Замкнутый круг - Николай Александров

Георгию Васильевичу это признание Казакова не показалось откровенным, оно вызывало только жалость к автору, но, в конце концов, не так важно, по какой причине Казаков хотел публиковаться.

И опять перебила Мария Александровна:

— Гоша, вы пока разговариваете, я примерю шляпку.

— На кой она тебе, Маша?

— Да я не буду покупать, но примерить–то можно?

— Зачем примерять, — возмутился Георгий Васильевич, — если мы все равно не купим? Что за прихоть? — он повернулся к Казакову. — Извините нас.

Георгий Васильевич вдруг поймал себя на том, что злится теперь не на Марию, а на себя, и не потому, что зарплата не позволяет купить жене модную шляпку, а потому, что он потерял способность дарить ей, любимой женщине, красивые безделушки и совершать безумные поступки. Новое время не пощадило его, он научился быть рациональным, расчетливым, даже прагматичным.

— Продолжайте, — буркнул Георгий Васильевич своему товарищу.

Но продолжить Казакову не дали. Перед Марией Александровной вырос молодой человек в черном щегольском костюме с яркой вышивкой на грудном кармане — «Салон модных шляпок», в руках он держал белую прозрачную шляпку.

— Мадам! Обратите внимание, это именно то, что сделает вас еще более элегантной. Только что из Парижа.

— Прелесть, — согласилась Мария Александровна, ее глаза радостно заблестели.

— Извините, молодой человек, нам не нужна шляпка, — Георгий Васильевич взял Марию Александровну за руку и попытался обойти продавца. Но не тут–то было. Продавец оказался шустрым и уверенным.

— Мадам, эта шляпка сделает вас еще прекраснее. К зеркалу, мадам! За погляд денег не берем.

Георгий Васильевич вновь, но уже более решительно, попытался обойти молодого нахала. Продавец поймал локоть Марии Александровны и только теперь будто впервые увидел Георгия Васильевича.

— Дедок, ты что, не видишь, я с дамой разговариваю, — в тоне продавца уже не было любезности, он смотрел на Георгия Васильевича пристальным и холодным взглядом.

Георгий Васильевич всегда отличался сдержанным характером. И мало кто знал, что в этом внешне мягком человеке хоронится очень решительная натура. Все чувства вдруг объединились в одну злобу: на себя, на стихотворца Казакова, на продавца, схватившего за руку его жену. Георгий Васильевич забыл про возраст, про инфаркт, про боль в пояснице, извернулся и врезал сопляку в нос. Шляпка взвилась, пролетела круг и легким бесшумным бумерангом упала к ногам продавца, как раз в тот момент, когда из его раненого носа закапала кровь. Темно–красные пятна обезобразили кокетливый головной убор и напомнили, что жизнь это все–таки жестокая реальность.

Двое охранников, в камуфляжной форме, с наручниками, притороченными к поясу, и с дубинками в руках, уже бежали к месту схватки. Охранники — народ решительный, работали споро. Досталось и Георгию Васильевичу, и незадачливому стихотворцу Казакову — их повалили наземь и сковали руки.

— Что вы делаете! — кричала возмущенная Мария Александровна. — Что же вы делаете! Они пожилые люди, и за что?! — Мария Александровна наскочила на охранников. — Вы знаете, кого вы ударили? Вы почетного гражданина города ударили — Потапова Георгия Васильевича! — и она перечислила несколько званий и титулов своего заслуженного мужа.

Побитый, но встревоженный таким известием, продавец исчез в магазине. Охранники потоптались, не зная, как теперь быть, сняли с поверженных наручники. Георгий Васильевич с трудом поднялся и замахнулся на обидчиков.

— Гоша! — закричала Мария Александровна и преградила ему путь.

— Дед, осядь, а то как… — охранник помахал перед ним дубинкой.

Георгий Васильевич ничего не мог ответить, после схватки и от возмущения дыхание срывалось на свист.

А из дверей магазина к ним спешил человек — грузный, с увесистым животом и ровным налитым лицом.

— Кто Потапов? Вы — Потапов Георгий Васильевич? Георгий Васильевич, Бога ради, извините, помилуйте, да как же так! Пойдемте, вам нужно умыться. Какое безобразие! — директор «Салона модных шляпок» зло зыркнул на охранников.

— Я на вас управу найду, — прошипел запыхавшийся Потапов.

— А за что били? — удивленно спросил Казаков, разглядывая свой порванный костюм, который, впрочем, был у него давно единственным и на все случаи жизни.

— Господа, прошу, — директор угодливо открыл двери магазина и пропустил вперед всю тройку гостей.

Когда Георгий Васильевич вернулся из ванной комнаты в кабинет, директор уже выслушал рассказ Марии Александровны, окровавленная шляпка лежала на столе, как неопровержимое вещественное доказательство, а продавец стоял у стола с понурой головой и шмыгал распухшим носом.

— Мне все ясно. Господа, — директор встал, — я приношу извинения за случившееся недоразумение, — и повернул голову к продавцу: — А тебе, гад, три минуты на сборы, и постарайся, чтобы я тебя потом не нашел.

— Что же делать? — задумчиво спросил Казаков, разглядывая свой костюм, видимо, вопрос он задавал себе, выкинуть теперь костюм или заштопать и еще поносить.

— Господа, — директор опять был любезен, — господа, мы — фирма, которая заботится о своей репутации. Что делать, если попадаются нерадивые работники. Георгий Васильевич, я много наслышан о вас, простите меня, пожалуйста, за плохую работу с персоналом, так трудно уследить за всеми. Мы компенсируем вам моральный и материальный ущерб, — он наклонился над телефоном, нажал кнопку. — Вера, зайди.

Вошла молоденькая девушка с конвертом и белой прозрачной шляпкой в руках. Директор вышел из–за стола, взял конверт с деньгами и подал Казакову.

— Здесь на новый костюм хватит, — и тут же обернулся к Георгию Васильевичу. — Позвольте подарить вашей обаятельной супруге нашу шляпку. Впереди лето, это лучший экземпляр.

Георгий Васильевич встал.

— Не надо нам ваших шляпок. Пойдем, Маша.

— Георгий Васильевич, я виноват, и прошу, может быть, не для вас, а больше для самого себя прошу, чтобы мне потом не так совестно было за происшедшее, — возьмите шляпку.

— Ничего, вы люди молодые, это дело переживете, а мы и раньше без французских шляпок жили, и теперь, дай Бог, проживем как–нибудь.

Георгию Васильевичу не нравилось угодничество, он видел, что директор растерян и трусит, ему было неприятно видеть, что человек испытывает холопий зуд, и причиной тому он, даже не он — плевать этому холеному молодцу на его человеческое достоинство, — боялся лощеный директор его авторитета в городе, боялся уже никому не нужных званий и титулов. Они вышли на улицу, молча прошли за поворот.

— Хо! Здесь денег на три костюма хватит! — воодушевленно воскликнул Казаков. — Да я такую взбучку каждый день готов терпеть…

— Подожди, — остановил его Георгий Васильевич, — я что–то неважно себя чувствую, мы дальше провожать тебя не пойдем. Прощай, брат.

Он взял Марию Александровну под руку и отвернулся, но его остановил взволнованный голос Казакова:

— Георгий Васильевич, а как же стихи, можно надеяться? Ведь что говорить, редколлегия это вы.

Георгий Васильевич внимательно посмотрел в горящие глаза Казакова, на его порванный костюм, конверт в руках, и в сердцах сказал:

— А не пошел бы ты…

— Гоша! — прошептала ошеломленная Мария Александровна. — Да разве так можно?.. — но договорить не успела, муж уверенно повел ее прочь.

Прошло несколько дней. Георгий Васильевич и Мария Александровна часто вспоминали случившееся, неприятный осадок тлел в груди, мешался с повседневными заботами и, как чувство тревоги, не давал сосредоточиться на работе. И они поехали на дачу, «развеяться» — как сказал Георгий Васильевич.

Они прошли в вагон электропоезда, уселись напротив друг друга, развернули свежие газеты. Было много солнца, теплый ветерок врывался в открытое окно, мешал читать, цепляясь за угол газеты, но с каждым километром пути на душе становилось легче, впереди их ждал весенний березовый лес, холмистый простор, теплые ступеньки деревянного дома.

«Пятнадцатого, — прочитал Георгий Васильевич, — около «Салона модной шляпки», что на улице Домостроевской, случилась потасовка, в которой принял участие почетный гражданин города Потапов Георгий Васильевич…» — дальше перечислялись его титулы и звания.

Он прислонился головой к прохладному окну, и слезы потекли по морщинистому лицу.

— Гоша, что, тебе плохо?

— Нет, Машенька, — Георгий Васильевич сложил газету и сунул ее поглубже в сумку. — Ветерок в окно, слезлив стал, состарился, значит.

Весь остаток дня он просидел на крыльце дачи, может быть впервые не рассказав жене о том, что его мучило. Разжег злосчастной газетой костер во дворе и долго наблюдал, как несколько березовых поленьев бездымно сгорают прозрачным огнем.