Тридцать три поцелуя на десерт (СИ) - Ли Марина

– Роберт, – решительно исправил меня он. – Называй меня по имени, малышка.

Он резко выбросил вперёд руку и схватил меня за плечо, притянул к себе.

– Маленькая моя… – Его лицо приблизилось к моему, и я отвернулась, чтобы не допустить соприкосновения наших губ.

– Отпустите!

Он не отпустил. Впился губами в мою шею. Целовал жадно и болезненно, непрестанно при этом бормоча:

– Как же сильно я тебя хочу! Никогда… никого… только ты! Такая сладкая, такая…

Я задыхалась, трепыхаясь в его руках, как выброшенная на берег рыба, кажется, даже кричала. Плакала. И в какой-то момент всё же сумела вырваться и, забыв о верхней одежде, бросилась прочь.

Роберт догнал меня на улице, снова схватил, но в этот раз я впилась зубами в его запястье, и он, зашипев от боли, оттолкнул меня с такой силой, что я пролетела пару метров до стены ближайшего здания, приложившись затылком о каменную кладку. От удара перед глазами потемнело, а во рту стало солоно от крови, ноги подкосились, но упасть на мостовую мне не позволили мужские руки.

Роберт подхватил меня, бережно прижал к груди и снова начал целовать лицо.

– Прости, прости, прости меня, маленькая! – бормотал он, словно безумец. – Я виноват! Я не хотел! Зачем ты бежишь от меня! Не видишь разве?

– Отпусти, – прохрипела я. – Мне плохо. Меня тошнит.

Не отпустил. Нёс на руках до Цветочной улицы, потом врал маменьке, как я упала с лестницы, целителя вызвал…

Я была так напугана, что, несмотря ни на что, решила не возвращаться в лавку Суини. Сёстры оправились от болезни, маменька нашла работу, устроившись прачкой. Но Роберт не отпустил меня. В ногах валялся, руки целовал, выпрашивая прощение, клялся в любви, заверял, что пальцем ко мне больше не прикоснётся, если я сама не захочу.

И я сдалась. Даже, дура такая, согласилась ни о чём не рассказывать своим близким и его отцу. Поверила. А Роберт и в самом деле изменился. Перестал смотреть на меня этим своим жутким, прожигающим до костей взглядом. Был предельно вежлив. Не пытался схватить или поцеловать.

Месяца три или четыре.

Второй срыв у Роберта случился, когда ему показалось, что я заигрываю с нашим курьером. Выждав подходящий момент, он затащил меня в свой кабинет, где, словно полоумный, сверкая глазами и рыча, принялся рвать на мне одежду. Боюсь представить, чем бы всё закончилось, если бы дедушка Суини не вернулся в лавку и не помешал своему сыну совершить насилие.

Самый старший из Суини был чудесным человеком. Сильным, добрым, заботливым. Он вырастил троих детей, женил сыновей, дочь выдал замуж, дождался внуков. И, увидев в тот день, во что превратился его старший из сыновей, упал с сердечным припадком.

Это тут же отрезвило Роберта. Позабыв обо мне, мужчина побежал за целителем для отца, а я, спрятав под плащом разорванное платье, решительно отправилась за стражником. Сказать честно, с жандармами я не очень дружила, но и спускать Роберту с рук то, что он едва меня не изнасиловал, не хотела.

В жандармерии был самый настоящий цирк с конями, и пожилой жандарм с лохматыми бакенбардами, пыхтя от усталости, взмолился:

– Милая барышня, я правильно понял, что насилия не случилось?

– Предлагаете подождать, пока случится? – насупилась я.

– Воля ваша! Нет, конечно. Но сами видите, какой у нас сегодня тут бедлам. Свадебного мошенника задержали. С поличным взяли подлеца, а невеста и её родные ни в какую не хотят нам верить, притащились в участок всем табором. Ну, что я объясняю? Вы же не слепая. Давайте так. Ступайте сегодня домой, отдохните, успокойтесь, а завтра утречком уже возвращайтесь. Часиков в восемь, в это время у нас обычно тихо, как на кладбище. Я заявление у вас приму, расскажу, как оно дальше будет. Договорились?

Я нехотя кивнула. А что мне ещё оставалось?

А вечером ко мне заявился Роберт с огромным букетом белоснежных роз.

– Жене своей этот букет отнесите, – проговорила я, поглядывая с опаской, но всё же понимая, что при матери и сёстрах он не отважится на насилие. – А лучше верните цветочнице. Когда вас упекут в каталажку, ей понадобится каждая монета.

– Я люблю тебя, – мрачно признался он. – Так сильно, что сам пугаюсь.

– Уходите немедленно!

– Я ведь рано женился. Она была дочерью папиного друга. Они всегда мечтали породниться и…

– Зачем вы мне об этом рассказываете?

– Она сухая. От неё же слова доброго не добиться. Глаза, как у рыбы. Но у нас трое детей, и я не могу её бросить. Хотя, видят Предки, ни о чём так не мечтаю, как о том, чтобы её не стало. Тогда мне не пришлось бы унижать тебя статусом любовницы, а сразу назвать женой.

Кто-то из сестёр, подслушивающих из коридора, громко ахнул, а я закатила глаза.

– Вы сошли с ума?

– Давно, – даже не стал отпираться Роберт. – Как тебя увидел, враз со всеми мозгами и расстался.

– По доброй воле я никогда не стану вашей. Ни любовницей, ни женой. Вы мне не нравитесь. Я вас боюсь. И я завтра несу в жандармерию заявление.

– Мадди!

– В этот раз вам помешал дедушка Суини, а что, если в следующий вы…

– Обещаю, что больше… – осёкся, когда я покачала головой.

– У отца больное сердце, – после короткой паузы произнёс Роберт. – Оно не выдержит, если меня отправят в исправительный дом. Подумай об этом.

Я глянула на него с ненавистью, а он пристроил букет на нашем обеденном столе, развернулся и, больше не говоря ни слова, ушёл.

А дней десять спустя в нашем доме появился дедушка Суини. Он был немного бледен после болезни, но держался уверенно. Извинился передо мной за поведение сына. Сказал, что в лавке Роберт больше не работает, и что ко мне он больше никогда не приблизится.

– Вы так в этом уверены?

– Я был у мага, – ответил старик. – Заклинание было не из дешёвых, но пока я жив, Роберт не то, что навредить, он даже приблизиться к тебе не сможет. Вернись на работу, Мадди, если она тебе всё ещё нужна. И прости меня за то, что вырастил сына подлецом.

Не зная, что сказать, я обхватила себя руками за плечи.

– А если не хочешь больше на меня работать, я пойму, – продолжил он. – Мы тебя куда-нибудь устроим. Не останешься без дела…

И я вернулась в лавку. Поначалу было страшновато, но Роберт и в самом деле появлялся редко, не подходил ко мне, не заговаривал, только смотрел этим своим страшным взглядом да скрежетал зубами.

А спустя полтора года погибла его жена – утонула, катаясь с подругами на яхте, и ещё до похорон Роберт прислал мне письмо, в котором предлагал занять освободившееся место. Я даже отвечать не стала, впрочем, он, кажется, ответа не ждал. Уехал из города. Исчез. Я даже почти сумела о нём позабыть, но потом умер дедушка Суини, и Роберт вернулся.

К тому времени маменька и сёстры уже перебрались на Предельную, чтобы вступить во владение конюшней, а я осталась в столице, уж больно мне нравилось работать в лавке дедушки Суини. И жалованье было более чем хорошим, и хозяева замечательные и, главное, мечта. В ней, как ни крути, моя кофейня находилась в сердце Империи, а не в её печени, не в почках и уж точно не в заднице…

С Робертом я встретилась на оглашении завещания, и с первого взгляда поняла, что ничего не изменилось. А спустя полчаса мои подозрения подтвердились.

– Что скажешь насчёт времени для нашей свадьбы? – спросил он, улучив момент, когда я останусь одна. – Весной или летом?

– Вы бредите?

– Отнюдь. – Он скупо улыбнулся. – Отца больше нет. Не подумай, что я не горюю. Очень горюю. Никто не знает, как сильно я его любил, как благодарен ему был за всё, что он для меня сделал. Однако он умер, и между нами больше нет никаких препятствий.

Этот человек сумасшедший. Отчего он до сих пор не в доме для душевнобольных?

– Главным препятствием был не дедушка Суини, – напомнила я. – А моя личная неприязнь к вам, господин Роберт. Мало того, что я вас не люблю, вы мне даже не нравитесь.

О том, что я его презираю, говорить не стала. К тому же он тихо и совершенно искренне рассмеялся. Посмотрел на меня с умилением. Точно таким же взглядом маменька смотрит на Линни, когда та начинает рассуждать о том, как устроен мир. А мне и от этого взгляда, и от смеха, а, главное, от слов, которые Роберт произнёс, стало дурно.