Политика Меттерниха. Германия в противоборстве с Наполеоном. 1799-1814 - Энно Крейе

Разумеется, отдавал себе отчет в этом и Кобенцль, но он исходил из предпосылки, что в данных условиях Франциск будет последним Габсбургом, который носит корону императора Священной Римской империи, независимо от того, какова будет судьба рейха. Если рейх продолжит существование под властью другой династии (какая из них будет хуже: Бонапарты или Гогенцоллерны?), тогда будет еще больше оснований связать германские и негерманские земли такими же узами, какими были прежние узы Австрии с Германией, или даже более прочными. Таким образом, вице-канцлер заранее соглашался с достойным выходом Австрии из рейха. Вопреки мнению восторженных памфлетистов, Кобенцль лишь выполнял свой долг, и, надо сказать, из двух империй, основанных в 1804 году, его империя пережила наполеоновскую на 100 лет.

Приближалось время, когда Меттерних в большей, чем Кобенцль, степени обеспечивал политику создания новой Австрийской империи. Во время же ее основания он всей своей душой был на стороне рейха – по крайней мере решительно возражал против признания Наполеона императором. Положа руку на сердце следует признать, что он отвергал большую часть политики Кобенцля. Если вице-канцлер считал германских князей «достойным сожаления приложением» к Франции, то Меттерних считал их повальное дезертирство из рейха «непостижимым». Если Кобенцль считал Наполеона укротителем революции, деятелем, с которым можно иметь дело, то Меттерних следовал доктрине Генца, усматривавшего в корсиканце инструмент революции. Если Кобенцль склонялся к осторожному сближению с Россией ради воздействия на Францию, то Меттерних выступал за всесторонние связи с ней с целью образования единого фронта против Франции. Короче говоря, Кобенцль стремился к примирению и миру, Меттерних же хотел войны. Возможно, Кобенцль отдавал себе отчет в этом, поскольку в инструкции от ноября 1803 года подчеркивал необходимость того, чтобы посол «был полностью согласен с нашими целями и действиями».

Упомянутая инструкция послужила наставлением общего характера для нового назначения Меттерниха – послом в Берлине. В сравнении с южногерманскими курфюршествами Саксония, придерживавшаяся нейтралитета, позволяла Клеменсу Лотару показать себя в выгодном свете. «Граф Меттерних молод, но тактичен», – отзывался о Клеменсе Колоредо. И в начале февраля 1803 года вопрос о назначении Меттерниха был решен. Назначение было вызвано тем, что Имперский эдикт нормализовал австро-российские отношения и повлек за собой перевод посла в Берлине, графа Филиппа Штадиона, в Санкт-Петербург. И снова хорошо известная бюрократическая волокита сыграла свою роль. Меттерних задержался в Дрездене на три месяца, несколько месяцев еще проводил отпуск в Охсенхаузене и лишь в ноябре отправился в прусскую столицу.

Первоначально от него требовалось влиять на позицию Пруссии в европейских делах. Нейтралитет этой державы в целом отвечал целям политики умиротворения, проводимой Кобенцлем. Меттерниху поручалось поддержать усилия Штадиона по формированию союза Австрии с Россией. Достигнуть этого было проще простого. Россия уже давно стремилась к такому союзу, так как политика Наполеона в отношении Германии полностью игнорировала ее установку на нейтрализацию германских курфюршеств. На этой почве между Россией и Францией возникала уйма конфликтов. Когда царь Александр предложил свое посредничество по совместному с французами решению в Вене спорных вопросов Австрии и Баварии, Наполеон направил это предложение на рассмотрение рейхстага в Регенсбурге, где пожелания России не были приняты во внимание. Когда Александр несколькими неделями позже осудил насильственный захват на территории Бадена бурбонского герцога Энгиенского, Наполеон объявил о том, что франко-российское посредничество в Германии закончено. Когда Россия направила по этому поводу протест в рейхстаг, за рассмотрение его осмелились высказаться только два представителя курфюршеств, опекаемых крупными державами (Ганновер, связанный с Англией, и Померания, связанная со Швецией). Самое большее, чего они добились, состояло в том, что вопрос с русским протестом был положен под сукно, вместо того чтобы быть отвергнутым сразу. Когда снова разразилась война между Францией и Англией, Наполеон занял Ганновер и свободные ганзейские города, чтобы воспрепятствовать торговле курфюршеств, расположенных между Эльбой и Вислой, с англичанами. Это было тоже вызовом России. Подобно другим наполеоновским креатурам – Батавской, Швейцарской и Цизальпинской республикам, – Германия была нейтральной только по названию. Теперь Россия была заинтересована больше всего в том, чтобы привлечь на свою сторону и Австрию, и Пруссию, то есть сформировать Третью коалицию.

Меттерних ликовал в связи с таким поворотом событий. Под влиянием Генца он выступил за союз Австрии с Пруссией и, убежденный в том, что «на политику прусского кабинета может повлиять лишь держава, внушающая Германии страх», он считал, что давления одной лишь России на Пруссию будет достаточно. Поэтому он делал ставку на безоглядное сотрудничество с представителями Санкт-Петербурга, будь то барон Максимилиан фон Алопеус, или специальный посланник, генерал Фердинанд Винцингероде, или сам царь, который лично прибыл в Берлин в октябре 1805 года, чтобы повлиять на Фридриха Вильгельма собственной персоной.

Однако проблема состояла в том, что министерство Кобенцля – Колоредо делало различие между союзом ради войны и поисками мира. Более того, Кобенцля тревожили практические соображения, которыми его посол в Берлине был склонен, кажется, пренебречь. Речь идет о непосредственной военной угрозе, которая могла бы исходить от Баварии, если бы Макс Иосиф присоединился к Наполеону. Это было весьма вероятно. Расположенная по обоим берегам Дуная, баварская армия численностью в 650 тысяч солдат могла либо преградить путь Наполеону, либо нанести удар по Вене в передовых частях сил неприятеля. Командование австрийской армией не желало ждать, какая из двух возможностей превратится в реальность. Когда война наконец разразилась, Кобенцль прибег к неприкрытому запугиванию, направив Баварии ультиматум, который на деле лишь подтолкнул ее к союзу с Наполеоном. Другая проблема заключалась в непредсказуемости поведения русских армий, которые находились вдалеке и могли быть отведены в любое время в период кризиса, как это случилось в 1799 году. Очевидно, Кобенцль усматривал в русских армиях главным образом средство обуздания Пруссии. Пессимизм в оценках прусских намерений и русских возможностей был достаточным основанием для миролюбия, особенно в связи с тем, что военный совет двора в Вене во главе с эрцгерцогом Карлом сомневался в боеспособности самой Австрии. Тем не менее в перспективе решимость Наполеона господствовать в Германии не вызывала сомнений. Поэтому после заключения предварительного альянса с Россией в ноябре 1804 года Кобенцль дал указание своему послу в Берлине продолжать усилия по укреплению отношений с русскими.

Сложилась обстановка весьма благоприятная для интриг, и Меттерних быстро развил свой врожденный талант к ним. За спиной нейтрально настроенного первого министра, графа Христиана Августа Хаугвица, он сговаривался с оппонентом первого министра, бароном Карлом Августом фон Харденбергом, который, несмотря на свою роль в заключении Базельского соглашения, был человеком широких взглядов в отношении Европы. Вместе с Алопеусом он затеял интриги с целью смещения со своего поста профранцузского советника кабинета министров Йохана Вильгельма Ломбардского. Когда царь Александр безапелляционно потребовал согласия Пруссии на проход русских войск через ее территорию, Меттерних в числе первых поддержал это требование, ожидая от него подтверждения своего мнения о «влиянии страха» на берлинских политиков.

Однако в этом случае он ошибся в своих ожиданиях. Фридрих Вильгельм, более всего ценивший свободу действий своей страны, был настроен против уступок любой державе. Лишь позже, когда французская армия повторила ошибку царя вторжением в Пруссию в районе Асбаха, Берлин возобновил переговоры с русскими и австрийцами. Меттерних понимал, что ошибка такого рода легко могла стать непоправимой. Позднее он отрицал, что имел к ней какое-либо отношение. Из этого эпизода и из злосчастной бесцеремонности Кобенцля в отношении Баварии он уяснил, что слабое государство, не будучи на самом деле свободным в своих действиях, тем более склонно ценить видимость свободы и расположено к тем, кто уважает его достоинство, сколь бы оно от них ни зависело. Будучи позже министром иностранных дел, Меттерних не исключал шантажа, но он также учитывал важность выбора времени для этого и пришел к пониманию того, что угрозы и оскорбления, нанесенные вдобавок к прямому ущербу, оставляют более глубокие раны, чем постановка перед совершившимся фактом.