Бандитский Петербург - Андрей Константинов

Мало-помалу жизнь продолжалась, у нас компания потихоньку складывалась. Но тут я пошел по первому сроку, а когда вернулся, то Николая уже очень хорошо знали в Питере, потому что он был мастером боевых искусств и очень сильным по духу человеком. Я тогда на «кайф» засел, а Николай меня вытащил. Начали мы дело делать. Кстати говоря, боевыми искусствами я тоже занимался с молодости. Вот и Николая к этому пристроил. Собственно говоря, мальчишка и сам был как кремень, как алмаз. А уже потом жизнь отшлифовала все ненужное, и он засверкал, как бриллиант. Вернулся я с зоны в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, а у Николая уже была своя группа. Мы ведь с Колькой как решили? Самой простое – это кулак, рука, пять пальцев. Стало быть, такой и должна быть группа. Точнее, не группа, а коллектив, который объединен общностью интересов. Нас спорт объединял, хорошее отношение к жизни, возможность получать удовольствие от того, что ты действительно можешь сделать. Наверное, это называется возможностью к самореализации. Время-то какое было – все только знаменами махали, в каждом кабинете Дзержинский висел – садист, кокаинист и все прочее. Я, когда в то время общался со своими сверстниками с Запада, то чувствовал себя каким-то ущербным. А в группу нашу кто входил? Я, Колька, Шалик Аркаша – актер (Аркадий Шалолашвили. – Прим, авт.), Гога (Гога Геворкян) – Громила Геворкян, как писали потом, потому что он весил сто тридцать шесть килограмм. Правда, потом, когда он в отношении Кольки с «рамсами» попутал, то стал весить всего-навсего семьдесят с чем-то. Но это, правда, Колькины личные дела. Ну и пятым был Витька Свердловский (Виктор Казанцев). А Олег, он уже позже к нам пристал по эпизодам (имеется в виду Олег Мифтахутдинов-Микотадзе). Про нас говорили, что у нас огромная организация, частично это справедливо – мы действительно могли обратиться в любую начинающую команду и, так сказать, подтянуть силы. Мы с Колькой могли поднять столько людей, сколько нужно. Спортсменов могли подключить, через меня – уголовный мир. Были у нас и машины, и оружие. А то, что говорили, что некий Голубев – Бармалей – нашим идейным вдохновителем был, так это просто ерунда какая-то. Ну какой он идейный вдохновитель? Он, конечно, человек умный, аферюга, брачный аферист великолепный. Но какой же он бандит? Да и мы не сказать что уж такими страшными бандитами были. Мы на чем тогда деньги делали? У «Березок» альбатросовских и внешпосылторговских работали тогда бригады ломщиков. То есть человек хочет продать чеки по хорошему курсу, а его кидают. У ломщиков большие заработки тогда были. Около тысячи рублей в день. По тем временам – это как сейчас тонна баков. Ну, и эти ломщики отдавали треть доходов нам, за что мы прикрывали их от ментов. То есть те менты, которые следили за ломщиками, они от нас питались. И только с нашего позволения могли убрать того или другого. Не то чтобы мы ими руководили, но отмазать через них могли любого. Конечно, если приезжали залетные, то они могли работать – никто им слова не говорил. Залетным, так сказать. карт-бланш был. Кто с тебя может что взять, если ты – залетный? Поработал – сваливай. Кто может запретить воровать? Никто. Я считаю, что тогда у нас правильно было построено, не так, как сейчас. А то вот недавно тут в гостинице «Москва» карманники начали свое отрабатывать, к ним подошли, говорят: «Что это вы тут у нас, вы мешаете…» – «Да что же это такое, менты вы, что ли? Надевайте тогда форму, идите махайте палочками, говорите, как ездить. Какие же это бандиты, которые другим преступления совершать мешают?»

Тесно мы на Москву завязаны были, с Стариком работали, с Квантришвили, с Антибиотиком. Был такой большой московский авторитет, интересный человек. И как потом интересно получилось – когда Кольку убили в тысяча девятьсот девяносто третьем, сразу брата Старика расстреляли из пулемета, а потом и самому Старику влепили. И Шалик помер за несколько дней до Кольки. Я лично считаю, что Шалика даванули. Это мое мнение, я так считаю, и дальнейшее развитие событий тоже знаю. Что касается Антибиотика московского, то это был величайший ум, уникальный. Вором он не был, но человеком был крупным. Он был козырным человеком. Про Япончика рассказывать не буду, не хочу, да и не имею права об этом говорить. Кстати, что касается деления на якобы воровскую Москву и бандитский Питер, то я с этим не согласен. Правда – она одна, и преступный мир тоже – один. И общак у нас был, и действительно, мы единственные тогда в Питере отправляли деньги в Москву через Жору… Сейчас все кричат, что у них есть общаки, но пусть это останется на их совести. Я лично делал наш общак не для того, чтобы говорили: «Вот, мол, у них общак был!» Просто это было мне необходимо. Мне нужно было каждый день бриться и смотреть самому себе в зеркале в глаза. Вот и все, остальное все цветы. А уходило в Москву от нас от трети до четверти. В общем, по возможности. Людей, которые с зон возвращались, мы подогревали. А с Москвой работали очень плотно. Колька постоянно к Старику ездил. И Антибиотик, между прочим, к нам сюда прилетал, если нужно было, через несколько часов, когда мы ему звонили. Это ведь о чем-то говорит?

Про Кольку много всякой лабуды написали, что он, дескать, жадным был. А Колька жадным не был. Он просто не любил деньги тратить, потому что знал, как тяжело они доставались. Вот писали, что, мол, у Кольки дома чучела в милицейской форме были… Какие чучела? Обычные макивары. По бабам он никогда не ходил, жил с одной халдейкой и воспитывал ее пацаненка. Двенадцать лет он с ней жил, а ребенок ее был ему как сын. Терпел от нее такое… Стирал за нее, та забухает с очередным мужиком, а Колька с пацаненком Мишкой в Дом пионеров ездил. Ну а потом уже, когда пацаненок подрос, все-таки ушел от этой бабы. Она связалась с одним уродом, тот задушил ее, а, уходя из квартиры, пацаненку газ включил… И когда нас уже всех взяли, менты сделали так, что Кольке в хату бросили этого убийцу. То есть хотели прямо зафиксировать на него прямую мокруху. Тот только в камеру вошел, сразу заорал: «Коля, я только Людку убил, а сына твоего не убивал». А Колька ему и отвечает: «Хорошо, за бабу я не могу с тебя спросить, тем более что я с ней развелся, но за Мишку я с тебя спрошу – не сейчас, а когда ты освободишься. Вот тогда мы пойдем с тобой клюкву собирать на болоте, а до той поры ты в педерастах побудешь». И он взял его и засунул мордой в толчок, прямо так вмял в дерьмо зековское. И сразу сделал педерастом. А пятнадцать лет пидером побыть – это нелегко.

Что касается того, что мы сгорели, то мы по большому счету не сгорели, мы просто вовремя не тормознулись. Всегда нужно уметь вовремя остановиться. А мы машину запустили, но не успели набрать такую сумму, чтобы легализоваться и жить спокойно. Чуть-чуть нас опередили…

В те времена был такой Дахья – барыга, так сказать, «корм». Он тогда все время в «Тройке» торчал. Мы его уже разрабатывали, смотрели на него, он нам интересен был. Я тогда у одной балеринки знакомой спросил: «А вот тот дядя, он кто?» Она говорит: «Из комитета». Я сразу Кольке говорю: «Стоп». А то ведь мы уже готовы были, знали, где у этого Дахьи какие налички запрятаны были. Хотели его, так сказать, обезжирить. Мы ж никогда не выхватывали каких-то нормальных людей, только негодяев. Мы, если можно так сказать, были волками каменного леса… Когда всех взяли, я еще долго на воле бегал, концы подбирал. Ну а потом и меня взяли. Пытались нас расколоть на тех ментов, которые с нами работали, а мы никого не отдали. Как сели впятером, так и все. Никто за нами не имел неприятности. Почему меня и уважают до сих пор. Потому что, имея возможность сдать ментов, мы их не сдали.

В городе нас знали все, и Васильевых мы в свое время переломили и получали с них в спорных вопросах. И с братьями Виноградовыми бились, с Фекой схлестывались. Он один раз бабу у меня украл, я на него с бритвой ходил. А Колька дрался редко, зачем ему было драться? Я ему всегда говорил: «Коля, тебя возьмут в спину, когда ты ждать не будешь. И возьмет тебя дилетант, Коля. Ты готовишься всю жизнь к встрече с профессионалом, а профессионалы у нас редкость». И ведь так оно все и получилось. У Кольки были прозрачные голубые глаза, бледно-голубые, как у настоящего воина. Это очень страшно, когда ты видишь мертвые глаза своего брата, уже подернутые пленкой, в которых есть какое-то знание, недоступное смертным. Я потом долго по всем этим смертям разбирался. И сделал все за три года. И менты знают, что я все сделал. Но никто мне ничего не докажет и не предъявит. И никто мне не помогал. Хотя тогда, в тысяча девятьсот девяносто третьем, когда Колька погиб, у меня даже не было денег, чтобы его похоронить. Все вместе с Колькой ушло. И мне давали деньги взаймы на похороны! И я все потом отдал. И ведь что самое смешное – брали эти деньги назад. Похоронные деньги! Имен называть не буду, но только два человека деньги назад не взяли.

А меня и сейчас все в городе знают. Я везде спокойно сажусь туда, где считаю нужным. А мое место там, где я имею право решать вопросы. У меня великолепная жена, чудесная дочка. Меня здесь уважают и на Кавказе. Сейчас вот в Чечню собираюсь. И будь уверен, примут меня там как надо. Мне ведь дороги везде открыты…