Солдат удачи. Исторические повести - Лев Вирин

Потом мы долго сидели на сквере перед Страшным домом. Хоть его и переименовали дважды, все до сих пор говорят «Губчека». И бо­ятся. В школе рассказывали, что «чёрные Маруси» привозят в этот дом по ночам арестованных. И почти никто из них не выходит на свободу. И что тут пытают.

Мама достала свой паспорт. Отдала мне сумочку. «Тут все деньги и твои документы. Жди меня до восьми вечера. Если не выйду, езжай в Москву, к тёте Лиде», — сказала она, потом отдала мне свои серебря­ные часики и ушла. Я и ждала до утра. А потом пошла на вокзал.

Таня заплакала.

—Поплачь, поплачь, моя девочка. Полегчает. — Тётя Лида лас­ково гладила её по волосам. — Слава Богу, доехала. Будем теперь жить с тобой вдвоём.

—              А где же Маша? — подняла голову Таня.

—              Уехала моя доченька. Вышла замуж за Алёшу Середина. Он как раз получил диплом ветеринара в Тимирязевке. Распределили парня в Туркмению, каракулевых овец разводить. Вот дети и уехали. Уже три недели. Я вам написала. Должно, письмо не успело дойти.

—              Теть Лида, — озабоченно спросила Таня, — а у вас неприятно­стей из-за меня не будет?

—              Что за чепуха! — засмеялась тётя. — Ты ж дочка моей любимой сестры Веры. Даже и не думай! У меня есть знакомая паспортистка, мы тебя быстренько пропишем, а с первого сентября определим в школу.

Лидия Петровна работала в ОТК Шрифтолитейного завода на Большой Коммунистической, инженером-химиком. Придя с работы, тётя усаживалась за старенькую машинку «Зингер». Таня в свои трина­дцать лет выглядела совсем девочкой, и Машины вещи пришлось пе­решивать капитально. А до первого сентября осталось совсем немного.

Тане часто снилась мама. Тогда девочка просыпалась в слезах. Мучительно думала: «Что с ними? Как узнать? Писать в Читинское НКВД? Не ответят...».

—              Выяснить, что с ними, можно только там, в Чите, — рассуждала Лидия Петровна. — Лучше бы по знакомству. Да как найти там хоро­шего человека? Вспомнила! — всплеснула руками тётя. — У деда был друг, Абрам Соломонович, главбух в тресте. Когда-то он похвастался, что в любом городе Союза у него либо родич, либо приятель! Вот только жив ли старик? У меня и телефон его должен быть.

Абрам Соломонович сам снял трубку и даже вспомнил «милую Лидочку».

Поехали. Оробевшая Таня исподтишка разглядывала важного, бритого старика, очки в золотой оправе, тяжёлую старинную мебель — на дверце резного шкафчика целая сценка: собака, как живая, и птичка в траве.

—              Говорите, внучка Алексея Петровича? Надо помочь. Вэйз мир! Сколько горя вокруг! — посочувствовал Абрам Соломонович. Он выта­щил толстую, растрёпанную записную книжку и долго её листал. — Есть! Илюша, мой племянник. Он там завскладом на железной дороге. Придётся вам подождать. До Читы быстро не дозвонишься.

Пока ждали, хозяйка, Берта Моисеевна, угощала их чаем с вкус­нейшим мандариновым вареньем из тоненьких красивых чашек.

Наконец дали Читу. Племянник пообещал постараться.

—              А ваш Илюша и вправду сможет узнать в НКВД о папе и маме? —засомневалась девочка.

—              Узнает! — засмеялся старый хозяин. — У него такие связи. Жди и надейся!

Через неделю из Читы пришли грустные вести: полковника Ко­ровина вместе с другими командирами расстреляли. А вот мама жива. Ещё под следствием.

Наверное, ей дадут лет пять или восемь, но может, и повезёт. Членов семей врагов народа теперь посылали в Караганду, в специ­альный лагерь. Оставалось ждать.

Московской школы Таня боялась. Накануне спросила у тёти:

—              Небось, спросят, кто родители. Придётся наврать что-нибудь.

Лидия Петровна ответила не сразу:

— Зачем? Врать без нужды не стоит. Да и запутаться просто. Го­вори правду, только не всю. А ежели её чуть-чуть подправить, то и по­лучится нормально. Мама у тебя тяжело больна. Что тюрьма, что больница — не велика разница. А папа с вами не живёт. Ушёл. Он ведь и вправду ушёл, хотя и не по своей воле.

На большой перемене к Тане подошла длинная, голенастая де­вочка в круглых очках:

—              Новенькая? Привет! Тебя как зовут?

—              Таня.

—              А меня Варя. Давай дружить!

Варя оказалась неглупой девочкой, но очень дотошной.

—              Ты где училась раньше? Ты ж не москвичка! Я сразу заметила.

—              На станции Борзя. Это за Байкалом, на китайской границе.

Варя глянула не неё пристально и больше не спрашивала. Не­сколько дней она приглядывалась к подруге. Потом, по дороге домой из школы, оглянулась и тихо сказала:

—              Никого нет близко? Тань! Я ведь догадалась. У тебя отец воен­ный. Ты не боись, я никому не скажу. У меня старшего брата тоже за­брали. Он адъютантом служил у командарма Уборевича. Ты не думай, в классе таких, как мы, ещё двое.

Учёба давалась Тане легко: прослушает учителя, а потом отве­чает, не заглянув в учебник. Варя регулярно списывала у подруги за­дачки по математике. За первую четверть у Тани было всего три четвёрки.

Перед ноябрьскими праздниками она пришла из школы встре­воженная.

—              Нас будут в комсомол принимать! Приказали готовиться. Вера боится: что ей говорить, если спросят о брате? Многие девочки знают. Неужто отказываться от него? — переживала Таня. — А мне опять врать придётся. Отец — враг народа. Как быть, тётя Лида? Не хочу я в комсо­мол.

—              Не тревожься, девочка! Что-нибудь придумаем, — успокоила её тётя. — В комсомол ведь принимают с четырнадцати лет? Видишь, а тебе-то только тринадцать. Ты ж пошла в школу с семи лет. Значит, воз­раст ещё не вышел. А через год о тебе, небось, никто и не вспомнит. Кампания уже кончится. На крайний случай, наденешь на шею кре­стик: дескать, я верующая. Они и отстанут. Может, оно и лучше, не вступать. Дедушка всегда говорил: «Хочешь жить спокойно — не высо­вывайся».

—              А вы верующая, тётя Лида?

—Верующая. Да Маша-то была комсомолкой. Она и попросила меня образа спрятать. Теперь можно их снова в красный угол повесить.

Понемногу девочка привыкала. Реже плакала, вспоминая роди­телей. Проснувшись ночью, радовалась: можно не бояться — никто не придёт, не постучит в дверь.

Труднее ей было приспособиться к порядку, царившему в ком­нате тёти.

—Каждая вещь любит своё место, — говорила Лидия Петровна. — И искать потом не надо, и убирать куда проще.

У мамы Таня, придя из школы, швыряла платье в одну сторону, туфли в другую. Правда, мама каждый день ругала её за всякий пустяк. Таня уже и не слушала. А тётя Лида никогда не повышала голос. Да по­пробуй, ослушайся! И соседи к ней шли после любой ссоры, со всяким конфликтом. Решение тёти почти всегда было окончательным.

Таня особенно любила поздние вечера, когда они садились под шёлковым абажуром вязать. Тётя — какую-нибудь кружевную кофточку, Таня — свой первый в жизни шарф. Лидию Петровну можно было спро­сить о чём угодно. Она всегда отвечала Тане, как взрослой. Не отмахи­валась.

—              А какой он был, дедушка? Мама почти ничего мне не рассказы­вала, дескать, вырастешь — узнаешь. А что я, дура какая? Я ж не стану трепаться с кем попало.

Лидия Петровна подумала:

—              Дедушка, Алексей Петрович, был человек замечательный. Са­моучка, из бедной семьи, он пробился сам, стал у купца Вавилова глав­ным бухгалтером.

Напрасно считают, что бухгалтер — скучная профессия! От бух­галтера очень много зависит. Дурака или ненадёжного человека Вави­лов к своим книгам и близко бы не подпустил. А ведь был очень умён. Недаром у него оба сына вышли в академики: и Николай, и Сергей.

Раньше вся квартира, где мы живём, была дедушкина. Бабушка родила здесь семерых, да все, кроме старшего, моего папы, умерли в младенчестве. А папа окончил университет, стал врачом-хирургом. Во время войны с немцами он заведовал большим госпиталем на фронте, в Галиции. В 1916 году, когда наши отступали, они с мамой до послед­него момента спасали раненых. Так и погибли.

Мы с Верочкой росли у дедушки. После революции он работал в Москомунхозе. Когда начался НЭП, дедушку очень звали перейти к частникам. Огромную зарплату сулили. Не пошёл. Не верил он в НЭП. Очень был осторожен. Дед говаривал: «Не тот умён, кто из беды вы­путается, а тот, кто в беду не попадёт».