Вокруг меня - Михаил Барщевский

— Ну, здравствуй, Миша! Только не говори, что ты догадался.

Курбатов узнал голос Романа. Открыл было рот, но что сказать — не нашел.

— Знаешь, друг мой, ты помолчи, а я поговорю. Хорошо?

Миша осмотрелся. В комнате никого не было. Чувствуя себя полным идиотом, заглянул под-стол, приподняв скатераъ. Никого.

После паузы Роман заговорил опять:

— Подойди к магнитофону.

Курбатов бросился к полке с магнитофоном и нажал клавишу „стоп“. Надо было остановить кошмар. Но это оказалось только началом.

— Ладно, извини, — услышал Мишка голос Романа, но чуть-чуть иной.

Курбатов обернулся на звук и увидел живого Рому, выходившего из-за шторы.

Мишка начал хватать воздух ртом, делая при этом непонятные движения руками.

— Садись. Все, представление окончено, — сказал Роман.

— Но как?! Что за мистификация? Этого не может быть — я же видел заключение экспертов!

— Не мне тебе рассказывать о силе денег, Мишаня.

— А трупы в вертолете? Ты пошел на убийство? Ты с ума сошел!

— Я — нет. Ты — да. Рассказываю. Вертолет — радиоуправляемый. Считай — автопилот. Стоит копейки. Людей там не было. Все заключения экспертиз — липа. Опознание следователем трупов — результат совокупности двух факторов: человеческой жадности и низкой зарплаты бюджетников.

— Подожди! А родственники пилотов! Ты о них подумал?!

— Конечно! Полагаю, пятьдесят тысяч долларов, которые каждый из „погибших“ пилотов принесет завтра домой, компенсируют моральный вред. Удовлетворен, гуманист ты наш?

— А Лера?

— Лера знала.

— Так она сегодня на кладбище играла спектакль?

— Ее не было на кладбище. Она вообще из Цюриха не уезжала.

— А кто?…

— Я. Только в женском платье. И мой партнер. Вернее, партнерша — Маша Козырева. Заочно представляю: Маша — директор агентства розыгрышей, мой соавтор по представлению, которое ты имел счастье наблюдать.

— Какого еще агентства?

— Видишь ли, дорогой друг, мой верный Санчо Пан-са, в бизнесе есть правило — про партнера надо знать все. У меня уже несколько лет свой маленький бизнес. Ты об этом знал, а что за бизнес — не поинтересовался. Я про твою „страхушку“ с первого дня знал все — кто у тебя работает, кто клиенты, какие планы по развитию. Все! Ладно, тебя учить поздно. И бессмысленно. Ты и так был слишком богат. Нет мотивов для приобретения новых познаний.

— Подожди! Все могу понять. А часы?! Ты ими пожертвовал ради?…

— Дурак ты, Миша. Что, купить вторые часы и подбросить у меня фантазии не хватило бы?

— Сволочь! А мы, все твои друзья?!

— Об этом-то мы и поговорим. С каждым в отдельности. С тобой речь только о том, как ты мог так опустить акции „Бегемота“ в первые же два дня? Если это не предательство — то что? Стало некого бояться?

— Но я…

— Заткнись! Последние годы, понимая, не понимая — значения не имеет, ты пытался уйти от меня. Ты не пришел и не сказал честно — я устал. Хочу попробовать сам. Нет, ты готовил запасной аэродром, страховался своей „страхушкой“. Ты хотел, знаю, хотел продать свой пакет Полковникову. И рано или поздно жадность взяла бы верх над трусостью…

— Что ты несешь?! Я же любил тебя…

— И ненавидел! Потому что был обязан мне всем. Я это в вину тебе не ставил. А вот сам ты этого пережить не мог. И ненавидел меня за то, что понимал…

— Прекрати! Я не продал акции Полковникову не из трусости, а потому что…

— Почему? Ну почему?

— Из чувства порядочности!

— Ой! Не делайте мне смешно! Это из чувства порядочности ты через пять минут после моей смерти дал команду на падение стоимости акций? Хотел заработать три копейки ценой того, что моя семья потеряла восемь миллиардов? Все, хватит! Не держу на тебя зла, но больше мы с тобой вместе не работаем! Ты — уходишь.

— Но как ты собираешься?…

— Просто! Сегодня в программе „Время“ я публично извинюсь за дурацкий розыгрыш, и все. Объявлю о компенсации потерь инвесторам, в том числе и за твой счет, конечно… С инвесторами, особенно американскими, шутки теперь плохой. Меня простят. МЕНЯ — простят. А вот я — не всех.

— Это же дикий скандал!

— Да. Но я объясню публике, что делал все это ради повышения прозрачности компании и борьбы с недобросовестными менеджерами, использующими инсайдерскую информацию в целях наживы. С такими, как ты, Мишаня!

Кроме того, ты, дружок, как всегда, на главное внимания и не обратил. Венка от Президента не было. Их я предупредил. Значит, Президент не оказался в дурацком положении. А у нас в стране только с ним нельзя шутить и только его нельзя разыгрывать. Без его благоволения никто посадить меня не может.

И потом — это на Западе за такие шутки с рынком идут на нары, а у нас… Поверь, все будут заискивающе подхихикивать и поздравлять, восхищаясь чувством юмора и элегантностью проделанной работа.

— Ну, ты…

— Для меня и для „Бегемота“ лучшей рекламы…

— Так ты о деньгах думаешь?

— Что мне остается делать? О бабах у нас думаешь ты! Кстати, о деньгах. Ты, дружок, взял у нашего Инвест-банка в кредит пятьдесят миллионов акций под залог своих активов, продал их в среднем процентов на пятнадцать ниже реальной стоимости и собираешься погасить долг через неделю, когда твоими усилиями акции упадут в цене в три раза.

Только вот незадачка… Скупил акции, как ты понял, я. Завтра утром будет объявлено о моей встрече с Президентом и о его поддержке борьбы с недобросовестным использованием инсайда на фондовом рынке и о принципиальном одобрении продажи двадцати пяти процентов акций „Бегемота“ американским инвесторам. Акции „Бегемота“ пойдут как горячие пирожки, их стоимость может удвоиться. Купленные у тебя акции я продам миллиарда за полтора-два. Так что расходы на эту постановку окупятся, по моим расчетам, стократно, даже с учетом компенсаций инвесторам. Получается больше чем стократно.

А ты, Мишенька, в заднице! Кредит ты не погасишь — всех твоих активов не хватит. Акции тебе сейчас никто не продаст.

Да, забыл. Тебе нужно было еще двести миллионов на твою „страхушку“? Увы, теперь она не твоя. У тебя вообще больше нет ничего своего.

Появление Романа Беленького назавтра утром в офисе, разумеется, вызвало шок. Все, кто смог пробиться к нему в кабинет или дозвониться по телефону, подобострастно заверяли, что они так счастливы, так счастливы, ну, просто невероятно счастливы! Для прессы Роман был недоступен.

Праздник удался.

Единственный, кто подпортил настроение, так это секретарша Романа. Они работали вместе семь лет.

В конце дня Катя зашла в кабинет, когда там никого, кроме Романа, не было, положила на стол папку „На подпись“ и со всего маху влепила Роману пощечину, Повернулась и вышла из кабинета.

Роман заглянул в папку — там лежало заявление об уходе.

Гуси-голуби

Обычная деревня в Подмосковье с не менее обычным названием Березники встретила москвичей, ринувшихся строить загородные дома, спокойно. Кто уже спился окончательно и приезжих рассматривал исключительно с точки зрения возможности одолжить безвозвратно на бутылек, кто, еще хоть как-то уважая себя и мня мужиком рукастым, занадеялся на халтуру. Бабы, помимо традиционного удовольствия посудачить о новых соседях, стали мечтательно задумываться о корове, о том, как будут с бидоном по утрам обходить дачников и наконец увидят живые деньги, которых в совхозе не платили несколько лет. Правда, и работали они в совхозе не больше, чем им платили, С другой стороны, те из них, кому было лет по сорок, а старше почитались в деревне старухами, помнили времена, когда работали столько же, но зарплату, пусть и копеечную, получали.

Короче говоря, встретили первых застройщиков с интересом и скорее приветливо, чем враждебно.

Прошло несколько лет. Миновала волна первой не осознанной пока зависти. Новые и старые жители Березников попритерпелись друг к другу. Коров, разумеется, никто не завел. На бутылек давать деньги „невозвращенцам“ перестали. Что же до халтуры, то строить: тали молдаван да украинцев (армяне долго не продержались), а своих мужиков привлекали лишь по мелочевке, да и то для поддержания добрососедских отношений, а не по серьезной надобности.

Некоторые из местных уроженцев стали продавать свои дома. Вернее, дома родителей и дедов, поскольку сами жили в Москве, деревню не любили, — не для того с трудом сбегали, чтобы возвращаться. Куда разумнее казалось продать участок да то, что осталось от дома, и купить машину. Лучше подержанную иномарку, чтоб возвысить себя в собственных глазах до нового русского.

Как бы там ни было, теперь не только помимо старых, но и вместо них в деревне обосновались новые жители. Горожане.

Этот мужик — богатырского телосложения, сановитый и сильно уверенный в себе, не сразу привлек внимание березниковцев. Чего особенного — приехал на служебной „Волге“, остальные-то — на иномарках. Прикида особенного не показал. Водку пил обычную, как все, — не больно дешевую, но и не „Смирнова“. Два молодых мужика, что рядом с ним крутились, были разномастными — один блондин, а другой брюнет. Потому за сыновей их не держали, да и сами они с „большим мужиком“ вели себя не по-сыновьи вежливо. Однако и на бандитских шестерок не походили, хотя и прилично накачаны. Распальцовки им, что ли, не хватало? Либо тужурок кожаных? Ну, словом, что-то не стыковалось.