Другая Грань. Часть 1. Гости Вейтары - Алексей Шепелёв

— Харчевня-то хоть цела осталась? — поинтересовался более опытный в таких делах Нижниченко.

— Мирон, я был капитаном морской пехоты, а не РВСН. Там даже все табуретки целы остались, Саша может подтвердить.

— Подтверждаю, — с готовностью откликнулся казачонок. И, неожиданно для Мирона, улыбнулся лукавой улыбкой крупно нашкодившего мальчишки. — Только я не знаю, что такое ЭрВэЭсЭн.

— Ракетные войска стратегического назначения, — пояснил Мирон, переходя на русский. — Одна ракета — и нету города.

— Ого, — улыбку с Сашкиного лица как будто стерло, теперь оно было недоверчиво-испуганным.

— Как хоть они выглядели? — поинтересовался пришедший в себя Йеми.

— Старший — ростом с тебя. Возраст… Немногим больше трёх дюжин вёсен, точнее сказать трудно. Лысеет. Волосы светлые, сильно поседевшие. Глаза серые. Уши немного оттопыренные.

— Скуластый такой?

— Да, скуластый. Губы бледные…

— Лечек… Ох, доведёт когда-нибудь Шепеша жадность до большой беды…

— Шепеш? Странно. Этот, как ты говоришь, Лечек просил передать тебе, что тобою интересуется благородный лагат Маркус Простина Паулус.

— Точно, это он. Такой же благородный лагат, как я — Воин Храма Фи.

— А кто тебя знает? Кинжалы кидаешь очень прилично, — невозмутимо прокомментировал Балис. Йеми немного натянуто рассмеялся.

— Я вам как-нибудь потом расскажу, как этот мерзавец стал благородным лагатом.

— Если он такой мерзавец, то зачем ты имеешь с ним дела? — недоуменно поинтересовался Наромарт. Йеми замялся, но ему на помощь неожиданно пришел Мирон.

— У Йеми такая профессия, что мерзавцев для него не существует. Бывают только источники сведений.

Кагманец кивнул, заметив про себя, что точную и ёмкую формулировку Мирона необходимо запомнить. Пауки Господаря и вправду не отличались брезгливостью и готовы были получать сведения от любого подонка.

— В общем, Шепеш к властям не обратится, и тебя искать не будут, можешь быть спокоен, — подвел итог Йеми, заметив, что благородный сет покончил с вечерним омовением.

— Меня они искать не будут, я спокоен. А вот тебя…

— Ну, я-то с ним разберусь.

— Если надо — поможем.

— Благодарю, я учту такую возможность. Мирон, скоро будет готова каша?

Нижниченко обследовал содержимое котелка.

— Ещё полчасика.

— Тогда, я тоже и искупаюсь.

— И я, — поднялся Балис. Отправился плавать в озере и Сашка, Наромарт с Женькой остались у костра.

Начало темнеть. Редкие облака казались темными на фоне неба на западе и, наоборот, светлыми на востоке. Одна за другой зажигались крупные звёзды, фонарем повисла крупная желтоватая луна.

В лунном сиянииЛох серебрится

Накрывая к ужину, Мирон тихонько напевал на родном языке на мотив известной песни.

— Какой еще лох? — удивился Женька.

— Конкретный, — усмехнулся Нижниченко, и показал мальчишке на растущие у самой воды деревца, листья которых и вправду, казалось, слегка поблескивали. — Знаешь, как называется это растение?

— Конечно, — усмехнулся подросток. — Это ива.

— Нет, не ива, хотя и похоже. Это серебристый лох. Видишь, какие у него серебристые листья?

Мальчишка недоуменно посмотрел сначала на собеседника, потом на деревья. Ничего не указывало на то, что Нижниченко шутит, в то время как дерево по всем признакам было именно ивой. Конечно, Женька был городским жителем, а ботаника не входила в число его увлечений, но наиболее известные породы деревьев он знал твердо. Дуб, клен, березу, елку, сосну, рябину всегда можно отличить от других деревьев. И иву, которую еще иногда называют ракитой, тоже. И сейчас мальчик был уверен, что по берегу озера простираются заросли самого обычного ивняка, а не какого-то там серебристого лоха. Да и вообще, ему никогда не приходилось слышать о дереве с таким дурацким названием. В общем, шутит дядя Мирон, видно, настроение у него такое.

— Придумаете тоже, лох. Нет таких деревьев. Обычные ивы.

— У ивы листья с внутренней стороны другого цвета. И ещё у ивы очень гибкие ветви, а у лоха они ломкие, как у тополя или яблони.

По лицу мальчишки было видно, что эти аргументы его ничуть не убедили.

— Давай спросим у местных жителей.

Женька только плечами пожал: мол, спрашиваете, если есть такая охота.

— Почтенный Олус, не скажете ли нам, как называются эти деревья, что растут вдоль берега.

Благородный сет, размышлявший о чём-то у костра, поднял голову.

— По правде сказать, почтенный Мирон, мне это неведомо. Могу лишь сказать, что деревца эти не принадлежат к числу благородных, кои приличествует высаживать в садах при виллах. Вот если бы это были кипарисы или олеандры…

— Понятно, — кивнул Нижниченко. — Ладно, подождем благородного Порция Простину Паулуса.

— Думаю, что смогу вам помочь, — вступил в разговор Наромарт. — Это дерево называется серебристый лох.

На морритском это название звучало как "эргенто горлукс", но русский перевод сомнения не вызывал.

— А не ива? — с легкой улыбкой переспросил Мирон.

— Нет, конечно, не ива. Достаточно сравнить их плоды, чтобы увидеть разницу.

— Ну что, убедился, или ещё благородного Маркуса спросим? Вон, наши купальщики возвращаются. И вовремя, как раз каша поспела.

— Ладно, лох, так лох, мне-то что, — согласился подросток. — Только у нас лохами называли некоторых…

— Я знаю, — улыбнулся Нижниченко. — Лохом можно много кого назвать. Есть ещё такие рыбы — лохи.

— Прямо школа какая-то получается, — вздохнул Женька. — Тут тебе и ботаника, и зоология.

— Не нравится?

— Да нет, почему… По-всякому, интереснее, чем в классе сидеть и картинки в учебнике рассматривать…

Свежий воздух и долгое путешествие способствовали хорошему аппетиту. Ужин срубали почти мгновенно, только Женька положил себе чуть-чуть, и еле шевелил ложкой. Впрочем, к тому, что подросток ест мало и неохотно, все уже привыкли.

После ужина Гаяускас вытащил из чехла ценику и принялся за настройку инструмента.

Родиться в семье музыковеда не означает стать хорошим музыкантом. Но и не научиться обращаться с музыкальными инструментами практически невозможно. Балис, хоть и проходил в музыкальную школу чуть больше года, но на пианино и гитаре играть научился. Конечно, впрямую использовать знания не было никакой возможности: дома Гаяускас играл на шестиструнной гитаре, иногда — на двенадцати. Уже позже, в «Кировухе» освоил семиструнку. У ценики струн было восемь, собранные в четыре пары.

— Благородный Маркус, ты, случайно, не знаешь, как с ней обращаться?

— Благородному лагату возиться с ценикой не пристало, — в голосе кагманца привычно сочетались шутливость и серьезность. — Вот если бы у тебя была олинта, я бы сыграл. А на этом… Чего проще — бери аккорды и аккомпанируй.

— Чему?

— Что значит — чему? Тому на чём играют.

— Прости, благородный лагат, но у нас нет другого инструмента. Я собираюсь играть на этом.

— На этом — играть? — теперь кагманец был не на шутку озадачен. — Балис, на ценике не играют. Это невозможно.

— Это как посмотреть.

Остальные путешественники с интересом следили за этим разговором. В глубине души Сашка наделся, что офицер тут же что-нибудь сыграет, но этого не произошло. Довольно долго Гаяускас то ли настраивал инструмент, то ли сам настраивался на него: брал ноту, потом подкручивал колки, снова брал и снова подкручивал. Женька уже не знал, куда деться со скуки, и стал подумывать, как об этом сообщить остальным. Быть слишком невежливым ему не хотелось, но если дурью мается взрослый человек, это не значит, что мальчишка должен безропотно терпеть — потому что младше. "Сейчас скажу", — решил маленький вампир, но в этот момент морпех вдруг взял громкий аккорд и чуть нараспев заговорил:

Что будет — то и будетПускай судьба рассудитПред этой красотоюВсё суета и дым…

Бродяга и задираЯ обошел пол мираНо встану на колениПред городом моим…

А следом пошел проигрыш. Не такой мелодичный, как в фильме, но это была именно музыка, а не отдельные аккорды. Женька сразу вспомнил название фильма — "Достояние республики", там эту песню пел известный актер, которого очень любила Женькина мама. Он ещё играл в комедии "Бриллиантовая рука", которую очень любил папа. Только вот фамилию актера Женька никак вспомнить не мог. А Балис продолжал петь:

Не знаю я, известно ли вам,Что я — певец прекрасных дам,Но с ними я изнемогал от скуки.А этот город мной любим,И мне ничуть не скучно с нимНе дай мне бог, не дай мне бог,Не дай мне бог разлуки…

И здесь — характерный проигрыш. Нижниченко тяжело вздохнул. Раньше и небо было голубее и голуби — небеснее. Где-то в районе тридцатипятилетия он начал ловить себя на том, что смотрит фильмы своего детства с какой-то особой грустью. И с сожалением о Советском Союзе, всемогущем КГБ и прочая это не имело ничего общего. Просто, когда-то севастопольский мальчишка, крепко вцепившись руками в сидение стула, с замиранием сердца следил за развернувшемся на экране черно-белого «Рекорда» штурмом монастыря, захваченного бандитами-лагутинцами, и не меньше своего ровесника Иннокентия переживал за жизнь чекиста Макара. А теперь этот мальчишки давно уже где-то далеко в прошлом. А жаль…