к Орше, и произошла та битва, о которой сказано выше. От Вязьмы и до этого места Борисфен был у нас справа, и близ Орши мы вынуждены были переправляться через него на небольшом расстоянии ниже Смоленска. Оставив реку около Орши, мы прибыли прямо в Друцк (восемь миль), Гродно (так! — А. Н.), одиннадцать миль;

Борисов (шесть миль), на реке Березине, истоки которой Птолемей приписывает Днепру,

Логойск (восемь миль),

Радошковичи (семь миль),

Красное Село (две мили), Молодечно (две мили), городок Крево с заброшенной крепостью (шесть миль),

Меднинкай, тоже городок с покинутой крепостью (семь миль), а оттуда достигли наконец Вильны{358}. После отъезда короля{359} в Краков в Польшу я задержался там на несколько дней, ожидая возвращения через Ливонию из Новгорода слуг с моими лошадьми. Встретив их, я затем 30 декабря свернул на четыре мили с дороги в Троки — это два замка, обнесенных стеной, чтобы посмотреть там на заключенных за оградой в саду бизонов, которых иные называют буйволами.

Никлас Нипшиц, слуга короля, ожидал меня в Вильне, чтобы ехать со мной в Краков. Когда мы подъезжали к Трокам, воевода господин Григорий Радзивилл{360} прислал к Нипшицу человека, обижаясь, что тот везет к нему чужих гостей без его