Все радости жизни - Павел Кодочигов

Поселок Глубокое, где все случилось, находится в черте Богдановича, но это все-таки не город. Гости два дня гуляли в квартире, а на третий решили пройтись по улице, чтобы себя показать и людей посмотреть, чтобы все знали: внук Соломиных — Валентин Ивушкин женился! Высыпали за ворота, и здесь, пока ждали жениха и невесту, случилось забавное происшествие. Мимо проезжал всадник. Увидев его, закричала пожилая и, видно, очень веселая женщина Красикова:.

— Молодой человек! Возьми меня с собой, посади на заднее сиденье!

Свадьба засмеялась: ну и тетя Сима, вечно что-нибудь придумает! Шутку поддержали:

— Он еще седло для тебя не купил, только в магазин едет!

— Тетя Сима, доску тащи скорее, доску! Приколотим, и поедешь!

— А ей молоденький приглянулся!

Красиковой оставалось жить считанные минуты. И ничего не подсказало ей чуткое женское сердце? А может, потому она так и веселилась, что подсказывало и уже металось, рвалось? Свойственно же человеку ощущение надвигающейся беды, то, что принято называть предчувствием. Да… Гармонист рванул мехи, лошадь испугалась, затанцевала, пытаясь сбросить всадника, и сбросила бы, но гармонист оборвал игру и посоветовал:

— Уезжай-ка ты поскорее, парень, изувечит она тебя.

Еще посмеялись. Всадник ускакал. Гармонь заиграла снова, и понеслись по улице озорные частушки. Пели и плясали и старые и малые, и почти все были разряжены в красное: такова уральская традиция.

После выхода молодых пошли гулять. Увидев выехавший от кладбища, со стороны Сухоложского шоссе, трактор, свернули в переулок — кто-то осторожный и трезвый предложил: «Уйдем от греха подальше, ребята!» «Беларусь», не сбавляя скорости, повернул вслед за свадьбой. Красикова шла последней и не побереглась. Трактор сбил ее, проехал задним колесом, а потом и колесом тележки. Из него на ходу выскочил мужчина и убежал. Трактор продолжал двигаться по переулку, грозя врезаться в какой-нибудь дом. Надо было остановить его. Это сделал жених — Валентин Ивушкин. Он вскочил в машину с левой стороны и заглушил двигатель. За рулем сидела пьяная женщина. Ее вытащили и стали бить. Это была работница фермы Зинаида Николаевна Глотова.

Ну что ж, Зинаида Николаевна, ваши показания сначала и запишем, поскольку вы главный и едва ли не единственный свидетель обвинения. Камаев включил магнитофон и стал диктовать:

«В одиннадцать утра двадцать восьмого апреля я пошла на ферму и там увидела Белозерова. Он стоял у трактора Серегина.

Я хотела на телеге Белозерова привезти силос, но он сказал, что лошадь хромает, тогда я попросила подводу, чтобы съездить к Серегиным и узнать, нет ли там мужа, но Белозеров сказал, что отвезет меня на тракторе. Я не согласилась. Потом увидела, что он завел трактор. Я залезла в кабину, чтобы уговорить Белозерова заглушить машину, но он поехал. Я хотела выпрыгнуть, но он прибавил скорость.

Мы выехали на улицу Мира и поехали в сторону дома Серегина. В переулке, на правой руке, стояло много людей. Белозеров свернул в их сторону. Я закрыла глаза руками, а когда открыла, Белозерова в кабине не было. Трактор ехал по переулку, я заглушить его не могла».

Камаев выключил магнитофон, откинулся на спинку стула. «Пожалуй, здесь же, рядом, нужно записать показания Савельевой. Она излагает события совсем иначе». Он отыскал нужный лист и продолжал диктовать: «Я работаю с Белозеровым в одном корпусе. Двадцать восьмого апреля, после того как мы управились, он ушел на конный двор за лошадью, а я поехала обедать. До одиннадцати была дома, потом вернулась на ферму. Володя кормил лошадь. Я поехала за силосом и привезла воз. Володя тоже съездил, потом поставил на телегу ящик и поехал на мебельную фабрику за опилками. В это время прибыли работники милиции и спросили, где Белозеров. Я сказала. Спросили, во что он одет. Я ответила: „В зеленые брюки, клетчатую с серыми полосками рубашку и в синий хлопчатобумажный пиджак“».

Александр Максимович прокомментировал на ленту: «Это очень важно: одежда убегавшего была другой». И продолжал начитывать показания Савельевой:

«До того дня Серегин носил длинные волосы, они у него на пиджаке лежали, а двадцать девятого или тридцатого подстригся. Я слышала, что двадцать восьмого апреля трактором сбили женщину, но кто это сделал, не знаю. Да, утром в корпусе супруги Глотовы и Серегин пили водку. Зина пьянее всех была, еле на ногах держалась».

Это первый допрос Савельевой, а что она показала на втором? Александр Максимович пробежал пальцами по нужному листку. Есть кое-что интересное. Запишем: «О том, что женщину задавил Белозеров, говорили многие, но как-то с опаской. От людей я слышала, что мать Белозерова грозила: „Если кто на моего Вовку покажет, спалю хозяйство“».

Эта женщина выкладывает все, что знает — и «за» и «против». Слух об угрозе возьмем на заметку и проверим в судебном заседании: кто говорил, когда и при каких обстоятельствах. Анна Никифоровна такое утверждение Савельевой отмела начисто: «Не было того! А что говорят, так теперь на нас все валить можно, — и огорошила неожиданно здравой догадкой: — Та же Зинка Глотова могла все придумать. Ей же выгодно!»

Могла и Глотова. Не забыть вот что: Глотова и Савельева говорят, что пришли на ферму около одиннадцати, то есть одновременно. Почему же они не видели друг друга? Стоп! Стоп! Стоп! Если Глотовой к моменту приезда Савельевой на ферме не было, значит, Глотова уехала на тракторе раньше, и это также значит, что в этой части она дает ложные показания! Есть над чем подумать. Не первый ли это кирпичик в фундаменте защиты?

Сомнения в достоверности показаний Глотовой у Камаева возникли еще при знакомстве с делом — слишком выделялись белые нитки, которыми они были сшиты. Утверждала бы Глотова, что сама уговорила Белозерова поехать разыскивать мужа, другое дело, так еще могло быть. Но в то, чтобы Белозеров едва ли не насильно повез ее в поселок и она, бедная сиротка, даже выпрыгнуть не успела (зачем было залезать в машину?), не верилось. Липа все это! Но что-то мешало пока прийти и к убеждению в невиновности Белозерова.

Часа три еще просидел за столом Александр Максимович, записывая на пленку показания свидетелей и свои замечания к ним, давно его мучила жажда, несколько раз порывался сходить на кухню, чтобы утолить ее, и забывал. С улицы доносились возбужденные крики ребятишек — они играли в войну, — этажом выше шумно отмечали какое-то событие. Александр Максимович услышал все это, когда наверху началась неистовая пляска. Услышал и решил размяться, выпить наконец стакан воды.

Пока бродил по квартире, мысли в разные стороны разбежались. И о погоде, которая никак не установится в эту зиму, подумалось, и о делах в суде на будущей неделе, и о том, что забыл написать письмо старому другу в Шадринск, и о том, что надо в конце концов сделать колонку в ванной. Пусть и чурками ее топить придется, все своя горячая вода будет. Полчаса, наверное, прошло, пока снова к делу Белозерова вернулся. Утром еще в квартире сына услышал по радио фразу: «Когда есть два решения, одно из них должно быть верным». Усмехнулся над ее «мудростью», но запомнил. Теперь же перефразировал на свой лад: «Когда есть две версии, одна должна быть правильной». — И стал прорабатывать эти версии.