Ковчег изгоев (СИ) - Куницына Лариса

Других спрутов на горизонте не наблюдалась, зато я увидела алкорцев в белотканых тогах, несколько компаний ормийцев в военной форме, и наших — в разноцветных форменках родных звездолётов. Это меня несколько ободрило, а когда официант цвета молодой крапивы с рожками, но тоже в костюме матадора, принёс меню, я и вовсе успокоилась. Заказав шампанское и блюда, явно извлечённые из банок, купленных с наших космофлотовских складов, мы стали ждать шоу.

Сначала на самую высокую и большую эстраду поднялась ормийка и спела пару любовных гимнов, слегка подтанцовывая, а, вернее, извиваясь всем телом и всеми четырьмя конечностями. Довольно красиво, но я видала и получше.

Потом на площадку выскочила группа молодых чертенят в разноцветных шёлковых трико и устроила весёлую неразбериху. Только через пару минут до меня дошло, что это не потасовка, а акробатический номер. Они весело подкидывали друг друга, ловили за копытца, крутили, как на карусели, и даже пару раз отпускали, правда, на краю эстрады постоянно кто-то дежурил, так что зрители были защищены от случайного попадания.

Еду нам принесли вскоре, что объяснялось именно тем, что её быстренько вытряхнули из банок на тарелки и подогрели. Шампанское оказалось канадским и даже охлаждённым, что в далёком космосе могло быть пределом мечтаний. Пока мы ели и поглядывали изредка на эстраду, в зале разносился неясный гул множества голосов. Посетители общались, пили, ели и, как и мы, изредка поглядывали на сцену.

И вдруг наступила тишина. Я с удивлением осмотрелась по сторонам и заметила, что все, даже осьминог, неотрывно смотрят в центр зала. В этой звенящей тишине тревожно загрохотал барабан, заструилась причудливая мелодия флейты, из углов зала раздался звон бубенцов. Обернувшись к сцене, я увидела на ней в свете прожекторов высокую стройную фигуру, окутанную языками пламени. Она медленно подняла руки, заколебалась вслед за флейтой, и начался самый поразительный танец, который я видела когда-либо в своей жизни.

Я, как заворожённая, смотрела на гибкий силуэт, окутанный алыми и чёрными всплесками, ритмично извивающийся на высокой округлой сцене. Танец был подобен трепету огонька свечи, сражающемуся с ночной тьмой, языку пламени, переплетённому со струйками чёрного дыма. Смуглый блеск кожи, внезапно вспыхивающий в лучах прожекторов меж складками одеяния, блеск золотых браслетов на лодыжках и запястьях и чёрная грива блестящих шёлковых кудрей приковывали взгляд. Горячий перестук барабанов, щемящее пение флейт и звон медных колокольцев задавали ритм странному чарующему танцу, которым жило это наполненное страстью, нечеловечески гибкое тело. Оно мгновенно отвечало на призыв звучащей из темноты музыки, то напряжённо выгибаясь как натянутый лук, то извиваясь подобно ползущей по раскаленному песку змее. Каждое движение, изгиб спины, стремительный поворот, от которого чёрным облаком взлетали мерцающие кудри, взмах изящных напряженных рук притягивали взгляд и проникали в сердце, от чего в мыслях звучало лишь одно: «Я не видела такого никогда. Я никогда больше такого не увижу». Это был миг чуда, магической и чувственной тайны, которую так хотелось запечатлеть в памяти навсегда. А в душе уже оживали пряные ароматы далёких восточных ночей, голубые минареты на фоне звёздной вуали неба, безумная соловьиная трель и вторящий ей звон воды в старом арыке.

Я с трудом перевела дыхание и взглянула на Джулиана. Он тоже, не отрываясь, смотрел на сцену, его глаза блестели, и взгляд был на редкость мягок. А на губах плыла задумчивая полуулыбка, словно и ему этот древний танец навеял воспоминания о дальних и прекрасных ночах. Он заметил, что я на него смотрю, и усмехнулся.

— Она тебе нравится? — спросила я.

— Моё восхищение — лишь бледная тень твоего, не так ли? — шепнул он. — Это мужчина.

Я ахнула и с открытым ртом обернулась к сцене. Я должна была увидеть это раньше, но меня заворожил этот танец, эта женская грация и пластичность движений, эта восточная страсть и экзотическая чувственность танца. Это был мужчина, стройный и изящный, с длинными чёрными кудрями, но высокий и сильный. Его одеяние лишь напоминало женское, полупрозрачные чёрные и алые ткани облекали невесомыми полосами сильное мускулистое тело профессионального танцора. Золотые браслеты оттеняли гладкую смуглую кожу. Теперь его танец казался мне ещё более чувственным и мистичным. Он казался древним божеством, исполняющим в залитых лунным светом небесных садах танец жизни и любви. Я рассмотрела его бесстрастное лицо с резкими арабскими чертами, горящими чёрным огнём глазами, которые смотрели куда-то далеко, за пределы этого маленького зала. Он был весь в танце, и танец был его жизнью, музыка была его дыханием, сцена была его алтарём. Он танцевал так, что, казалось, стоит ему остановиться, и жизнь во Вселенной замрёт. Но он и не собирался останавливаться, он продолжал кружиться по сцене, задавая ритм этому сумасшедшему и прекрасному миру. Одинокий, недоступный и далёкий, как звезда в чужой галактике…

Когда музыка смолкла, я вздрогнула от неожиданности, и всё вокруг снова погрузилось в тишину. При последних звуках флейты он склонился в глубоком поклоне, но теперь резко выпрямился, откинув назад чёрный водопад волос, и на миг замер, выпрямив спину, откинув плечи и надменно вскинув голову. Обведя зал непроницаемым взглядом, он легко сбежал со сцены и под грохот аплодисментов и истошные вопли публики, стремительно прошёл по залу между столами. Столь шумный успех не произвёл на него никакого впечатления. Он равнодушно скользил взглядом по лицам восторженных и ликующих зрителей. Чёрные и алые языки пламени вились следом за ним, и золото украшений сверкало в лучах софитов.

Проходя мимо нашего столика, он небрежным движением руки собрал сзади волосы и мельком взглянул на меня. Наверно, также смотрела бы статуя с глазами из чёрного агата. Вряд ли он вообще заметил моё существование, всё такой же одинокий, недоступный и далёкий…

Он ушёл, а публика продолжала бесноваться, требуя продолжения шоу. На сцену выскочил толстяк-матадор и на всех известных ему языках Объединения Галактики, — а знал он их немало, — сообщил неизмеримо почитаемым им гостям, что звезда его шоу, несравненный и восхитительный, богоравный и бесподобный, да прославится имя его в веках и будут долгими и счастливыми его годы, Сын Ночи и Брат Луны прекрасный Мангуст только что закончил своё последнее выступление и покидает Одеон, с тем чтоб продолжить свой сияющий и бесконечный путь по этой тёмной и недостойной его талантов Галактике. Прозвучало это именно так. Горестные стоны и гневные крики публики заставили толстяка разрыдаться от горя, но не растопили ледяное сердце их божества. Мангуст и не думал выходить на бис.

Я откинулась на спинку кресла и слегка ошалело взглянула на Джулиана. Его глаза опять смеялись.

— Хочешь с ним познакомиться? — спросил он. — Одно твоё слово, и я это устрою.

— Ты его знаешь?

— Нет, но для меня это не проблема.

Конечно… Какой пустяк! Я задумалась и снова вспомнила взгляд глаз из чёрного отполированного агата, на меня и сквозь меня. Этому парню хорошо и без моих восторгов. Пусть следует и дальше по своей орбите, а я глянула на него издалека и будет.

— Не хочу, — мотнула я головой. — Слишком ярок для моих слабых глаз.

— Мангуст… — повторил Джулиан. — Имя? Прозвище? Тот маленький серый зверёк или просто случайно созвучное сочетание букв? Или опять понравилось слово?

— Он похож на араба или на индийца, — возразила я. — В тех местах водятся маленькие, серые и весьма ловкие зверьки.

— Он турок, — неожиданно хрипло произнёс Хок, про которого я как-то забыла. Он сидел, напряжённо глядя куда-то в сторону, и его ноздри раздувались, как обычно бывало, когда он в ярости. — Родом из Стамбула. И хватит об этом. Мне пора возвращаться в гостиницу. Завтра утром принимать звездолёт. Я должен быть в форме.

Он поднялся и молча удалился. Я снова взглянула на Джулиана. Тот задумчиво смотрел вслед другу, потом перевёл взгляд на меня и пожал плечами.