Записки врача скорой помощи - Елена Шагиахметова

Остроумие на лестнице не очень-то помогает.

Время бывает «до» и «после». Вот то, в чем мы сейчас живем, это вообще никакое не время.

Яркие картины освещают и украшают хорошие дела времени «до». И мрачные картины тоже освещают и не забываются. Всегда найдется что-то, о чем хотелось бы забыть или вернуться и сделать все иначе, но это невозможно. Сколько ни проговаривай, тут никакие психотренинги не помогут. Это я о врачебных ошибках. Когда я еще училась в институте, то есть во время «до», с врачебными ошибками боролись, и довольно успешно и активно. Но смерти все же случались, хотя и намного реже, чем сейчас или во времена неандертальцев.

Иногда кажется, что там без нечистой силы не обошлось, ведь сделали все, что могли. И вовремя приехали, и диагноз вроде бы правильный, и правильно назначили лечение, и потом еще человек 5–10 врачей посмотрели и проконсультировали, а человек взял да умер, да совсем не от того, от чего лечили, а от того, что пропустили и не увидели 5–10 врачей. Жизнь человека зависит не только от лекарств или ухода, но и от организма. Внезапно после успешного лечения организм ставит свою точку.

Но таких случаев было бы в сто раз больше, если бы не было этого правила разбирать непонятные случаи в консилиуме из 5–10 врачей, а не в лице одного фельдшера и заведующего, которые быстренько перепишут карту и постараются, чтобы все было шито-крыто.

В СССР такие редкие, хотя и не всегда сложные случаи через министерство доводились до каждой подстанции, и обычно с каким-то правильным приказом. Например, «все боли в животе у детей госпитализируются для наблюдения в многопрофильный стационар», неважно, какое тут заключение сделал фельдшер скорой помощи. Или «все раны на голове с алкогольным опьянением госпитализируются в стационар, а не в травмпункт для обследования». Потому что когда-то давно в СССР какой-то травмпункт «проглядел» перелом бумажной пластинки.

Как это выглядит в жизни? В яркий солнечный летний день на площади перед клубом ГРЭС ровно в центре лежит на спине и спит пьяница. Головой к северу, ногами к югу. Милиция стоит рядом и ждет скорую, якобы он без сознания. И вот приехала скорая, я подхожу к нему, он открывает один глаз, видит на фоне яркого солнца ангела в развевающемся белом халате, пододвигается ровно на двадцать сантиметров и говорит: «Ложись». И засыпает. Все, он себя сдал милиции. А вдруг он перед этим ударился головой о троллейбус? Ведь надо было посмотреть его зрачки, чтобы они были одинаковые. И заставить расписаться в отказе от госпитализации или, наоборот, госпитализировать в нейрохирургию.

Трудно угадать, какой случай станет поводом для повестки к следователю. Сначала тебя вызывают как свидетеля происшествия, а потом находят причину, чтобы перевести тебя в подозреваемого за неоказание помощи по стандарту. Каждая смена заканчивалась обычно вопросом, за что могут вызвать.

На самом деле в жизни происходит много ужасных случаев. Например, в соседнем доме пацан убил свою девушку, расчленил и попытался смыть останки в унитаз, засорил канализацию во всем доме и вокруг, пришлось вызывать «аварийку», и вот что они там нашли. А девушка тоже была дочерью знакомых, и эту квартиру им снимала какая-то из мам. А потом она же искала пропавшую дочь несколько дней, пока не вызвали сантехников.

Но я описываю только те разные случаи, на которые я попала на вызов либо знаю из первых рук от врачей, которые побывали на таких вызовах. И ошибки тоже помню только свои.

Глава 19. Я знаю каждую улицу

Почему я так много знаю. Когда около 40 лет работаешь на скорой помощи в одном городе, то в результате побываешь на каждой улице, в каждом доме и почти в каждой квартире хоть по разу. А кое-где и по нескольку раз. Одно время мне казалось, что я выхожу из автобуса на остановке, а меня тут узнает каждый. Так мне казалось. Ведь лицо врача запоминают, чего не могу сказать о лицах пациентов. Я уже однажды подсчитала, что их, пациентов, было минимум 38500 за 35 лет. Небольшой шахтерский город.

Через какое-то время я уже знала в этом городе каждую улицу, и номера домов, и с какой стороны заезжать к нужному подъезду, не хуже Гугла, которого тогда еще не было. Например, получаешь вызов на адрес «проспект Кузнецкий, 268–12», и в голове уже построен маршрут, а иногда даже вспоминаешь, что там живет вполне знакомый пациент. А иногда получаешь вызов на адрес «проспект Кузнецкий 152–120», и сразу отказываешься, потому что в этом доме всего 16 квартир, уточняйте адрес. А вот в этом доме напротив станции скорой помощи я побывала практически в каждой квартире, хотя поликлиника находится через два дома от них, но они предпочитают скорую помощь днем и ночью. Есть такие квартиры и семьи, в которых скорая помощь просто стала семейным врачом: сначала я ездила к беременной девушке раза три, потом к ее новому ребенку, ко всем его коликам и прорезывающимся зубкам, потом еще к ее маме без счета, потом пара травм ее сожителя и ее самой, и последний раз к ее выросшему 16-летнему ребенку по поводу носового кровотечения и ОРВИ. И это прекратилось только потому, что я ушла на другую подстанцию в другой район города. Думаю, они и по сей день вызывают скорую при каждом чихе.

И естественно, что каждый дом, и каждый забор, и каждый подъезд, и балкон в этом городе напоминает о каком-то случае. Вот, например, улица Островского от горсада до ворот станции.

Конечно, это было Первое мая, когда весь город дружными колоннами шел по площади Советов с красными флагами, разноцветными шарами и транспарантами. А скорая помощь никогда не ходила на демонстрации, нас не заставляли в СССР, такая была договоренность. Улицы были перекрыты для машин на время демонстрации, а бригады расставлены по кварталам на случай вызова. И вот мы возвращаемся с вызова на РАФе на станцию мимо горсада и мимо забора горбольницы номер 3 по Островского, болтая о всяких пустяках, не торопясь, и вдруг водитель останавливает машину и выходит. — Я сейчас.

А мы с фельдшером продолжаем разговор. Случайно я смотрю в боковое зеркало и вижу, что водитель далеко сзади катит колесо по пустой дороге. Это было колесо из-под моего сидения в кабине, оно как-то отвалилось, и мы проехали от горсада до станции на трех колесах метров шестьсот