Обнаров - Наталья Троицкая

– Ну вот. Теперь раза два-три подкинем наших «дров», потом угли помешаем, подождем, заслонку в трубе прикроем, и можно будет ждать тепла, – сказала Тая и стала отряхивать от пыли перчатки и шубу.

– Ты как-то легко с этим справляешься.

– Я же деревенская, Костя. И потом… – она запнулась, точно решая, говорить или нет то, что хотелось. – Мне очень тебя жалко.

– Меня?

– Ты из-за меня здесь. Ты устал, и замерз, и расстроен, и… Ты прости меня, ладно?

– Простить за что? За то, что устал и замерз? Или за то, что моя жена расстроила меня тем, что помирать собралась?

– Не передергивай.

– Ну, простите меня, Таисия Андреевна! Я все еще в шоке. Не каждый день женщина, которую ты любишь больше жизни, объявляет тебе, что весной умрет и просит похоронить рядом с бабушкой! Я не умею на это правильно реагировать! У меня просто нет опыта! – выкрикнул он.

Она прикрыла ладонью ухо.

– Я понимаю. Тебе надо выговориться, Костя. Но это же ничего не изменит.

Он схватил ее за плечи, тряхнул.

– Выговориться? Мне нужно выговориться?! Тогда слушай! Ты – эгоистка! Ты просто маленькая, распустившая сопли дрянь! Ты милая, нежная, ласковая, ты… Тая, ты очень хорошая! Ты та женщина, о которой мечтает любой нормальный мужик! Уж и не знаю, чем я угодил Богу, что он послал мне тебя. Ты не понимаешь, что тебя любишь до беспамятства! Ты не понимаешь, что мужику без тебя уже нельзя ощущать, дышать, жить. Ты привязываешь к себе намертво! Прости мне это слово, я просто другого не подберу. Потом ты просто бросаешь того, кто не может без тебя дышать и жить. Говоришь: все будет так, не иначе. Тебе плевать, что я прирос к тебе всей кожей, что мне больно, что режешь по живому! Теперь давай про Егора.

– Отпусти меня. Я не хочу это слушать! – она сделала попытку освободиться от его цепких рук.

– Ты будешь это слушать!

– Нет! Не надо! – почти в истерике выкрикнула она.

– Ты сына решила сделать сиротой! Как ты можешь говорить, что любишь его?! Ты безответственная мать!

– Я люблю его! – сквозь слезы выкрикнула она. – Замолчи, Костя!

– А меня? Меня ты любишь?

– Отпусти! Мне больно!

Она вновь попыталась вырваться, но Обнаров не отпускал.

– Если бы ты любила нас с Егором, ты бы боролась! Сколько надо! Сколько Богом отпущено! Есть разные методики лечения. Не помогла одна, надо пробовать другую. Надо пытаться, Тая! Ты еще не знаешь выводов врачей. Возможно, некоторое ухудшение твоего состояния – норма. Вместо того чтобы поддержать близких тебе людей, которым, поверь, тоже не сладко, ты тут же ставишь на них и на себе крест и единственный выход, который приходит тебе в голову – смерть!

– Я просто устала. Я не хочу! Я не выдержу эту пытку второй раз! – сквозь слезы выкрикнула она.

– Почему ты решила, что все надо начинать с нуля? Врачи говорили о новом этапе лечения, о новых препаратах. Михайлович заверил нас, что достигнут положительный результат. Иначе бы он просто тебя из клиники не отпустил. Я понимаю, что ты нервничаешь перед госпитализацией, но всему же есть предел!

– Я не могу! У меня нет сил!

– А я могу. Я – могу!!! Я могу работать, как вол, могу мотаться к тебе в Израиль, могу опять работать и опять лететь в Израиль. Между всем этим могу добывать бабло на твое лечение, могу нянчить сына, могу утешать больную мать, могу сниматься в комедийном кино, могу улыбаться, ломать шута на сцене, петь, танцевать. Наконец, могу улыбаться и балагурить с тобой, хотя сердце на куски от боли рвется! Я могу!!! Почему ты не можешь?! Я знаю, что все ради тебя, ради сына. Я знаю, что ради вас я смогу все выдержать! Почему ты не можешь? Любовь, Тая, это не слова: «Я тебя люблю». Если любить так, как любишь нас с сыном ты… Лучше пожалей. Не надо нам душу до весны рвать. Лучше сейчас, сразу. Вот дверь. Метров сто через поле. Дальше стая голодных волков быстро и качественно сделает то, что ты хочешь. Даже весны ждать не надо. И никаких врачей!

Обнаров подтащил жену к двери. Ударом ноги распахнул дверь.

– Убирайся! Я похороню тебя рядом с бабушкой. Твои желания я привык уважать!

Он отпустил ее. Тая застыла в дверном проеме и какое-то время стояла абсолютно неподвижно. Потом дрожащей рукой она ухватилась за дверной косяк и стала медленно оседать. Наконец, она села на порог и заплакала.

Он не подошел. Он стоял чуть поодаль, за ее спиной, и глазами, полными боли и сострадания смотрел на жену. Ему оставалось только надеяться, что она примет правильное решение.

– Это что такое, вашу мать? Что это такое, я вас спрашиваю?! – председатель взволнованно ходил вокруг стоявшей у пилорамы «девятки». – Почему здесь машина? Где этот хрен?

Рабочие безразлично пожимали плечами.

– Мы-то откуда знаем? С утра так и не приходил.

Председатель подскочил к Рябцеву, потряс кулаком перед его носом.

– Раньше вы мне не могли сказать?! Я ж у вас пять раз на дню был.

– Так вы что, Василий Кузьмич, сами машину не видели?

– У меня в голове только машины смотреть! У меня налоговая с проверкой, прокуратура ищет лесонарушения, пожарников жду… Еще эти волки! Волки! Стыдобина какая! Полдеревни охотников, а волки прямо обнаглели! Сегодня в Мишкине на доярку напали, всей фермой еле отбили. В больницу отвезли в тяжелом состоянии. На Калыжихе народ с работы, из овчарни, выйти не мог. Овчарню стаей прямо так и обложили. Хорошо, сторож с ружьем на работу пришел. Волки лютуют, а на Спасе эта утренняя баба и мужик с «девятки»!

– Василий Кузьмич, что мы, следим, кто куда пошел, кто когда вернулся?! – опять попытался оправдаться Рябцев.

– Нам тогда и работать будет некогда, – поддержал Красавин.

– Вы мне за этого пожарника ответите. Врет он, что не пожарник. Я совсем недавно его морду видел. А нигде, кроме как у пожарников, я не был.

– С вашей зрительной памятью, Василий Кузьмич…

– Хорошо хоть жену узнаете.

– Он на артиста одного похож. Только тот помордастее.

– Точно! – подтвердил Красавин. – Я позавчера комедию смотрел. Там еще…

– Вот только артистов мне здесь и не хватало! Хватит зубы сушить. Стемнело. Людей искать надо. Дело-то серьезное.

– Если серьезное, в МЧС звонить надо, – сказал Красавин.

– «МЧС…» – передразнил председатель. – В своем колхозе я сам себе МЧС! Садитесь оба на моего «козла», дуйте на центральную усадьбу. Поднимайте Андрюху Лаптева, Валеру Сотова и Женю Рассказова, пусть берут ружья, садятся на снегоходы и едут сюда. Я их здесь ждать буду. Потом ты, Рябцев, на «козле» вернешься сюда. Может, понадобится на обратном пути «девятку» дернуть. Так! – председатель посмотрел на часы. – Чего стоим? На все про все вам полчаса.

Точно в благодарность за то, что люди о ней все же вспомнили, что опять нужна, печь щедро дарила тепло.

Обнаров сидел на печи, прислонившись спиной к печной трубе. Глиняные самодельные кирпичи прогревались равномерно и медленно, поэтому тепло было еще ненавязчивым и приятным. Тая сидела на некотором расстоянии от мужа. Оба молчали. Было абсолютно темно.