Argumentum ad hominem - Вероника Евгеньевна Иванова

– И ты мог это сделать ещё пять минут назад. Но не сделал.

Из чего должен следовать вывод о каких-то моих личных качествах, наверное. Но правда в том, что мы ещё сидим каждый на своем месте, всего лишь потому, что мне чуточку интересно. Например, взглянуть на человека, который устроил нам всем этот незабываемый вечер. А ещё интереснее посмотреть на дядю Портера в образе героического мстителя. Хотя, героики не планируется. Потому что всю черную работу должен выполнить я.

– Так все же? Запрёте, да?

– Будет зависеть от обстоятельств.

А, это что-то типа: будешь хорошим мальчиком, получишь конфетку? Проходили уже. Сколько раз пробовал. И конфет не видел. Ни одной.

– Ладно, понял. Только наручники наденете на меня сами. Когда соберетесь с духом. И в этот раз поддаваться не стану.

Кажется, он чуть побледнел. И совершенно точно, сглотнул.

– Договорились.

Остаток пути прошел в молчании, аналогичном стартовому отрезку. А вот по входу в здание Коллегии дядя Портер начал метать песнями во все, что движется. Каждый охранник, встреченный им на пути, тут же пополнял ряды павших в неравной схватке с песенником, одержимым… Да просто одержимым. Впрочем, ему было виднее, во всех смыслах. И когда сканирование, по всей видимости, показало, что в пределах досягаемости противников не осталось, со мной, наконец-то, поделились планом действий:

– Я пойду первым. Твоё появление может его спугнуть, поэтому держись на расстоянии.

– Он меня не увидит. И не услышит.

– Что ты…

– Вот вы – видите?

Он прислушался к ощущениям и выругался. Неразборчиво, но очень искренне.

– Почему ты сразу не сказал?

– Вы не спрашивали.

Дядя Портер ругнулся ещё раз, наверное, вспомнив племянника и его замечание насчет моей немногословности.

– Все равно. Меня он ждет, тебя нет.

Вот на этой мудрой мысли и надо было задержаться. Нам обоим. Потому что когда он, убежав от меня шагов на двадцать вперед, постучался и вошел в нужный кабинет, планируемый разговор начался и закончился одним-единственным звуком. Звуком выстрела.

Слабая надежда на то, что стрельбой балуется дружественная сторона, угасла, как только я сам добрался до места и заглянул внутрь. Уж не знаю, кто и чего ждал, но дождались мы все. Менее удачливый песенник лежал, расцветая красным на левой стороне груди, другой – старикан в похоронно-черном костюме – как раз привставал из-за стола. Видимо, намереваясь поверить свою меткость осмотром мишени. Пистолета из руки он при этом, конечно, не выпустил. Но, как и любой человек, привыкший использовать определенный вид оружия, заметив меня в дверях, ударил тем, что было его естественным продолжением. Песней. А я позволил этому гарпуну вонзиться и застрять.

Не скажу, что дядя Портер прямо-таки открыл мне глаза на некоторые аспекты взаимодействия с сонгами, но, получив со стороны подтверждение собственным ощущениям, я сомневался уже гораздо меньше. И крепко стиснул протянувшуюся между нами песню, приказывая:

– Замри.

Занятно, но сработало совершенно буквально: старикан застыл на полпути из кресла в вертикальное положение. Правда, на данный момент куда важнее было то, что происходило в горизонтали.

М-да, для песенника, да ещё настолько офисного, мистер Рейнолдс оказался очень даже приличным стрелком. В сердце промазал, но легкое пробил гарантированно. И ближайшие минуты все, что можно сделать, только…

Оказание первой помощи мало входило в мои планы и вообще никогда не являлось любимым занятием. Тем более, когда под рукой нет ничего, кроме самой руки. Ладонью которой и пришлось надавить на рану. А второй постараться нашарить комм, чтобы вызвать скорую.

Когда я закончил скороговорку о типе ранения, пострадавшем и адресе, дядя Портер, отрешенно глядя в потолок, проскрипел:

– Уходи.

Интересное предложение. Особенно с морально-этической точки зрения. Оставление в опасности – не самый хороший диагноз в любом послужном списке.

– Пятница. Вечер. Пробки. Они… не успеют.

Да ладно. Не настолько уж все плохо. Кровь почти не просачивается сквозь одежду, значит, зажать удалось. Сердцебиение, насколько могу судить, довольно ровное, и если все останется таким, как есть, скорая вполне…

Если только он не истечет совсем другой субстанцией. Той, которую не потрогать.

Я ощутил эти ручейки не сразу. Наверное, потому что привык либо к равномерно насыщенному полю, либо к фокусированному пучку, а тут больше походило на растрепанный край неподшитой брючины, растопырившийся ниточками. И ниточки эти, одна за другой, медленно отрывались и падали. В никуда.

Если бы можно было его заставить сосредоточиться и направить их ко мне, я бы не упустил ни одной. Но дядя Портер, даже цедя сквозь зубы свои откровения, ни разу не взглянул на меня. То ли брезговал, то ли винил, то ли… Да какая разница?

А они все утекали и утекали, струйки его песни. В отличие от крови: та не особенно торопилась покинуть рану и гораздо благодарнее принимала моё прикосновение, обещая дождаться медицинской помощи.

Вопрос лишь в том, что важнее, сохранность тела или цельность духа. И кто закончится первым, просто живой человек или песенник. А если вдуматься, да ещё повспоминать, как Леонард Портер гордится своим даром… Такая потеря убьет его не хуже пули. Исключительно морально, конечно, но гораздо вернее. И окажется на руках у племянников и Дарли использованный… Нет, нехорошо так думать. Постыдно. Особенно, когда все в руках…

Ну да. Именно.

В руках.

Если мне не прекратить это песнеистечение, я могу попытаться хотя бы его замедлить. Вопрос, как.

Отключить его сознание? Не вариант. Он и сейчас уже где-то между реальностями, судя по мутному взгляду. Возможно, именно поэтому все так и происходит. Потеря контроля. Ну да, шок от боли и всего прочего плюс растерянность, вот и брызнул во все стороны. Значит, нужно попробовать затормозить процесс. Замедлить все, что способно двигаться, хотя бы на физическом плане. И достаточно будет отключить только поврежденный участок. Вместе с легким. Но это ничего, есть ещё второе. И пока сердце качает кровь…

О том, что самому тоже придется существенно замедлиться, я подумал позже. Вернее, осознал уже по факту, когда ладонь, вжатая в простреленную грудь, стала ощутимо терять чувствительность, тепло и вообще жизнь. Зато взгляд дяди Портера постепенно начал проясняться. Вот только времени на другие неотложные дела оставалось все меньше и меньше. Например, на песенника, зависшего над столом.

Старикан, в отличие от того, кого я пытался спасти, смотрел на меня, не отрываясь. И в этом взгляде, что называется, царило одно-единственное чувство. Чистейшее обожание.