Расплата - Александр Стрыгин

- Пришлем в ваши края продотряд, - сказал Чичканов, - держи с ним связь. Вот эту брошюрку возьми, почитай крестьянам.

Василий поблагодарил и вышел. Сердце его переполнилось радостью. Ему доверяют, на него надеются!

Секретарь Прокофьев проводил его до лестницы:

- Не вздумай идти в ночь, не рискуй.

- Теперь уж заночую. Не зима - зарю долго ждать не придется. Попрощался и вышел на площадь.

В лицо пахнуло вечерней прохладцей. Василий подошел к реке. По дороге внимательно разглядывал людей, идущих навстречу, надеясь встретить знакомых. Припоминал свои поездки в Тамбов до войны... Вон в той лавочке перед отправкой на фронт купил Маше цветастый платок. Она была так хороша в нем! Нет, видно, не уснуть ему в эту ночь...

4

Гривцов сидел на сундуке в рубленом полутемном чулане и прямо из бутылки пил самогонку. Парашка примостилась напротив, горестно подперев кулачком подбородок. Между ними, на сундуке, чадила тоненькая свечка. Из открытого погреба тянул холодный, пахнущий плесенью воздух.

Тимофей закусывал желтым соленым огурцом. Потом привычным жестом потянулся было отереть усы.

- А ты без усов-то красивше, Тимоша, - заискивающе заглянула ему в глаза хозяйка.

- Отстань. Не до этого! Лучше бы подумала, как мне на свет божий из этой ямы выбраться. Отцу накажи, что ли... Под мешками за город вывезет.

- Так он тебе и поехал в такую заваруху!

- Тише... Кто-то к калитке подошел.

- Пужливый стал. Послышалось.

- Тише, говорю, - прошипел Гривцов, приподнимаясь с сундука. Щеколду кто-то трогает.

Стук в калитку повторился. Парашка вздрогнула, перекрестилась.

- Иди, спроси кто. Обо мне даже своим не говори. - Он выхватил из кармана наган и ужом скользнул в погреб.

Парашка закрыла дверцу и вышла из чулана.

- Кто там? - крикнула она с порога.

- Параша, открой! Это я, Василий Ревякин.

- А-а! Вася! Иду, иду.

- Здравствуй, Параша! Пусти заночевать.

- Заходи, Вася, заходи! Ночуй, пожалуйста, хоть месяц! - торопливо заговорила Парашка, старательно закрывая калитку на крючок.

- Во дворе у тебя все по-старому?

- По-старому... А ты, я вижу, возмужал, да и подурнел. И небритый! Маша-то разлюбит, гляди!

- Она к тебе заходила?

- Кто? - будто не поняла.

- Маша, говорю, бывала у тебя?

- А-а... бывала, бывала. Ну, пойдем, пойдем в дом.

- Как она? - поинтересовался Василий.

- Что - как?

- Здорова?

- Здорова, здорова! Красавица! Слава богу, огнем пышет. - Она привела его на кухню и показала на ведро: - Умойся, а я в погребец слажу, огурчиков достану. Угостить-то нечем, время проклятое!

- Время очень хорошее! Это ты зря...

- Вам, мужикам, хорошее. В любом доме с наганом кусок хлеба выбьете, а бабам одни слезы. Да ты умывайся!

- Я на Цну ходил. Умылся, ноги вымыл. А от огурчиков не откажусь.

- Вот я и угощу тебя.

- Ты все одна?

Парашка тревожно выпрямилась - к чему это он клонит?

- Так и не сошлась, говорю, ни с кем?

Парашка облегченно вздохнула, улыбнулась:

- С кем же теперь сойдешься-то? Кобели вы все пошли. И время нестойкое.

- Ну уж так и кобели, - улыбнулся Василий. - Давай я посвечу тебе в погребе.

- Не надо! - резко сказала Парашка. - Не надо! Все посветить обещают, а в темноту тащат... В своем погребе и впотьмах разберусь.

- Чудачка, не обижайся, помочь хотел.

- Ты свое дело делай, отдыхай.

- Ну, спасибо. - Василий сбросил ранец с плеча, снял картуз и сел к столу. Вынул кисет, закурил.

Парашка вернулась.

- Вот и огурчики. Кислые стали, а с осени хрустели. Хлеб черствый, не взыщи. Зато я тебя первачком угощу! - И она вынула из-за пазухи полбутылку, заткнутую бумажной пробкой.

- Не надо, не пью. Нельзя мне.

- Ну, не притворяйся!

- Сама, что ли, гонишь?

- Да ты что! Когда мне? В Полынках у знакомой купила. От ревматизмы хорошо натираться. Выпей, выпей, подкрепись, а то и с Машей-то не сладишь! - хмыкнула, стыдливо опустив голову.

- Душно у тебя, - уклончиво ответил Василий.

- А ты рассупонься, френч сыми!

- Ну уж ладно, для такой оказии выпью, пожалуй.

Она налила полный граненый стакан и подала ему. Василий долго, мучительно тянул, закашлялся, схватил огурец.

- Ну и питок из тебя! А я видела - прямо из бутылки пьют, сосут, как соску.

- Привычка нужна...

- Дома привыкнешь. Дядя Захар небось четверть припас.

Василий, морщась, съел огурец, поблагодарил.

- Ну и духота сегодня!

- Да ты сыми, сыми френч-то. Рассупонься.

- И то, пожалуй, разденусь. - Он снял френч, повесил его на спинку стула.

- Батя не заезжал к тебе?

- Все кривушинские заезжают. Всем нужна.

Василий долго расспрашивал, стараясь прогнать сон, но веки становились все тяжелее и тяжелее. И Парашка, как нарочно, разговорилась - прямо убаюкивает...

...Очнулся Василий от боли в переносице. Он спал, уронив голову на кисти рук. Испуганно вскочил на ноги, - проспал! Уже солнце лезет в окно! Быстро натянул френч, подпоясался.

- Параша! Я ухожу!

Ни звука.

Вышел в коридор, позвал еще раз.

- Я в погребе. Картошку перебираю, - послышался голос из сеней.

- Ты чего же не разбудила? Проспал я!

Он вернулся на кухню, плеснул на лицо воды, протер глаза. По привычке сунул руку в карман - револьвер на месте. В боковой... а где же документы? Испуганно замер, вспоминая. Обшарил все карманы. Где мог оставить? На речке? Нет, нет, вечером почти у Парашкиного дома предъявлял патрулю. Парашка? Зачем они ей? А зачем самогон? Раздобрилась... "Сыми френч-то"...

Кинулся в чулан, нагнулся к погребу:

- Параша, вылезь на минутку.

- Чего еще? Двери все открыты, ступай с богом!

- Вылезь, говорю, - уже сердито крикнул он. - Несчастье у меня!

- Какое несчастье? - Парашка высунула голову из погреба.

- Документы пропали.

- Потерял? - притворно удивилась она, пряча глаза под надвинутым на лоб платком. - На речке небось выронил...

Василий теперь не сомневался.

- Говори, для кого документ взяла? - Он выхватил револьвер.

Парашка не ожидала этого. Впервые в жизни увидев черный, со страшной пустотой ствол нагана, нацеленный ей прямо в глаза, она взвизгнула и провалилась в погреб, загремев ведром.

- Не погуби, Васенька, все расскажу! Не утаю ничего, не погуби! запричитала она в пустоте погреба.

- Вылазь, не трону!

- Спрячь пугач-то, окаянный! - Вся дрожа от страха, Парашка вылезла из погреба. - Он тоже вот так в грудь наставлял. А кому умирать охота?

- Кто наставлял?

- Тимошка! - заголосила она, сморкаясь в грязный фартук.

- Какой Тимошка? Гривцов?

Парашка кивнула и еще пуще разревелась.

- Ну, хватит орать-то, говори, где он?

- В погребе тут сидел. Ушел с твоей бумагой.

- Как? Он был тут? - Василий грозно шагнул к ней. - И ты молчала? Шкура продажная! Собирайся, пойдем в Чека!

Парашка бросилась на колени:

- Не погуби, Вася! Ради Маши не погуби! Вить я ее от позора спасла!

- От какого позора? - Он сел на сундук, раздавив огарок свечи, забытый вчера Парашкой.

- Тимошка обманом вызвал ее из Кривуши, вроде тебя встречать, а сам ночью... - И она рассказала все, как было.

Василий до боли в суставах сжимал рукоятку револьвера. Потом медленно встал и, не замечая Парашку, все еще стоящую на коленях, пошел к двери.

...Чичканова в "Колизее" не оказалось. Прокофьев сказал, что его следует искать в казармах, где идет смотр Тамбовскому полку, который Киквидзе включает в свою дивизию.

Василий подошел к казармам в тот момент, когда полк был выстроен на плацу и повторял за Чичкановым священные слова красноармейской клятвы на верность Советской Родине, на верность социалистической революции.

- "Я сын трудового народа, гражданин Советской Республики... Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение и да покарает меня суровая рука революционного закона..."

Василий чувствовал себя виноватым. Он не мог простить себе, что так легко дал обмануть себя...

Над строем полка горело красное полотнище. "За власть Советов!" прочитал Василий дорогие его сердцу слова. Он перевел взгляд на суровое лицо Чичканова, обращенное к красноармейцам. "Зачем отрывать его от дела? Пойду в Чека", - решил Василий.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Два дня Маша отлежала в горячке.

Как прибежала на заре, кинулась на постель, так и не поднималась до сих пор. Первую ночь все бредила, кого-то умоляла спасти Василия. Захар и Василиса Терентьевна поняли, что с сыном стряслась беда, но допытаться не могли и оттого сидели, как на похоронах. Мишатка тревожно следил за матерью, прячась на полатях. Терентьевна то и дело мочила холодной водой полотенце и клала на голову Маше. Старая долго сдерживала слезу, но вдруг заголосила, запричитала, испугав внука.

- Не надо, ба! Не надо! - захныкал он громко.

Маша очнулась.

- Кто кричит? Что с Васей?

- Да мы сами не знаем, ждем, когда ты очухаешься, расскажешь... Попей молочка, лучше будет.