Солдат удачи. Исторические повести - Лев Вирин

—              А можно я перепишу кое-что для себя? — взмолился Валя.

—              Можно, — улыбнулась тётя. — Переписывай. Не жалко.

Валя пришёл с «амбарной книгой» подмышкой. Вежливо пил чай, но так жадно поглядывал на книжный шкаф, что Таня рассмея­лась:

—              Ладно! И что ты нашёл в этих стихах? Садись, пиши.

Валя вынул редкую в те годы авторучку: — Заграничная! Папин подарок.

Таня заглядывала в книгу через его плечо: «Чем он так восхища­ется?».

Это были странные стихи! Многое девушка не понимала. Но что- то в них было. Трогало за душу: «Я живу с твоей карточкой, с той, что хо­хочет...».

Когда Валя дошёл до строчек: «Грудь под поцелуи, как под рукомой­ник...», Таня густо покраснела — разве можно говорить об этом, и даже писать!

Наконец, в авторучке кончились чернила. Нежно, как живое су­щество, юноша поставил книгу на место.

—              А что у вас во втором ряду? Можно? — спросил Валя.

Тётя Лида кивнула.

—Цветаева! А это? — Валя вынул книгу в скромном ситцевом пе­реплёте. — Тоже Цветаева. Машинописная! Да это ж «Крысолов»! — ахнул от восторга мальчик. — Я столько слышал об этой поэме, а в руках не держал. За такую книгу полцарства не жалко. Лидия Петровна, поз­волите? Честное слово, я никому не скажу, откуда.

Тётя Лида разрешила:

—              Хорошо. Приходи через неделю, перепишешь.

Валя даже руку тёте поцеловал!

Закрыв дверь за гостем, Лидия Петровна заметила:

—              Угораздило ж тебя в поэта влюбиться. Будь осторожна. Поэты — народ ненадёжный.

На большой перемене в понедельник Валя отвёл Таню на чер­дачную лестницу, подальше от любопытных глаз:

—              Замечательная у тебя тётя! Откуда у неё такие редкие книги?

— Подарок от влюблённого поэта, — лукаво улыбнулась Таня. — А тебя кто приохотил к поэзии?

—              Мама. Она очень любит стихи.

Девочки поглядывали на Таню с завистью и с ревностью. Ни кожи, ни рожи, а какого парня привадила!

Пришлось Тане основательно осваивать поэзию. Девушка стара­лась больше слушать, но нельзя ж осрамиться. И многое нравилось! Полюбившиеся стихи Цветаевой мгновенно выучила наизусть. Кое- что из Пастернака тоже.

В марте война кончилась. Финны отдали нам часть Карелии и даже Выборг.

Валиному папе в Кремле вручили орден Ленина — за стрельбу прямой наводкой по дотам на линии Маннергейма. После майских семья Крулевских вернулась на Украину

На перроне Таня робко клюнула Валю в щёку. Ведь он ни разу даже не попытался её поцеловать!

Друзья обещали писать друг другу. Валя прислал четыре письма. Но Таня так и не смогла ему ответить. Не получилось. Зато читала и перечитывала стихи с заветной полочки.

Летом Алёша Середин привёз на Всесоюзную сельскохозяй­ственную выставку гордость Туркмении — своих каракулевых овец.

Дня через три приехала и Маша с годовалым Андрюшкой.

Внука тётя Лида увидела в первый раз. И такое счастье светилось у неё на лице, что Таня отвела глаза — неудобно.

Крупный, неуклюжий пацан глядел на всех настороженно. Но к бабушке на руки пошёл сразу. Признал.

Назавтра все вместе поехали на выставку, в Останкино. По жаре, двумя трамваями. Алексей ждал родных у служебного входа: не при­шлось стоять в длинной очереди за билетами.

В просторном загоне меланхолично жевали сено большой гор­боносый баран и три овцы. Публика с восторгом разглядывала малень­ких ягнят, их роскошные, в шёлковых локонах шкурки.

— Эти большие. Рисунок уже совсем не так хорош. В дело идут шкуры ягнят, забитых на первый-второй день жизни. Сейчас я вам по­кажу, — пояснил Алёша и вынес угольно чёрную и золотистую шкурки. — Вот за такие платят золотом. Особенно за «сур», золотистую.

—              Таких маленьких и убивают?! Жалко! — огорчилась Таня.

—Мы отбираем только барашков, и то одного из четырёх, — за­смеялся Алёша.

Бродили по выставке, ели мороженное, но от шума и духоты у тёти Лиды разболелась голова. Вернулись домой.

Таня влюбилась в двоюродную сестру ещё пять лет назад, когда папу переводили с Украины на Дальний Восток. Тогда семья Корови­ных три недели прожила в Москве.

И теперь Таня просто не отходила от Маши.

—              Как же ты живёшь в пустыне с малышом?

— Нормально. У нас свой дом из самана, под камышовой кры­шей. Летом, конечно, жарко. Повешу на окна мокрые простыни — и ничего. Терпимо.

—              А речка там есть?

—              Нету. Овцы пьют солоноватую воду из местных источников. А нам каждый день водовоз привозит на верблюде большую бочку. Да всё это ерунда. Жить можно.

Другое трудно. Каракуль, он как золото. Приедет комиссия из области: «Дай!». Из района: «Дай!». Милиция каждый месяц: «Дай!». А шкурки на строгом учёте.

—              Как же твой Алёша выкручивается?

— Есть свои хитрости. Главное, он хорошего человека пробил главным бухгалтером. Иннокентий Андреич, ссыльный, из Ленин­града. Не хотели брать. Такой человек! Бухгалтерия в полном ажуре, ни один ревизор не подкопается!

—              А как же шкурки для начальства?

— Так у наших чабанов в степи, вместе с совхозными, и свои овцы пасутся. Кто их сосчитает? Алёшка с чабанами в большой дружбе. Выручают.

Маша пообещала приехать через год. Но в мае 41-го от неё при­шло письмо: овцы болеют — отпуск Алёше не светит.

—              Отдохнуть всё равно нужно! — заметила тётя Лида. — Поедем в Белоомут, к кузине Наташеньке! Это ж моя любимая двоюродная се­стра. Больше двадцати лет она учит ребятишек грамоте в этой деревне.

Всю войну, и ещё долго после неё, в голодное и холодное время, Таня вспоминала эти две недели отдыха как островок тихого счастья.

Кружка парного молока с тёплым ржаным хлебом на завтрак, та­релка с мёдом из собственных ульев на столе — ешь, сколько захочешь, — и усыпанный крупными ягодами малинник на опушке, куда девочку привели Катя и Лёша — внуки строгой тёти Наташи.

Но 22 июня началась война, и через несколько дней тётя Лида и Таня вернулись в Москву

Поезд подошёл к Москве поздним вечером. Из окна вагона Таня со страхом и любопытством вглядывалась в тёмные московские улицы. Нигде ни огонька! Война.

В неосвещённом трамвае кондукторша наощупь взяла деньги, и также наощупь оторвала билеты. Кое-как добрались до дома.

Утром тётя Лида побежала на свой Шрифтолитейный, а Таня развела крахмальный клейстер, нарезала газету и принялась наклеи­вать на оконные стёкла косые бумажные крестики. Все соседи так уже сделали, чтобы при бомбёжке не ранило осколками.

Потом пошла к Варе. Та обрадовалась:

—              Вернулась! Вот здорово! Айда в центр. Говорят, на бульварах вырубают липы, освобождают место для аэростатов заграждения.

И вправду, на прогалинах бульвара лежали огромные серые бе­гемоты аэростатов. Девушки в сапогах и гимнастёрках держали их на верёвках, словно на привязи.

—              Вечером аэростаты поднимут, — объяснила Варя, — чтоб немец не смог бомбить с малых высот.

Большой театр для маскировки раскрашивали разноцветными бурыми и зелёными пятнами.

Начались воздушные тревоги. Услышав истошный вой сирены, люди собирали узелки и чемоданы и спускались в подвал — в бомбоубе­жище.

На четвёртый раз тётя Люда сказала:

—Не пойду! — Вся эта суета оскорбляла присущее ей чувство собственного достоинства. — Ежели убьют, то хоть в собственной ком­нате. А ты иди, Танюша.

Но девочка уже записалась в пожарную дружину и, услышав си­рену, торопилась на крышу. Скоро там сложилась дружная компания подростков: Эдик, тринадцатилетний, застенчивый книгочей, страст­ный футболист и спортсмен Витька из первого подъезда, кокетливая Рита с первого этажа, и Таня. Совсем недавно они едва замечали друг друга. А тут сошлись.