Любовь диктаторов. Муссолини. Гитлер. Франко - Лев Белоусов

В госпитале «Ронки» раненый берсальер впервые встретился с Виктором-Эммануилом III, совершавшим поездку по лазаретам. Монарх знал его имя, был наслышан о его антироялистских взглядах. Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами. Виктор-Эммануил — невысокого роста и недалекого ума человек, прозванный в народе Щелкунчиком, — не был провидцем. Но даже самый изощренный ум в тот момент вряд ли мог допустить, что всего лишь через несколько лет эти люди встретятся вновь как главные действующие лица политического спектакля: один, внутренне торжествуя, будет изображать преданность Савойской династии, другой — скрепя сердце вручать ему портфель главы итальянского кабинета министров. Пока же Муссолини был переведен в Милан, а в августе 1917 года демобилизован из действующей армии.

Возврат к нормальной жизни был особенно приятен после многомесячных лишений и воздержания. В своем дневнике Муссолини ни разу не упомянул о каких-либо интрижках, но это и понятно: текст предназначался для публикации, а на фронте нужно сражаться, а не флиртовать. И все же, если судить по воспоминаниям хорошо знавших его людей, и в экстремальных условиях на передовой, и в лазаретах в тылу Муссолини оставался верен себе и не упускал случая уцепиться за какую-нибудь юбку. Он повергал в шок благочестивых сестер милосердия, пытаясь при каждом удобном случае ущипнуть их за бедра; он «охотился» за молоденькими крестьянками, стремясь затащить их в любой укромный угол; он, не стыдясь, делился опытом половой жизни с солдатами-первогодками, открывая им премудрости овладения женщинами. По возвращении в Милан Муссолини дал волю своим чувствам и накопившейся энергии, деля постель с Маргеритой Сарфатти и несколькими случайными дамами.

Его внешний вид существенно изменился: когда-то сухощавый юноша превратился в плотно сбитого, приземистого мужчину с сильным торсом, накачанными мышцами и бычьей шеей. Грудь колесом, вращающиеся глаза, выпяченные губы, широко расставленные ноги и руки, решительно упертые в бока, — эта столь типичная для него поза и набор ужимок появились уже тогда, когда он еще только грезил своим будущим величием. Может показаться странным, что эти клоунские приемы лишь у немногих вызывали усмешку, но это было именно так. Современники отмечали умение Муссолини «завораживать» людей, быстро завоевывать их симпатии. Это воздействие, как и прежде, было сугубо эмоциональным. Муссолини с легкостью удавалось изображать драматического героя, целиком захваченного «благородной идеей», защитника всех обиженных и оскорбленных. Он был готов протянуть «руку помощи» всем, кто ощущал свою сопричастность «обиде, нанесенной нации». А таковых с каждым днем в Италии становилось все больше и больше.

Война в Европе близилась к завершению, и солдаты Первой мировой возвращались домой. Однако многие из них, перенесшие все тяготы и лишения войны, оказывались за бортом мирной жизни. У них «украли победу»: не было ни работы, ни собственности, ни надежд на нормальное существование — лишь глубокое озлобление против всех этих политиков, парламентариев, буржуев и прочей нечисти, благодаря которой они напрасно столько лет гнили в окопах, становились моральными и физическими калеками. Бывшие фронтовики, объединенные чувством боевого товарищества и ущемленного достоинства, умевшие владеть оружием и привыкшие немедленно пускать его в ход, представляли горючую социальную массу, которой не хватало лишь лидера, способного направить ее на завоевание достойного места в обществе.

И Муссолини предстал перед ними именно таким лидером, живой легендой и «сверхчеловеком», для которого не было и нет ничего невозможного. Он стал не просто рупором настроений этого слоя, но его кумиром, героем сотворенного мифа. В отличие от прочих демагогов, коих в те времена появилось в Италии немало, Муссолини сумел не только проникнуться духом бывших фронтовиков, одним из которых был он сам, но и нащупать такие пружины в их сознании, которые усугубляли чувство обиды и побуждали к решительным действиям. Если бы он не нашел этой точки опоры, ему была бы уготована судьба безработного журналиста.

Муссолини и прежде был подвержен резким вспышкам гнева, мстителен и жесток, но теперь эти качества дополняли его облик «человека действия», готового на все. Однако маска бескорыстия скрывала холодный расчет. Один из журналистов, близко знавший Муссолини еще со времен Форли, дал ему психологически точную характеристику: «Он не ведает пределов насилию, ему чужды человеческие чувства, ни один призыв не находит отклика в его сердце, в котором царит лишь собственная страсть. Для него имеют значение только личные намерения, только личная воля». И это была воля к власти в самом широком смысле слова: власти над семьей, друзьями, женщинами, которыми он обладал, власти над обществом и страной. Муссолини нередко оказывался в плену собственных иллюзий, двигался по инерции, терялся в лабиринте событий, лиц, фактов, но при этом он всегда шел напролом к единственной цели — неограниченной власти над людьми. Эта неуемная жажда была его жизненной доминантой. Она определяла его заботы, мысли и поступки и не была до конца удовлетворена даже тогда, когда он оказался на самой вершине властной пирамиды. Именно поэтому он сумел одним из первых распознать в бывших фронтовиках ту силу, опираясь на которую можно было достичь желанной цели. И Муссолини энергично принялся за дело.

Еще в 1914 году после исключения из ИСП он вызывающе заявил: «Пока у меня есть карандаш в руке и револьвер в кармане, я не боюсь никого. Я силен, несмотря на то что остался почти один. Пожалуй, я силен именно потому, что остался один». И если карандаш был пущен в ход сразу, то теперь настала очередь револьвера. В марте 1919 года он собрал в Милане несколько десятков бывших фронтовиков, националистов, футуристов, которые решили создать «Фа-шио ди комбаттименто» («Боевой союз»). Муссолини так охарактеризовал кредо нового движения: «Мы позволяем себе роскошь быть аристократами и демократами, консерваторами и прогрессистами, реакционерами и революционерами, сторонниками легальности и нелегальщины в зависимости от обстоятельств времени, места и окружающей среды». Столь откровенная апология беспринципности открывала возможность использовать любые идеи и лозунги, приспосабливать их к настроениям масс, привлекать под знамена фашистов (так стали называть членов фашио) всех недовольных, независимо от их социальной принадлежности. Их главным требованием стало установление в стране «сильной власти» ради достижения «величия нации».

«Союзы борьбы», как грибы после дождя, стали возникать повсюду, где широко распространялась «Иль пополо д’Италиа». Фашисты сразу заявили о себе актами насилия: провокациями, погромами, поджогами и убийствами. Они устраивали налеты на помещения рабочих газет и профсоюзов, поджигали «палаты труда», крестьянские кооперативы и лиги, клубы и ячейки социалистов, преследовали их партийных вожаков и рядовых членов, обрушивались на демократов и либералов. В стычках с демонстрантами фашисты без колебаний использовали бомбы, револьверы, кастеты, дубинки, цепи и ножи. Их излюбленным издевательством стало насильственное накачивание людей касторкой. Мало кто из фашистов был склонен морализировать, но если таковые и находились, то мысль о морали рождала не сомнение, а уверенность в правоте, ибо насилие было оправдано с точки зрения так называемых высших национальных интересов. «Нам было необходимо проложить свой путь через насилие, через жертвы, через кровь, чтобы установить столь желанный массами порядок и дисциплину, а добиться этого слюнтяйской пропагандой было невозможно» — так Муссолини объяснит впоследствии кровавый разгул фашизма.

Он сам, получив однажды в ходе стычки с полицией удар дубинкой по голове, старался избегать участия в налетах, предпочитая руководить и «вдохновлять». Дуче (теперь за ним прочно закрепился этот «титул») являл образчик «героизма» в другом деле: он систематически вызывал своих обидчиков на дуэли. «Героизм» состоял лишь в нарушении закона, так как дуэли в Италии были запрещены. Известны пять поединков, в которых Муссолини демонстрировал навыки фехтования, но ни один из них не состоялся на почве ревности или отстаивания чести дамы. Муссолини старательно избегал конфликтных ситуаций с мужьями и женихами, а в случае назревания таковых предпочитал отдаляться от объекта своих желаний, а не сражаться за право обладания им.

Дуэли были лишь с обидчиками политическими. Первый раз он дрался еще в 1915 году с анархистом Л. Мерлино, которого сам Муссолини в ответ на критические статьи обозвал «канальей». В том же году взаимные обвинения в печати вылились в дуэль на шпагах с социалистом К. Тревесом. Схватка была остановлена секундантами, и противники разошлись, так и не пожав друг другу руку. Сценарий трех последующих дуэлей с журналистами в 1921–1922 годах аналогичен прежним: оскорбления в печати, демонстративный вызов, обмен ударами, расставание ко взаимному удовольствию. Лишь в ходе первого поединка Муссолини получил незначительную царапину.