Детская книга для девочек (с иллюстрациями) - Глория Му

— Какого-какого?

— Пенетрационного, то есть проникающего сразу в кору головного мозга, — объяснила Люсинда. — Как я уже говорила, учебная программа в гимназии едва ли затруднит тебя. За одним небольшим исключением — иностранные языки. Поля Рындина изучала французский и немецкий, а ты их не знаешь и вряд ли сможешь выучить за несколько недель. А с помощью этого препарата мгновенного действия…

— Я буду знать немецкий и французский? Просто так, без всяких уроков? Круто!

— Конечно, учитывая обстоятельства, без этого можно было и обойтись. Однако не стоит привлекать к твоей персоне излишнее внимание. Но если ты не хочешь…

— Я выпью, выпью, — торопливо заверила Фею девочка. — А эти знания — они навсегда или только на время… командировки?

— Навсегда. Считай это маленьким подарком от фирмы.

— Немецкий! Французский! Вау! — Геля отвинтила крышечку и поднесла пузырек к губам.

— Немецкий, французский и русский, — уточнила Фея.

— А русский-то зачем? — удивилась Геля, успевшая проглотить похожий на микстуру от кашля препарат. — У меня по русскому «отлично».

— О реформе русского языка 1918 года слышать приходилось?

— Н-не помню…

— Изменились правила правописания, были исключены буквы «ять», «фита» «и десятеричное»… Впрочем, лучше наглядно объяснить. — Фея снова покопалась в сумке, достала какую-то электронную штуковину вроде телефона, что-то там настроила и протянула Геле: — Вот, читай.

На экранчике высветились строчки:

Бѣлый, блѣдный, бѣдный бѣсъУбѣжалъ голодный въ лѣсъ.Лѣшимъ по лѣсу онъ бѣгалъ,Рѣдькой съ хрѣномъ пообѣдалъИ за горькій тотъ обѣдъДалъ обѣтъ надѣлать бѣдъ.

— Понятно, — Геля вернула Фее игрушку, — так я точно не смогла бы.

— Еще вопросы есть? — едко поинтересовалась Фея.

— Merci beaucoup. Pas de questions[1], — ответила без пяти минут гимназистка Рындина, хихикнув от удовольствия.

— Très bien[2]… Однако времени осталось совсем немного. — Фея озабоченно сдвинула брови. — Ладно, делать нечего, придется тебе самой там разбираться. Я уж больше ничего не успею рассказать. Разве что самые общие сведения о домашних Поли… Закрой глаза, расслабься и слушай. Молча!

Геля поворочалась с боку на бок в кровати, обняла подушку и послушно зажмурилась.

— Итак, отец Поли, Рындин Василий Савельевич, сорока шести лет, врач Мясницкой полицейской части. Мать, Аглая Тихоновна, тридцать девять лет…

— А Полина мама где работает? — спросила Геля.

— Нигде не работает. Спи. Горячева Анна Ивановна, девятнадцати лет, кухарка…

Как в пьесе, — подумала Геля. — Действующие лица: Поля Рындина, гимназистка. Василий Савельевич Рындин, ее отец, врач… Кухарка еще какая-то… Просто умереть-уснуть…

Часть вторая

Глава 1

Геля старательно зажмуривала глаза, но уснуть все равно не получалось. От запаха луговых трав щекотало в носу, она едва сдерживалась, чтобы не чихнуть, да еще и мысли в голову лезли всякие щекотные — а что же Люсинда замолчала, вдруг сама уснула?

Подавив смешок, девочка приоткрыла глаза, ожидая увидеть прикорнувшую в кресле Люсинду, но тут же села в кровати, испуганно озираясь.

Никакой Люсинды не было. И кресла не было. И вообще — комната, в которой она находилась, была абсолютно незнакомой.

Палевые обои с гирляндами бледных роз. Желтовато-зеленые занавески, отороченные помпончиками. Под окном — письменный стол. На нем глобус, лампа с зеленым абажуром, стопка книг. Слева от окна — зеркало в темной ореховой раме и небольшой комодик.

Скрипнула дверь, стала медленно отворяться, и Геля молниеносно прикинулась дохлой лисицей — разметалась на постели, уткнувшись носом в подушки.

Сердце глухо ухало в груди — сейчас, сейчас, сейчас. Сейчас кто-нибудь войдет, что-нибудь скажет, и — что тогда? Что дальше-то делать?

Но в комнате по-прежнему было тихо. Осторожно разомкнув ресницы, девочка постаралась разглядеть, кто же там вошел. Никого, и дверь едва приоткрыта.

Сквозняк, с облегчением подумала Геля.

Но это был не сквозняк.

Миниатюрная черная кошечка, победно задрав хвост, прошествовала мимо, вспрыгнула на стол и, усевшись кувшинчиком, посмотрела на Гелю.

Глаза у кошки были огромные, ярко-зеленые, красивой миндалевидной формы. Как у…

— Лю-люсинда?! Это вы?! — заикаясь от изумления, спросила девочка и растерянно добавила: — Кис. Кис-кис…

Кошка потянулась, выгнув спину, снова плюхнулась на стол и начала грызть ногти на ногах. То есть когти, конечно, на задних лапах, только все равно Люсинда ни за что не стала бы так себя вести.

Геля перевела дух — самая обычная зверушка. Все-таки превращаться в кошек это было бы немножко слишком. Даже для Феи.

— Кис-кис-кис, — позвала уже смелее.

Взглянув на нее с безгранично равнодушным удивлением, кошечка медленно и грациозно вытянула переднюю лапу, извернулась как гимнастка Кабаева и принялась самозабвенно вылизывать себе спину.

— Ну и ладно. Мне тоже на тебя плевать. Не очень-то я люблю кошек. — Геля показала надменному зверьку язык и сползла с кровати.

В дальнем углу комнаты стоял довольно большой шкаф с резными дверцами — видимо, для одежды. Еще один, книжный, у самой двери. На верхней полке расставлены игрушки — чудесный большой медведь лилового бархата, заяц с барабаном, роскошная кукла в шелковой шляпе. А среди книг — па-бам! — знакомая шкатулка. Открывать пока не стала, просто потрогала гладкий лаковый бок.

Можно еще полистать книжки, сунуть нос в одежный шкаф, но рано или поздно придется это сделать, не так ли? — Геля вздохнула и решительно направилась к зеркалу.

Из ореховой рамы на нее смотрела очень красивая девочка в длинной, до пяток, белой рубашке. Да что там «очень» — офигенно красивая. Динка Лебедева умерла бы от зависти в страшных муках.

Синие глаза. Брови как крылья ласточки. Тонкий, с едва заметной горбинкой нос. Губы нежные, бледно-розовые. Геля улыбнулась — девочка в зеркале ответила улыбкой. Передние зубы чуть широковаты, но и это ее не портило, а делало еще милее.

По плечам змеились длинные черные косы — как у какой-нибудь грузинской княжны. Голову красотке определенно следовало помыть, да и, вообще, выглядела она измученной — тени под глазами, запавшие щеки — но лучше быть измученной красоткой, чем крепкой и здоровой дурнушкой, ведь правда?

Геля протянула руку к зеркалу. Робко улыбнувшись, красавица повторила ее жест. Их пальцы встретились на холодной зеркальной глади.

Насмерть прилипнув к волшебному стеклу с чудным отражением, даже не обернулась на скрип двери. «Кошка ушла, — подумала мимоходом, — наверное, соскучилась и…»

И тут за ее спиной раздался жуткий грохот, и женский голос истошно завопил:

— Встала! Встала!!! Василь Савельич! Ой, мамоньки мои!!! Встала!!! Василь Савельич!!!

Застигнутая врасплох, Геля шарахнулась к окну, опрокинула стул и смахнула глобус со стола. Под рукой что-то взвыло, кисть ожгло болью.

Кошка!

Девочка дернулась в сторону, а пакостный зверек, сметая безделушки, сиганул на комод, а потом и вовсе растворился в воздухе.

Глобус катился по полу, смешно загребая медной ножкой.

В дверях визжала миловидная курносенькая девушка в сером платье и белом фартуке. У ее ног валялся латунный поднос, какие-то осколки, эмалированная воронка, чашка с отбитой ручкой.

Неловко толкнув девушку плечом, в комнату ворвался мужчина в пенсне, лысый и усатый; за ним — долговязая тощая женщина с нелепой прической. Все выкрикивали одну и ту же фразу, но не хором, а как киношная массовка, вразнобой:

— Поля! Поленька! Доченька! Голубчик! Слава богу! — И заново: — Поля! Поленька!..

«Поля, доченька и голубчик — это теперь я», — отстраненно подумала Геля. Но когда лысый рванулся к ней с явным намерением обнять, на девочку нахлынул вдруг смертный животный страх и погнал ее в единственное, как ей казалось, безопасное место — в кровать.

В три прыжка достигнув спасительной гавани, Геля лихорадочно зашарила руками под одеялом, в поисках кнопки — кнопки, которую можно нажать, чтобы вернуться назад — к маме, к Люсинде, домой.

Разумеется, никакой кнопки не было.

Тогда, вскинув руки ладонями вперед, словно отодвигая от себя эту вопящую троицу, Геля выкрикнула:

— Я в порядке! В порядке. Со мной все o’key!

И все сразу заткнулись.

Но стало еще хуже.

— Заговаривается… Ой, мамоньки мои, бедное дите заговаривается, — сдавленно прорыдала курносая, комкая у лица подол крахмального фартука. Долговязая охнула. Лысый же, крошечными шажками приближаясь к Геле, спросил тем вкрадчивым голосом, которым разговаривают обычно с кусачими собаками, опасными психами и капризными младенцами: