Страсти обыкновенные (сборник) - Михаил Башкиров

– Друзья мои! О вас будет очерк в областной газете!

Александра Филипповна втиснулась между супругами.

– Возможно, даже с фотографиями!

Александра Филипповна повела почетных гостей наверх.

– Вы свою икону сейчас не узнаете! Такой стала красавицей…

Кирилл окинул взглядом витраж, поправил галстук – на облаке отразилась его физиономия – и пошел следом, предвкушая реакцию класса на газетную заметку.

Александра Филипповна без умолку сыпала искусствоведческими терминами, доверительно раскрывая реставрационные тайны.

Сластеновы благоговейно внимали, не понимая ни слова.

Музейный работник миновала зал за залом, коридор за коридором, лестницу за лестницей, не прекращая взволнованный монолог, обращаясь то к отцу, то к матери, то к сыну.

На шее музейного работника подрагивала золотая цепочка.

В зале толпился народ, но все почему-то сбились в один угол.

Сластенов направился было туда, но Александра Филипповна устремила троицу в какой-то безлюдный закуток.

Остановились перед рядом икон.

– Смотрите, здесь табличка с нашей фамилией!

Кирилл ткнул пальцем в крайнюю икону.

– Надо же, красотища какая!

Сластенова приложила платок к губами.

– Не верится!

Александра Филипповна взволновано продолжила комментарий:

– Пришлось снять более поздние наслоения, кое-какие важные детали были записаны. Обратите особое внимание, как раскрыт первоначальный фон!

Александра Филипповна вновь углубилась в реставрационные дебри.

– Правда, сюжет не нов, да и манера письма традиционна, но наш музей имел только две похожие вещи… Кстати, они тоже в экспозиции… Пройдемте…

– Что-то мне не нравятся глаза…

Сластенов остался у иконы.

– Те были вроде с гневом, а эти спокойные.

– Надо было содрать с них деньги, – шепнул Кирилл отцу. – Но подновили они ее здорово.

Сластенов догнал жену и Александру Филипповну.

– А кто занимался реставрацией, скажите, пожалуйста?

– Я лично!

Александра Филипповна грустно улыбнулась.

– Объект был в очень тяжелом состоянии. Осыпи, шелушение, утраты, копоть…

– Огромное вам спасибо за упорный труд!

Сластенова тронула платочком глаза.

– Я буду часто приходить сюда.

Потом была долгая и обстоятельная беседа с корреспондентом.

Правда, не фотографировали.

После смотрели картины местных современников.

Разношерстная публика состояла из творцов, их жен, любовниц, детей, коллег и поклонников.

Александра Филипповна в трогательных выражениях представила семью Сластеновых вальяжному бомонду.

Блаженных наградили жидкими аплодисментами.

Сластенова прятала в рукав замусоленный платочек.

Кирилл снисходительно улыбался провинциальной богеме.

Сластенов делал вид, что поглощен глубиной реализма представленных работ.

Александра Филипповна проводила Сластеновых до раздевалки, пригласила бывать почаще и солидно удалилась под низкие своды.

В своем кабинете Александра Филипповна посмотрелась в карманное зеркальце, подкрасила губы и только затем сняла телефонную трубку.

Не торопясь, кончиком заколки набрала номер.

– Иннокентий Иннокентьевич?.. Физкульт-привет!.. Ваш экземпляр понравился дарителям… Уверяю, не заметили подмену… Стараемся… Недельки через две я закончу работу над Житием… Думаю, оно будет украшением вашей коллекции… Не стоит благодарности, ведь идея обмена принадлежит вам… Да, удачное совпадение, что у вас оказался сходный сюжет… Надеюсь, угостите фирменным коктейлем…

Александра Филипповна положила трубку, полюбовалась своим отражением в старинном зеркале.

А икона и впрямь оказалась чудотворной!

Теперь можно будет новую машину купить…

У старой давно мотор на ладан дышит и багажник прогнил…

В дверь робко постучали.

– Одну минуточку!

Александра Филипповна поправила высокую прическу.

– Войдите!

В кабинет, с пластмассовым номерком в руке, протиснулся Сластенов.

– Я прикинул… прикинул…

– Не надо так волноваться.

– Александра Филипповна…

– Внимательно слушаю.

– Глаза-то на иконе другие… Не те глаза…

Любовь студента, или По всем правилам осадного искусства

Студент пятого курса филфака шел по нечетной стороне улицы. То и дело замедляя шаги, поглядывая мимо заснеженных тополей, поверх сугробов, через укатанную дорогу на фасады. И вот, наконец, сквозь медленно падающий снег он различил две черные цифры на белом квадрате на пестрой стене, как будто подранки на замерзающем озере.

Поставив дипломат у ног – ботинки разбухли от налипшего снега – студент палец за пальцем снял перчатки, засунул их в карманы, расстегнул верхние пуговицы тяжелого пальто и достал из горячей глубины пиджака записку с адресом – шарф следом вылез наружу, вздулся.

Верно: дом двадцать два, или, как говаривала бабка Анна, играя в лото, – дикие уточки…

Все погожие летние вечера просиживала бабка с неугомонными соседками под окнами ветхого, с резными наличниками, облупленными ставнями и рассыпающимися завалинками, особняка. Старухи, войдя в азарт и сгребая с блюдца липкие медяки, выражались сочно и метко…

Студент заправил шарф, колючий от снежинок, и натянул перчатки.

Весной будет три года, как похоронили бабку Анну. Могила ее просела и заросла – так нет, все чаще и чаще всплывает в памяти, как живая, и почему-то всегда в одном и том же сером платье с вязаным воротником, хотя платье это совсем редко вынималось из сундука… Впрочем, бабка Анна было что надо, пока совсем не слегла, пока не измучила вконец мать…

Клочок с адресом, подброшенный ветром, зацепился за окантованный медью угол дипломата, потом сорвался, перемахнул через сугроб, исчез под колесами такси.

Переступая с ноги на ногу, постукивая отсыревшими ботинками, студент не решался перейти улицу – в том доме, с вереницей неоновых витрин, опоясывающих первый этаж, его не ждали.

…Бабка Анна обожала выкрикивать номера лото… Поднося очередной бочонок прямо к носу и разобрав цифры, откидывалась назад и, выдержав паузу, проговаривала чуть нараспев: кривые ноги… Счастливчики торопливо накрывали разноцветными пуговицами – семьдесят семь, остальные умоляюще поглядывали на бабку, которая, запустив руку по локоть в мешок, шурудила старательно по уголкам, надеясь на скорую «квартиру». Туды-сюды, как свиньи спят, – это, кажется, шестьдесят девять… Венские стульчики – сорок четыре… Дед, конечно, – девяносто… Бабка восемьдесят… Неужели так мало запомнилось? Да, вот еще: бычий глаз – десять…

Окончательно продрогнув, студент подхватил дипломат занемевшими пальцами и, черпая ботинками снег, перескочил на льдистую дорогу, обождал, когда проедет, чадя дизелем, автобус.

Рекламная спираль простреливала длинный фасад от края до края.

Студент, разогреваясь, прошелся мимо беспрестанно хлопающих дверей.

Зачем-то юркнул в гастроном и сейчас же выскочил обратно.

Кругом суетливые люди с пакетами и тугими сумками.

На тротуаре снежное радужное месиво.

Добравшись кое-как до противоположного конца дома, остановился возле углового окна.

В пустом зале две женщины, удобно рассевшись в креслах, воинственно размахивали длинными расческами.

Спорят о чем-то своем или ругают клиентуру?.. Им хорошо в тепле, пропахшем одеколоном… Сколько еще торчать у этой парикмахерской?.. Надо решаться… А все началось с недавнего разговора с Андрюхой, когда возвращались из кино, недосмотрев сеанс.

Фильм был французский, широкоэкранный и цветной, но уже через полчаса зрители дружно потянулись к выходу…

– Так, значит, ваш диплом пробуксовывает на ровном месте?

Андрюха швырнул скомканные билеты рядом с уличной опрокинутой урной.

– Стыдно, стыдно…

– Тебе бы такую занудную тему…

– У нас в политехе на одних чертежах пупок надорвешь!

Андрюха разбежался, лихо проскочил по черной полосе льда метров двадцать, а потом так же лихо – назад.

– То ли дело у вас. Обхвати голову руками покрепче и думай.

– Если бы не завкафедрой, я бы такую тему никогда не взял… Она баба умная, ничего не скажешь, но с пунктиком… Вцепилась в одного местного писателишку и размахивает им, как кувалдой.

– А что, все-таки тебе светит при кафедре осесть?

– Конечно, намекают… Да, по-моему, нечего иллюзии строить… Запрут, как миленького, в глухую таежную деревню, и не пикнешь.

– Надо было меньше по кино шляться да ночами ерунду читать всякую.

Андрюха пнул бумажный стаканчик из-под мороженого, и тот влетел в открытую телефонную будку.

– Так, значит, на кафедре без ума от предмета твоего исследования?

– Второй год с ним носятся.

– И ты в такой ситуации опустил руки, слепец!.. Это же твой единственный шанс! Выдай работу экстра-класса!

– С моим автором, пожалуй, выдашь… Пролистал на днях его последний роман – тягомотина…