Советские космонавты - Михаил Ребров

Сентябрь 1962 года...

Кажется, еще до сих пор звучит в ушах стартовая команда космодрома. Идет отсчет секунд:

— Десять, девять... шесть... четыре, три, два, один... Пуск!

Плавно трогается ракета, нарастает скорость, появляется чувство1 перегрузки, а затем и невесомости. Во всем теле какая-то легкость. При резких движениях казалось, что корабль начинает раскачиваться...

Старт космической ракеты

За иллюминатором в черноте неба вспыхнули мириады ярких немерцающих звезд. Их было много. Очень много. Гораздо больше, чем видно с Земли.

«Так вот ты какой, космос!»

Но времени для эмоций нет. Земля ждет докладов, и надо начинать работать.

...Осень в тот год подступала робко, словно нехотя. Ласково голубело небо, легкий ветерок едва шевелил кроны могучих яблонь и шелковиц, густые ветки акаций и метелки полыни. Синим отливом сверкали тяжелые мясистые сливы. Носились ласточки. Сквозь сплетение ветвей несмело пробивались острые лучи оранжевого на закате солнца. Листья на деревьях еще только начали желтеть. И все же не хотелось верить, что лето прошло и на дворе осень.

Он сидел, откинувшись назад и заложив за голову сильные руки. Рядом лежала тужурка с подполковничьими погонами. Солнечный зайчик играл в гранях Золотой Звезды и на значке со словами «Летчик-космонавт СССР».

Его лицо казалось спокойным, и только глаза не подчинялись общему спокойствию. В них была и светлая радость, и печаль.

Теперь, когда главное сбылось, память воскрешала события, навсегда оставившие след в его душе.

Вот зеленый украинский поселок Узин. И он, совсем еще мальчишка, сидит на заборе, свесив босые ноги. Солнце идет к закату, но знойно, как в полдень. Накалено все: и камень, и земля, и воздух. Куры зарылись в пыль у плетней, все живое ищет тень. Только чей-то неприкаянный поросенок одиноко повизгивает. Из крайнего двора рыжим клубком выкатился щенок, тявкнул на поросенка раз-другой и отстал. Лаять и гоняться неохота — жара. Побеленные хатки под соломенными крышами, зелень садов, пыльная широкая улица, рабочая смена, возвращающаяся с сахарного завода... «Что, Павло, поделываешь?» — спрашивают его. И доверчивый мальчишеский ответ: «Тата выглядаю...»

По выходным дням собирались все родичи — спивать. И лилась украинская песня, звонкая, с переливами, то задорная, смешливая, то грустная, тягучая. Песня брала за сердце, и хотелось ее слушать, слушать, слушать... Когда чуть подрос, подпевал и сам. Голос у него высокий, чистый.

И вдруг война. Хмурые лица. Тревожные голоса. Скрип обозов по ночам. Грохот канонады. Где-то идут ожесточенные бои. И вот Узин в руках ненавистного врага.

Фашисты лютовали. Их прислужники сгоняли селян на работу. Свистели нагайки. Раздавалась ругань. Оккупанты вводили новые порядки. Закрыли школу. А учиться хотелось. При бледном свете каганца — блюдце с подсолнечным маслом и тряпочкой вместо фитиля — решал мальчишка арифметические задачи, читал до утра полюбившиеся книги.

Однажды, стоя на бугорке земляного погреба, поросшего лебедой, он увидел дымящийся самолет. Машина шла со стороны солнца, заслоняя его черной пеленой. Мотора почти не было слышно, только хриплый металлический зуд. Наш самолет возвращался с боевого задания, но был подбит и едва тянул. С замирающим сердцем следил за ним одиннадцатилетний хлопчик. Но вот самолет резко клюнул вниз и врезался в аллею кленов. К месту падения кинулись люди. Впереди всех — отец. Павел тоже помчался к самолету.

Когда погибшего летчика вытаскивали из кабины, взорвались баки. Пламя обожгло отца, а взрывная волна отбросила его в сторону.

Летчика похоронили ночью, тайно от оккупантов и полицаев. А отец, весь обожженный, страдающий от боли, больше года пролежал в постели. Потом пришла новая беда — сестренку Марию фашисты угнали в Германию. Всем своим детским сердцем ненавидел оккупантов Павлик. Скрежетал от злости зубами, когда видел проходящих фашистов. А те зверели день ото дня. Навидался мальчишка людского горя. И уже не вспыхивал, как прежде, веселый огонек в его смолистых глазах, но появилась отчаянная смелость. Вместе со сверстниками он похищал у гитлеровцев патроны и гранаты. Все это потом забирала знакомая тетка, складывала в кошелку и уносила куда-то. Павел не спрашивал куда, но догадывался: о людях, которые взрывали по ночам немецкие склады, убивали полицаев, пускали под откос поезда, в Узине ходили легенды.

Иногда на утренней заре над поселком появлялся маленький самолет и сбрасывал листовки. И они кружили в небе, словно стан белых голубей. Полицаи носились по поселку, собирая листки и разрывая их на мелкие части. В этих листках была правда о войне.

Освобождение пришло не сразу. Еще долго люди прятались в сырых ямах, вырытых в сараях и покрытых досками или соломой, спасаясь от гитлеровской неволи. Жестокие бои танковых громад под Узином. Небо, исполосованное трассирующими пунктирами. И наконец, конники с красными звездочками на шайках.

Кончилась война. Но воспоминания о ней, о погибшем летчике остались в памяти. Павел часто думал о нем. И пробудилась мечта о небе. Еще не оформившаяся, не осознанная, она неудержимо звала к себе.

«Кто знал, что мне, украинскому хлопчику, который разделил со своими земляками не один год солнечных, а в войну и хмурых дней жизни, выпадет такая великая честь — быть среди советских пионеров — покорителей космоса... Нет, я не был самым сильным или самым ловким в своем округе, не был «чемпионом» и на нашей улице. Мои сверстники и друзья Володя Кривша, Толя Семеновский, Леша Компанией, Гриша Мищенко и другие ребята, с которыми я вырос и учился, гонял вперегонки по нашему городку и работал в поле, были не слабее меня. Мы просто шли каждый к заветной цели своей дорогой... Володя стал офицером Советской Армии, Толя — механизатором, Леша — певцом, Гриша — юристом, а я — летчиком». Это его слова. Сказаны они были, когда авиация стала его профессией, а космос — вторым любимым делом.

Ты знаешь, — он вдруг резко поворачивает голову и смотрит на меня в упор, — там, в Кремле, когда Аидрияну и мне вручали орден Ленина и Золотую Звезду, я многое понял. Понял, что такое космос и почему он так нужен, просто необходим людям.

Летчик... После окончания шестого класса отец обнял его за плечи и с горечью сказал:

— Робить надо идти, сынку. Помогать семье...

И Павел пошел работать. Но школу не бросал. Утром в школу, а в вечернюю смену на завод. И читал все, что доставал: о полководце Суворове и математике Лобачевском, Коцюбинского и Ра-биндраната Тагора, морские рассказы Соболева... Ему стала дорога каждая минута. Он стремился делать только то, что ему казалось полезным и особенно важным.

— Як не догляжу, — вспоминает мать космонавта Феодосья Касьяновна, — лампа горыть. Два часу ночи, а Павло за книгою. Три часы... — Она вздыхает. В глазах и радость, и грусть, и бесконечное чувство материнских забот. И продолжает нараспев: — Спать надо, бо завтра в школу и на завод робыть, а вин читае, читае...

Потом было ремесленное училище, а после него Магнитогорский индустриально-строительный техникум. Первое знакомство с аэроклубом.

Поначалу оно разочаровало немножко. «Видать, не больно сложная эта профессия, не столь мудрено научиться летать». К тому времени он уже успел кое-что в жизни повидать. На больших заводах бывал, видел сложную технику. И старенький, полуразобранный Ут-2 показался смешным.

— Что, не нравится? — спросил инструктор, словно угадывая мысли черноглазого парня с задорно торчащим хохолком. — Шли в большую авиацию, а тут самолетик со снятыми крыльями. Обиженными, вроде обманутыми себя считаете. А я вот завидую вам. Молодости вашей и даже тому, — он улыбнулся, — что еще очень мало знаете вы о жизни и не можете представить, на каких самолетах вам придется летать. Не спешите с выводами. Поучитесь, поработайте, полетайте и убедитесь, что нет большей радости, чем шагать по крутым ступеням в небо. Представляете ли вы себе, например, что такое стратосфера?

Они действительно не представляли. Потом он признается: «Авиация — это такой магнит, против которого нет антимагнитных средств, и не нужно их изобретать».

Павел получил «добро» медиков, на «отлично» сдал экзамен по теории. Он первым в своей группе вылетел с инструктором. Первым отправился в самостоятельный полет. Взлетев один раз, он уже не мог спокойно ходить по земле. Аэроклуб окончил с отличием. Осенью 1951 года Павел уехал поступать в военное училище летчиков.

После окончания училища — служба на Дальнем Востоке, в Сибири, в Карелии. Аэродром стал для него родным домом. Полеты дневные и ночные. Головокружительный пилотаж с каскадом сложнейших фигур.

Летная работа не любит выскочек, не терпит трусов, и главный ее закон — чувство локтя. Может, потому и по сей день вспоминает Павел Попович добрым словом тех, кто помогал ему «стать на крылья», кто стал для него примером: Л. Матюшина, В. Масленникова, П. Кудрявцева, В. Швецова...